– Олег Викторович, когда стали в России изучать церковное искусство, и с какого времени в духовных школах преподается церковное искусство как учебный предмет?
– Любая учебная дисциплина, конечно же, является лишь частью достаточно большой и сложной науки. Так, церковная археология и церковное искусство являются частью археологии в целом.
Интерес к археологии возник на Западе в XVIII веке и был связан с раскопками легендарных городов Помпеи и Геркуланума. В России археология как наука начала зарождаться в начале XIX века. Основателем русской церковной археологии можно по праву назвать замечательного иерарха Русской Церкви Киевского митрополита Евгения (Болховитинова). Он один из первых провел научные раскопки древнейшего Десятинного храма в Киеве. А научный термин «церковная археология» впервые был использован в 1829 году иеромонахом Иоанникием (Вертинским) в одном из своих трудов по описанию памятников древнего Киева. К середине XIX века интерес к национальным древностям возрастает. Связано это было с тем, что в сознании общества пробудился интерес к вековым традициям России, культуре наших предков, ведь в XVIII столетии стали забывать свою культуру и грезить в чужими западными образами и традициями.
В этот период начинается изучение многих древних памятников, и интерес к этой области истории значительно возрастает. Уже в 1869 году новым уставом духовных академий в учебную программу впервые был введен курс церковной археологии, и первоначально он преподавался в рамках литургического богословия. Почему? Ответ простой. Потому что разделить две эти учебные дисциплины было достаточно сложно. Поскольку все, что связано с древними памятниками, с историей, традицией, вещественными памятниками Церкви, все это является частью общей литургической жизни. Архитектурные памятники, иконопись, фрески изучались в контексте литургической традиции, наглядно демонстрируя живую традицию Церкви.
Церковная археология как научная дисциплина быстро развивалась, и в 1911 году, по определению Синода, в духовных академиях было произведено разделение на две отдельные дисциплины: историческую литургику и церковную археологию – уложить все в один курс было уже невозможно.
К 1917 году церковная археология прошла уже достаточно большой путь и приобрела огромный практический и научный опыт. В этой области работали замечательные богословы, историки, искусствоведы: И.Д. Мансветов, Н.Ф. Красносельцев, А.А. Дмитриевский, А.П. Голубцов, архиепископ Сергий (Спасский), И.Э. Грабарь и др.
Наступило время практиков. Стоит вспомнить замечательного архитектора Александра Щусева, который проводил уникальные археологические раскопки, восстанавливал памятники древности. Среди них храм святителя Василия в Овруче – храм, который несколько столетий пролежал в развалинах после татаро-монгольского нашествия. А. Щусевым были проведены его раскопки, к моменту их начала место, где ранее возвышалась церковь святителя Василия, практически заросло лесом, однако, несмотря на все трудности, храм был восстановлен. Много и успешно работал А. Щусев и в других древних городах: в Чернигове, Киеве…
В целом в конце XIX – начале XX веков на поприще церковного искусства и археологии трудился целый ряд замечательных ученых и специалистов своего дела.
Указом Святейшего Синода в 1915 году было принято решение о преподавании церковного искусства как отдельного предмета во всех семинариях, однако этому решению в силу исторических причин так и не суждено было исполниться. Самостоятельным предметом церковное искусство стало только в 1993 году, когда решением Совета Московской духовной академии семинарский курс был укомплектован новой дисциплиной – церковное искусство. В 1996 году увидел свет указ Священного Синода, предписывавший введение церковного искусства в учебные курсы всех без исключения семинарий Московского Патриархата.
– Что вы можете сказать об изучении церковного искусства в советский период?
– После революции 1917 года, понятно, церковное искусство и все, что с ним связано, было объявлено чуждым и не нужным. Прекратились научные экспедиции в старинные русские города, остановились раскопки и изучение древнерусских церковных памятников. Более того, было уничтожено огромное количество памятников. Вспомним хотя бы судьбу московских храмов.
Реставрационные мастерские были закрыты и возобновили свои работы только в конце 1930-х годов, при Третьяковской галерее. И исходя уже из новой политической конъюнктуры, в конце 1930-х годов было принято решение о проведении первых экспедиций. Это были формальные, конечно, экспедиции, в такие древние города, как Новгород, Владимир, – для того, чтобы показать мировой общественности, что советское правительство помнит и заботится о памятниках древности.
Промысл Божий видится в том, что эти экспедиции, например в Великий Новгород, были организованы перед войной. Их материалы чрезвычайно помогли потом восстановлению памятников, потому что Новгород во время войны был практически полностью разрушен. В донесении Гитлеру один из генералов писал, что «Новгорода нет и больше никогда не будет». А ведь Новгород был городом, который никогда не подвергался никаким нашествиям, никогда не был в руках врагов. И вот оказался в таком положении! Огромное количество разрушений было в Киеве, Чернигове, Смоленске. Вспомним хотя бы великую Успенскую церковь в Киеве. Какой это был памятник!..
Так что собранный во время первых экспедиций научный материал помог в восстановлении некоторых из разрушенных памятников. Но справедливости ради стоит отметить, что сейчас в окрестностях Новгорода не один десяток храмов до сих пор лежит в развалинах.
А непосредственно в послевоенный период история церковного искусства и археология как наука поддерживались трудами преподавателей Московской духовной академии – трудами протоиерея Алексия Остапова, Марии Николаевны Соколовой, трудами тех, кто действительно радел об искусстве и по крупицам восстанавливал растраченное, уничтоженное в годы гонений. Отцом Алексием было составлено большое количество воспоминаний, написано множество статей – и все это хранится сейчас в академической библиотеке. Конечно, в машинописном варианте: из его трудов почти ничего не опубликовано, кроме маленькой тоненькой книжки «Пастырская эстетика».
В 1970–1990-е годы в целом интерес к церковному искусству несказанно возрос, и опять-таки благодаря политической конъюнктуре. Так называемое «Золотое кольцо России» – это экскурсии, иностранцы, это интерес к русской иконе. Из запасников музеев доставались старинные вещи, которые раньше не принято было показывать. В этот период выпускалось большое количество хорошо иллюстрированной литературы по русскому искусству. Но альбомы-то были изданы, а комментарии к ним, конечно, были написаны в духе советского времени с марксистко-ленинским подходом. Тогда трудились замечательные искусствоведы, которые вынуждены были всю свою работу подгонять под такую позицию. Поэтому только в конце 1990-х годов и в начале XXI века начали появляться некоторые работы, свободные от политического давления. И это важно, потому что церковное искусство не может быть правильно понимаемо вне литургической жизни Церкви.
– Как получилось, что вы стали преподавать дисциплину «Церковное искусство»? Кто являлся вашим наставником и вдохновителем на данном пути?
– У меня было достаточно неплохое по советским временам образование: я закончил с отличием Кировское художественное училище им. Александра Рылова, получил диплом преподавателя рисования и живописи и целевое направление в Суриковский институт, но ушел в армию. Сейчас я понимаю, что мне очень повезло, потому что моими преподавателями были замечательные живописцы, заслуженные и народные художники. Такие, как бывший фронтовик, заслуженный художник Петр Савич Вершигоров, народный художник России Александр Иванович Веприков, народный художник России Александр Александрович Юмогулов, замечательный, просто блестящий педагог Евгений Александрович Гришин. Были очень сильные преподаватели, и я, как мне кажется, получил достаточно хорошее практическое художественное образование. Моей дипломной работой была картина на религиозную тему, что, в общем-то, в те советские времена было достаточно опасным делом. Многие отговаривали. Мне было очень нелегко, потому что консультации приходилось получать большей частью от духовенства. Здесь я не могу не вспомнить замечательного человека и знатока церковного искусства протоиерея Геннадия Сухарева. Он помогал мне во многом, и помощь его неоценима. Отец Геннадий заканчивал Московскую духовную академию, и ему посчастливилось в числе своих преподавателей иметь замечательного наставника в области церковного искусства – монахиню Марию Николаевну Соколову. Она учила его реставрации, иконописи, правильному пониманию церковного искусства, а он по возможности передавал этот опыт мне. В моем случае художественная и богословская база были заложены с молодости этими замечательными людьми.
– Вами был написан курс лекций по церковному искусству. Расскажите, пожалуйста, об этой работе.
– Необходимость подобной работы давно назрела. В 1975 году скончался профессор Московской духовной академии протоиерей Алексий Остапов, и фактически все работы по изучению церковного искусства в церковной среде с его смертью прекратились. Были какие-то отдельные попытки что-то написать, но серьезно никто этим вопросом не занимался. Отчасти причиной этому явилось привитое еще советским режимом ложное представление о том, что священник должен быть «условно грамотным»: мол, наука и культура ему не нужны, он должен знать требы, а разбираться в искусстве уже лишнее. В итоге курсы по церковному искусству были непопулярны, и никто по этой теме ничего не писал. Вот почему я попытался по возможности продолжить труды профессора нашей академии протоиерея Алексия Остапова и сохранить преемство, на котором собственно и зиждется православная традиция. Труд, который мною составлен, так и был надписан: «Светлой памяти протоиерея Алексия Остапова посвящается». Мне хочется верить, что этот труд можно считать продолжением трудов отца Алексия в области изучения церковного искусства. Он был человеком энциклопедических знаний, хорошо ориентировался в искусстве, любил его, и труды по собиранию Церковно-археологического кабинета академии, конечно, принадлежат ему. А моя работа была начата по благословению ректора академии архиепископа Евгения (Решетникова), в то время я был еще студентом. Актуальность в этой области не пропала и с выходом моей книги, и мне видится много проблем, которые еще нужно решать.
– Что в наше время входит в систему изучения церковного искусства?
– В систему изучения церковного искусства входят те же самые аспекты, что и в изучение любой другой дисциплины. Это, во-первых, историческая канва и богословский аспект, то есть изучение основных моментов той или иной исторической ситуации, тех или иных исторических традиций. И главная задача этого предмета – по возможности дать студенту общее представление как о раннем христианском искусстве, так и об искусстве современном. Разбираться в каких-то тонкостях и деталях очень сложно, потому что это отдельный предмет, которым можно заниматься долгие годы и в конечном итоге всего не познать. Поэтому все-таки главная задача – указать на основные тенденции развития в историческом контексте.
– Какое место отводится церковному искусству в ряду других дисциплин, преподаваемых в духовной школе? Достаточно ли времени уделяется ему?
– По-моему, нет такого преподавателя, который бы сказал, что на его предмет как раз хватает времени, и он доволен, будь это изучение Священного Писания или церковного пения. Так не будет никогда, ведь каждый преподаватель в силу того, что он любит свой предмет, конечно, будет говорить, что времени катастрофически не хватает. И в данном случае я могу сказать то же самое: у меня не хватает времени, а церковное искусство – самый важный предмет.
Но я отвечу чуть-чуть по-другому. Давайте посмотрим на эту ситуацию в историческом контексте. Ведь 20–25 лет назад для того, кто оканчивал духовные школы, в общем-то главной задачей, которую он ставил перед собой или перед ним могли поставить, было хорошее требоисполнение. Значит, он должен был изучать то, что прежде всего необходимо, а все остальное было уже на втором плане. Если посмотреть на ситуацию 10–15-летней давности, то от священнослужителя уже требовалось, опять-таки, хорошее знание литургической практики, но и умение проповедовать, общаться с людьми, то есть ситуация несколько меняется: священник становится уже более востребованным обществом, он чаще идет на контакт с разными по уровню образования людьми, и от него требуется уже значительно больше. Если же говорить о ситуации сегодняшнего и завтрашнего дня, то предыдущего опыта будет уже мало. Потому что современный человек, закончивший семинарию, должен быть не только человеком глубоко верующим, знающим историю, догматическую и литургическую жизнь Церкви. Он должен уметь общаться, говорить и проповедовать в любой аудитории, на любом уровне, но, кроме того, он должен, вернее – уже обязан разбираться и в церковном искусстве, и в пении, и вообще во всех аспектах жизни современного человека. И не знать церковного искусства, не уметь объяснить или, по крайней мере, обосновать ту или иную позицию, уже будет неправильным.
Надо учитывать особенности современного общества и интересов современного человека. Современная молодежь – интересующаяся, пытливая, но те знания, которые получают молодые люди сегодня, к сожалению, во многом не отличаются систематичностью и глубиной. Поэтому современному священнику необходимо знать значительно больше, и знания его должны быть как можно более основательными, чтобы он мог вести достойные диалог и проповедь. Во всех областях и аспектах церковной науки священник обязан обладать серьезным интеллектуальным багажом, а церковное искусство, в данном случае, как выразительный образный язык Церкви должно быть понято, освоено на высоком уровне наравне с другими богословскими предметами. Поэтому в современных условиях церковное искусство является тем предметом, который свидетельствует о высоком уровне будущего священнослужителя.
– В чем сложность изучения предмета? Какие самые трудные темы при изучении церковного искусства встречаются на пути студентов?
– Проблема все та же – нехватка времени. Потому что даже по тому учебному пособию, которое мною было составлено, предполагается, что хоть какие-то темы студенты будут познавать самостоятельно. Но порой это оказывается не всегда решаемым вопросом, поскольку часто студенты говорят мне, например, что значительно интересней слушать рассказ преподавателя, чем читать то, что им же, впрочем, и было написано. Кроме Сретенской духовной семинарии и Московской духовной академии, я читаю лекции в одном из государственных вузов, и там ситуация сходная. Необходимо заметить, что высшее светское образование стоит на пути новых реформ. Одна из составных частей реформы – перевести студентов на самостоятельную работу по изучению теоретического материала – до 70% – и только 30% – работа в аудитории с преподавателем. Мне кажется, что на современном этапе в отношении семинаристов уже можно применить такую систему, а вот студенты светских вузов пока к этому не готовы.
Сложные темы, конечно, есть, к таковым, например, можно отнести то, что связано с богословием иконы или с системой убранства храма, однако для семинаристов, которые все это познают опытно на богослужении, не бывает сложных тем, так как они знают жизнь Церкви, им многое понятно.
– Как, с вашей точки зрения, необходимо преподавать церковное искусство сегодня?
– Как надо преподавать? Хорошо надо преподавать. У меня лично проблема только одна, и, наверное, это проблема многих преподавателей – наглядность. Студент на лекциях по церковному искусству должен видеть много хороших памятников. Это значит, что должны быть репродукции, и современные технологии позволяют просматривать всевозможные видео-файлы. Студент должен знать памятники, не просто слышать о них, а видеть их и, по возможности, как можно больше. Чтобы эти памятники и произведения церковного искусства запомнились зрительно. Понятно, что все запомнить невозможно, но, по крайней мере, у аудитории должно остаться впечатление от действительно достойных памятников церковного искусства. Поэтому для меня самая большая проблема носит чисто технический характер. На лекции нужно рассказывать и одновременно показывать, а времени, как правило, не хватает. Но я глубоко убежден, что зрительное восприятие должно иметь место, потому что искусство в первую очередь запоминается зрительно.
– Существует ли связь между археологией и искусствоведением?
– Хороший вопрос, хитрый. Почему хитрый? Потому что церковная археология и церковное искусство – это часть жизни Церкви. А искусствоведение – это то, что извне соприкасается с жизнью Церкви. Искусствоведение – это, в общем-то, предмет широкого познания, общих позиций, общих культурологических определений, там все хорошо и все полезно. В современных условиях, я думаю, эти две дисциплины как две позиции имеют место быть и часто соприкасаются. Но все-таки путать церковное искусство с вещами более широкого плана нельзя, чтобы не произошло волей или неволей подмены понятий. Поэтому я еще раз отмечу, что церковное искусство – это не украшательство, не внешняя прикраса. Это догматический язык Церкви, который имеет свое значение во всем: в деталях, фрагментах, нюансах, здесь не может быть ничего случайного. А искусствоведение в целом – это такой предмет, в котором можно достаточно легко себя чувствовать, можно говорить, размышлять, философствовать, говорить такие фразы, как «нравится» или «не нравится», «красиво» или «не красиво», а вот в Церкви этого нет. В Церкви все должно быть правильно, догматически верно и исторически обоснованно – в этом-то и заключается цель церковного искусства в первую очередь. Вот в чем их разница.
– Как происходило становление славянской культуры? Какие факторы влияли на нее? И каковы были последствия монголо-татарского нашествия?
– Об этом я говорю в своем курсе лекций.
Я помню выступление замечательного, ныне покойного, академика Д.С. Лихачева: одна его фраза навсегда определила мое отношение к нему. Он сказал, что «если бы не христианство, то мы бы не потеряли своеобразную славянскую культуру». Он утверждал и был убежден в том, что именно христианство уничтожило самобытную славянскую культуру. Но я бы хотел напомнить об истории: в ней просматривается, как все было на самом деле. Если обратить внимание на традицию византийской империи, то можно увидеть, что те народы, которые просвещались светом христианской истины, никогда не порабощались общим идеям великой державы. Всегда сохранялись свои традиции и культурные особенности. Вот простой пример: вспомним равноапостольных братьев Кирилла и Мефодия. Они перевели на славянский язык слово Божие, тем самым дав национальную славянскую письменность. Иная ситуация была в западной традиции, когда насаждалось исключительно позиция Рима, будь то язык или культура. Поэтому в этом случае мы от Византии приняли просвещение, и при этом славянская культура не была уничтожена христианством, она, наоборот, как раз была приумножена в христианской среде и раскрыла свою самобытность. О чем говорить, когда до принятия христианства на Руси не было каменного строительства, монументальной живописи, фресок, иконописи тоже не было. Что было в славянской культуре? Только мелкое ювелирное творчество, оружейное дело, глиняное и гончарное дело – и все. А где все остальное? А вот как раз христианская культура была той самой золотой почвой, на которой христианизированная славянская культура и выросла.
Существует мнение, и это утверждают многие историки, будто татаро-монгольское нашествие сломило русское, славянское самосознание. Неправда, не верю, потому что мы видим именно в этот тяжелый период новгородские иконы, и эти иконы торжественны и праздничны. Да, были проблемы с поставкой, допустим, сусального золота и прочих дорогих минералов, которые привозили из Византии. Да, были нарушены торговые пути, но вспомните ростовские краснофонные иконы – цвета победы! Нигде мы не видим сумрачных образов, не видим упаднического настроения. Почему? Потому что так, упаднически, христиане не жили, они всегда жили с Богом, видели в Нем свою надежду, на Него полагали свое упование.
Больше всего мы потеряли, пожалуй, в XVIII веке. Когда пришла западная традиция, эпоха классицизма. Но как быстро русское самосознание смогло определиться, понять и создать свои величественные памятники! Казанский собор… Уже лучше построить нельзя! А ведь нужны были русскому человеку какие-то 20–30 лет, чтобы понять, осознать систему своей эпохи. И создать такие памятники церковного искусства, что представить-то лучше и нельзя. А Западу, к примеру, для этого нужно было 200–300 лет. Стоит вспомнить и Императорскую академию художеств, в которой только первые 20 лет преподавали западные мастера. А уже с конца 90-х годов XVIII века там преподают исключительно русские. Эта школа действительно стала Императорской академией, о которой, к сожалению, мы не очень много знаем. А выходили оттуда в основном церковные живописцы, которые работали над убранством храмов, обителей, написанием икон, и это сотни имен. Причем все они, как правило, заканчивали с золотой или серебряной медалью, это были профессионалы высочайшего уровня, и они работали в Церкви, хотя и в иных творческих традициях.
– Расскажите, пожалуйста, о деятельности Церковно-археологического кабинета при МДА.
– Церковно-археологический кабинет был организован еще до революции 1917 года. Когда-то академии были подарены два портрета императрицы Екатерины II. Постепенно к этим портретам стали прибавляться другие произведения. А, как я уже говорил, с середины 60-х годов XIX века археология была введена в учебный курс академии, и в это время и появляется кабинет – помещение, в котором хранились памятники древности: они служили наглядным материалом при изучении археологии. К 1917 году в кабинете была собрана огромная коллекция всевозможных древностей. После революции 1917 года колоссальный по богатству музей, хранивший древние церковные рукописи, памятники древности, иконы и прочее, был закрыт. После закрытия лавры и академии все хранившееся в Церковно-археологическом кабинете было описано, уложено в ящики и вывезено. Поэтому в настоящее время ни одного экспоната из сокровищницы старой академии не сохранилось.
– А известно, куда все это было увезено?
– Ящики из академии перевезли в здание бывшей ризницы, которую реорганизовали в музей на территории лавры. Но в описях музея сокровища археологического кабинета так и не были зафиксированы. Вероятно, все было украдено.
Вторая жизнь Церковно-археологического кабинета начинается после 1947 года, когда академия вновь возвращается в лавру. Тогда это было разрушенное помещение, пустая библиотека. Не было ничего. В «Журнале Московской Патриархии» была помещена небольшая заметка о том, что если у кого-то есть какие-нибудь вещи для пожертвования, особенно книги, то МДА в этом очень нуждается. И эта маленькая заметка оказалась тем кличем, который был услышан всеми православными в те сложные времена, когда и слово было страшно произнести. Люди начали жертвовать в первую очередь книги, и именно в этот период наша библиотека была собрана вновь – ни одной книги со штемпелем МДА до революции 1917 года в ней нет, все было собрано вновь из пожертвований. Точно так же собирался и Церковно-археологический кабинет. У основания его стоял епископ Сергий (Голубцов), а впоследствии протоиерей Алексий Остапов, профессор академии, долгие годы преподававший здесь, и Мария Николаевна Соколова, с которой они вместе работали и собирали этот музей. В тот период часто бывал в академии патриарх Алексий I. Он жертвовал многие вещи из того, что дарили ему, и давал средства на покупку предметов старины в антикварных магазинах и на рынках. Все, что только можно было купить в этот период, покупалось. Надо помнить, что покупались не только произведения церковного искусства. Приобретались и полотна таких известных русских живописцев, как В.В. Верещагин, И.И. Шишкин, есть полотна известного пейзажиста И.И. Левитана. Задача музея – воссоздание для будущего пастыря общей картины культуры, среды, в которой человек должен расти. Поэтому эти произведения до сих пор висят у нас в академии, в аудиториях и актовых залах. Они сопровождают семинаристов с первого дня обучения до последнего. Он живет в среде этих полотен известных живописцев. Такое окружение имеет большое воспитательное значение, потому что благодаря этому формируется цельное восприятие как таковое.
В 1971 году решением Совета академии музей стал именоваться Церковно-археологическим кабинетом имени Святейшего Патриарха Алексия (Симанского). Сейчас он является крупнейшим церковным музеем. Подобные музеи, я знаю, организуются и в других учебных заведениях, но этот – самый крупный. ЦАК в первую очередь имеет значение учебного кабинета, встроенного в систему обучения в МДА. Сюда, в залы этого музея, приходят студенты для того, чтобы восполнить лекции по археологии, ведь там есть макеты древних храмов, то, что необходимо увидеть непосредственно, как оно было. Сюда приходят студенты иконописной школы, здесь, в этих же залах, они копируют древние иконы, которые им необходимо знать и видеть. Так что кабинет – это часть учебного процесса. А второе его назначение – просветительство: здесь проводятся экскурсии для студентов, школьников, групп взрослых людей.
Сейчас у ЦАК огромные запасники, и то, что выставлено в залах, лишь малая часть его сокровищ.
– Где в настоящее время готовят специалистов, способных работать в сфере церковного искусства?
– Таких специалистов и в старые времена было немного, и теперь не больше. Где готовят специалистов? Отвечу, что в Сретенской духовной семинарии. Я рад, что стали появляться пока по одному, да и не каждый год, но очень серьезные молодые люди (не буду называть их имена), которые действительно разбираются в церковном искусстве и пишут уже серьезные научные работы в этой области. И это люди, не испорченные советской идеологией. Наверняка, и в других семинариях и академиях такие люди появляются.
– Олег Викторович, с вашей точки зрения, какие произведения церковного искусства наиболее ценны?
– Главным шедевром церковного искусства для нас остается Владимирская икона Божией Матери. Это святыня государства Российского, хранительница нашего народа. Ныне она по-прежнему пребывает все в том же промежуточном положении: между историческим своим местом, у царских врат Успенского собора Московского Кремля, и музеем, хотя и при храме святителя Николая. Я помню, сколько было переговоров при почившем патриархе с российским правительством о передаче иконы, чтобы вернуть ее на ее историческое место. Приводилось огромное количество всевозможных доводов о том, что там ни тот климат, хотя там, в соборе, музей и в нем прекрасный климат. Ведь в нем хранятся такие древние памятники, как работы Дионисия и более ранних мастеров, но почему-то эта икона туда не возвращается. Другая святыня – Остромирово Евангелие – тоже хранится в музее. Нельзя не вспомнить такой памятник, как Троица преподобного Андрея Рублева. Святынь и шедевров церковного искусства на русской земле достаточно. Вот недавно привозилась в Россию чудотворная Курская-Коренная икона Божией Матери.
Но верующий человек в любом случае будет подходить даже к самому древнему памятнику церковного искусства не как к шедевру, а, прежде всего, как к великой святыне. Потому что шедевры – это по большой части для светских людей, они воспринимают их так. И начинают допытываться: как же так, вот ведь Владимирская икона Божией Матери была написана в более позднее время, чем вы говорите. И мы, православные, должны засомневаться в том, что написал ее евангелист Лука! Но для православных ценен и список: например, Казанская икона Божией Матери утрачена, а списков с нее огромное множество, и многие из них почитаются как чудотворные. Господь посылает через эти иконы Свою милость – вот что значимо! «По вере вашей да будет вам».
– Что вы можете сказать о культурно-историческом наследии Сретенского монастыря?
– Прежде всего, я бы хотел сказать о храме. Я помню начало 1990-х годов, когда этот храм был еще приходским. Впервые, помню, в него привезли Владимирскую икону Божией Матери в 1996 году. Тогда еще в иконостасе храме был один ряд икон. Храм тогда был в очень плохом состоянии, ему требовалась реставрация. Но собор Сретенского монастыря как раз является положительным примером бережного отношения к памятнику церковного искусства. Эти мои слови относятся и к тому, что в нем сохранилось, и к тому, как восполняется храм новыми элементами убранства внутри и с внешней его стороны. Была проведена колоссальная реставрация живописного убранства храма. И сейчас мы видим, как этот храм внутренне гармоничен. Я помню, старое паникадило было заменено на хорос, и, по моему мнению, такое решение оказалось наиболее удачным.
Поиск ведется по крупицам, когда собираются вещи, гармонично отвечающие всему строю храма, чтобы не разрушить того, что было сохранено внутри веками. Поэтому пример Владимирского собора обители в плане сохранения исторического наследия является самым позитивным. Я также помню, какие были сомнения, когда по благословению Святейшего Патриарха наместник монастыря архимандрит Тихон (Шевкунов) решил пристроить галерею. Светские специалисты были против, утверждали, что пристройка нарушит древний облик храма. А где же они были, когда все это превращалось в развалины? Но у меня всегда было большое доверие к архимандриту Тихону: если он взялся что-то делать, то сделает точно и правильно. И когда комплекс был закончен, вот с этой звонницей новой, – посмотрите – ни одной случайной детали не оказалось, все встало на свои места четко, гармонично, выдержан единый общий ансамбль древнего храма. Задача выполнена, и выполнена блестяще. Вот если бы все памятники так восстанавливались, с таким профессиональным чутьем! То не было бы в современном церковном искусстве многих ляпов и казусов. Вот здесь есть чему поучиться, с чего взять пример. У кого не хватает опыта – пожалуйста, приходите, смотрите и учитесь. Но не надо забывать, что делается это не в один момент, а за годы… Идет постепенное украшение иконостаса, алтарной части, строятся галереи. Потом снова идет дополнение храма, появляются киоты, и все это делается медленно и очень аккуратно. А мы сейчас привыкли по-другому: нам надо все и сразу, вот раз – и все сразу блестит, переливается «софринской» позолотой. А вскоре все это начинает выцветать и портиться. Такой подход, когда все быстро, не совсем правильный, нужно все делать спокойно и трезво. Вкладывать средства надо в благое дело, а не в дорогие вещи. А в храме Божием должны быть вещи высокого духовного вкуса, ведь Богу всегда приносится лучшее.
С Олегом Стародубцевым беседовал Владислав Павлушенко,
студент 5-го курса СДС
