Сопротивление раскаянию

Периодически мы слышим от своих знакомых (друзей, родственников, коллег и т. д.) повышенно эмоциональные заявления о том, что «церковники» (словечко, вынесенное из советских времен) за редким (так уж и быть!) исключением — плохие люди. Лицемерные, корыстные, ограниченные. Встречный вопрос: «Кого из них ты лично знаешь?» — как правило, остается без ответа: тезис не нуждается в подтверждении опытом. Казалось бы, даже и при самом трезвом и критичном восприятии действительности нельзя не прийти к выводу: Церковь на сей день собрала разных, конечно, но в целом — далеко не худших в нынешнем российском обществе людей. Худшие — самые циничные и самые хищные — движутся в несколько иных направлениях, догадаться об этом нетрудно. Почему же именно людям Церкви так достается?

Ответ есть. Человек знает: если он придет в Церковь всерьез (не только для того, чтобы свечку поставить, а захочет к Церкви присоединиться), то ему придется, для начала, покаяться в грехах. Скажем точнее — начать непростой процесс покаяния. А по ходу этого процесса то, что человек привык воспринимать как норму, перестанет быть таковой. То, в чем он никогда себя не винил, станет его обвинять. То, что он давно утопил в темных водах прошлого, всплывет и встанет поперек фарватера.

Вот тут-то и вспыхивает полуосознанная самозащита. Иначе говоря, обида. И эта обида переносится на единственного свидетеля покаяния — на священника:

— Да кто он такой, чтоб меня судить?.. Чтоб от меня чего-то требовать?.. Да он сам наверняка… Да они наверняка всех нас хуже!

Самозащита, сопротивление раскаянию — одна из основных подспудных причин неприятия Церкви. Находясь в состоянии самозащиты (воспаляющейся, как правило, заранее), человек неосознанно выстраивает крепостные стены и выставляет на эти стены в качестве орудий не лучшее, что есть в нем самом. Отсюда та «неадекватность», с которой мы начали. Человек защищается, чтоб не оказаться в ситуации, воспринимаемой как попадание под суд. Человеку не приходит в голову, что он под судом (если уж использовать здесь подобные выражения) всю свою земную жизнь. Церковь просто высвечивает перед ним это обстоятельство, не дает о нем забыть. Но не всякий человек выдерживает испытание.

Интеллектуальные баррикады, баррикады из «разумных» доводов, которыми человек мотивирует свой отказ от Церкви, имеют, возможно, то же происхождение, однако с ними не все так просто. Есть вещи, которые постигаются только изнутри. Подобно нашей собеседнице Ирине, я также не понимала, зачем православные прикладываются к иконам — до тех пор, пока сама однажды не приложилась. Отождествлять молитву с первобытным заклинанием человек может только до того момента, когда он сам, сознательно, без высокомерия возьмет в руки молитвослов и постарается в него вникнуть. Наконец, понять, почему православные так «нетерпимы» и не желают считать свою веру всего лишь одной из равноправных версий, можно только после того, как сам станешь православным.

Человеку нужно сделать один только шаг, подняться на одну только ступеньку, чтоб увидеть то, чего он не видит сегодня… Но этого шага человек не делает.

Мы подошли вплотную к теме гордости, конечно. Это бездонная тема, и ее даже страшно касаться. Но нужно сказать, наверное, о таком проявлении гордости, как высокомерие по отношению к Церкви и ко всему, что с нею связано. Высокомерие приводит к слепоте. Один мой приятель — большой книгочей — с возмущением цитировал свою квартирную хозяйку, раздраженно спросившую его: «Зачем вам столько книжек этих? Одна пыль от них!». Но когда я пополнила его библиотеку книгой о православном богослужении, он спросил меня с интонацией, весьма напоминавшей хозяйкину: «Зачем все эти сложности в Церкви? От одних только незнакомых слов с ума сойдешь. Кому все это надо? Неужели проще нельзя?». Но это, может быть, еще не худший случай. Это тот случай, когда можно объяснить, разъяснить. Трудней преодолеть глубокую, мощную и притом почти не осознаваемую человеком гордыню, заставляющую его видеть в Православной Церкви («в этой РПЦ», как они обычно говорят) нечто низшее и худшее, чем он сам, нечто, недостойное его самого. А ведь это — тоже подспудный мотив большинства наших антицерковных монологов!

Беда, может быть, еще и в том, что Церковь… действительно хуже слышно иногда, чем ее оппонентов. Кого лучше слышно — оратора на митинге или священника в храме? Человека, который кричит — и очень агрессивно кричит,— или человека, который спокойно говорит умные вещи? Для того, чтобы услышать последнего, надо вслушаться. Но даже на то, чтобы вслушаться, хватает не всех.

Кто-то скажет: «Все это правильно, но разве вы не видите, как травмирует, а подчас и шокирует людей поведение дурных, не соответствующих своему предназначению священников? Разве не лежит на этих батюшках вина?».

Лежит, и еще как лежит. Плохой священник — это хуже, чем плохой врач. Но когда у нас случается приступ аппендицита, мы не говорим почему-то такого: «Принципиально не поеду к врачам, потому что они все плохие».