Беда русской модернизации всегда состояла в том, что она каждый раз оборачивалась вестернизацией. Происходило это от того, что техническое отставание, истинное или мнимое, ликвидировалось не путем освоения конкретных технологий, а через заимствование чужого опыта целиком, что влекло за собой катастрофические последствия
"Нам и надо-то - только поменять боеголовку", - заметил Никита Хрущев, когда СССР в 1957 году запустил первый искусственный спутник земли. Надо сказать, что и без этого на Западе тогда испугались по-настоящему. Появление у Советского Союза межконтинентальной баллистической ракеты, способной доставить не только спутник в космос, но ядерные заряды в любую точку мира, в том числе в Соединенные Штаты перевернуло с ног на голову весь тогдашний мировой порядок, превратив СССР во вторую мировую сверхдержаву. Этот успех стал возможен, благодаря индустриализации России, начатой еще первыми довоенными пятилетками Сталина, который, как известно, "принял страну с сохой, а оставил ее с ядерной бомбой".
Первоначальной целью предпринятых тогда титанических усилий всего государства была подготовка к неизбежно надвигавшейся на страну новой мировой войне, поскольку всем было очевидно, что итоги предыдущей носят сугубо промежуточный характер, и нового столкновения крупнейших держав между собой не избежать. И не менее очевидно было, что советская Россия, прошедшая пред этим через революцию и гражданскую войну, не готова к новому испытанию. Но дело было не только в этом, из-за всех этих катаклизмов страна пропустила промышленную революцию, случившуюся в первые десятилетия ХХ века на Западе, и необходимо было в кратчайшие сроки нагонять ушедших вперед мировых лидеров. Проще говоря, речь шла о необходимости масштабной модернизации всей страны, что было не простой задачей не только из-за своих масштабов.
Беда русской модернизации всегда состояла в том, что она каждый раз оборачивалась вестернизацией, влекущей за собой кардинальные изменения социального бытия, приводившие в конечном счете к ослаблению России. Происходило это от того, что техническое отставание, истинное или мнимое, ликвидировалось не путем освоения конкретных промышленных или даже социальных технологий, действительно необходимых на данном этапе государственного развития, а путем попытки заимствования чужого цивилизационного опыта в максимально доступном объеме, что иногда ( хотя далеко не всегда), в краткосрочной перспективе, приводило к некоторому прорыву, но впоследствии всегда влекло за собой катастрофические последствия.
Единственным исключением можно, с некоторыми оговорками, считать сталинскую индустриализацию, когда с одной стороны, происходило масштабное заимствование западных технологий (достаточно вспомнить, что легендарный Сталинградский тракторный завод был построен при непосредственном участии компании "Форд", а немецкие инженеры, до самого начала Великой Отечественной Войны, практически не вылезали со всех крупнейших строек первых пятилеток), но с другой - в своей социально-политической жизни страна все более закрывалась, отгораживаясь от внешних влияний. Собственно говоря, три десятилетия сталинского правления были уникальной и почти удавшейся попыткой построить свою, способную к развитию, но отличную от западной модель, во многом базирующуюся на традиционных для русской цивилизации основаниях. К сожалению, по большому счету, все держалось на воле одного человека, и после смерти Сталина Советский Союз практически прекратил свое развитие как государство (несмотря на продолжавшийся некоторое время по инерции экономический рост), и наступила быстрая деградация, приведшая, в итоге, СССР к краху. И если в первые послевоенные годы ни о каком техническом отставании Советского Союза от стран Запада не могло быть и речи, то уже к середине семидесятых годов оно стало заметно довольно сильно, а концу советского периода стало во многих областях просто катастрофическим. Советское руководство фактически проспало научно-техническую революцию второй половины ХХ века, притом, что и научный и экономический потенциал отечественной промышленности позволял избежать этого, примером чего может служить, фактически продолжавший жить по сталинским лекалам ВПК, где до самого конца СССР удавалось сохранять мировое лидерство.
Послесталинский СССР так и не смог решить базовую проблему: как модернизироваться дальше без вестернизации. Во многом ситуация была пущена на самотек, и в итоге, с одной стороны, западное влияние на умы советских людей все время усиливалось, вплоть до того, что к концу правления Брежнева многим из них заграница начинала казаться "землей текущей молоком и медом", а, с другой, не происходило технического перевооружения экономики, и промышленность деградировала, не имея ни доступа к новейшим зарубежным технологиям (в отличие, кстати, от сталинского времени, когда промышленный шпионаж был ведущим направлением деятельности советских спецслужб), ни возможности развивать собственные разработки, так как уже с начала 70-х годов СССР перешел от освоения новых технологий к импорту готовой продукции.
Еще профессор Преображенский в булгаковском "Собачьем сердце" говорил, что "разруха начинается в головах", проблема позднего СССР была в том, что никто уже, включая и руководство страны, не верил в возможность дальнейшего промышленного и экономического развития, без реформирования, притом именно в западном духе, всей советской действительности. Разница между представителями власти и диссидентами была только в том, что первые считали подобные изменения неизбежным злом, приход которого надо постараться максимально отодвинуть в будущее, а вторые безусловным благом, к которому надо изо всех сил стремиться. Возник ложный выбор между необходимостью модернизации экономики и угрозой вестернизации жизни страны, и какой бы выбор ни делался тем или иным советским руководителем - закручивание гаек, или, наоборот, смягчение режима для получения доступа к новейшим мировым технологиям - результатом становилась лишь дальнейшая деградация.
В итоге выбор, и наиболее радикальный из всех возможных, сделала история. Советский Союз прекратил свое существование, а возникшие на его территории государства, включая Россию, безоговорочно взяли курс на Запад.
Но именно 90-е годы показали, что связь между вестернизацией и модернизацией отнюдь не безусловна. Притом, что жизнь в России становилась внешне все более "западной", никакой реальной модернизации не происходило, наоборот, остатки советской промышленной инфраструктуры стремительно коллапсировала, а само страна стремительно превращалась из промышленно развитой державы в сырьевую колонию.
Разговоры о необходимости модернизации России не прекращаются, как минимум с петровских времен. При этом далеко не всегда уточняется, о чем конкретно идет речь. В основном, под этим подразумевается, что Россия в чем-то (в крайнем варианте во всем) отстала от стран, находящихся в данный момент в авангарде исторического прогресса. Таким образом, в основе мнения о необходимости модернизации России, так или иначе, лежит убеждение в ее отсталости. Поскольку вся эта ситуация продолжается уже несколько столетий, то даже возникло представление о "вековой отсталости" нашей страны. В то же время, притом, что от нас требуют модернизироваться, то есть, если понимать буквально, ставят пред необходимостью сделать Россию более соответствующей неким требованиям современности, сама это современность являет собой нечто постоянно видоизменяющееся. Таким образом, апологеты модернизации фактически предлагают нам гонку за перманентно исчезающей целью. Как раз легендарный лозунг Никиты Хрущева "Догнать и перегнать Америку" выражает собой всю суть этого подхода, который исходит из того, что сейчас наша страна отстает в чем-то от кого-то и необходимо сделать усилие для того, чтобы догнать сначала лидера, потом опередить его и самим возглавить гонку. Вопрос о том, в чем вообще цель этой гонки, чаще всего даже не ставится.
В этом смысле недавний лозунг Владимира Путина, об удвоении ВВП за 10 лет смотрится все-таки несколько более рационально. Здесь хотя бы понятно, о чем идет речь: вот сейчас мы производим столько-то и живем так-то, а если через 10 лет будем производить в два раза больше, может быть, и заживем получше. И хотя такой вывод не представляется очевидно правильным, но все-таки в данном случае подразумевается, что целью усилий государства является его собственное развитие, направленное, во всяком случае на уровне лозунга, на улучшение благосостояния его граждан.
Чаще всего речь о необходимости модернизации заходит тогда, когда государство начинает чувствовать себя неуверенно и видит, что становится слабее своих по тем или иным причинам усилившихся конкурентов, что начинает угрожать его безопасности и суверенитету, если срочно не предпринять каких-то действий, способных изменить сложившееся положение вещей.
Однако, здесь как раз и происходит ключевая подмена понятий, когда вместо слов "усиление" или "развитие" используется понятие "модернизация", по умолчанию подразумевающее, что именно "осовременивание" - это благо к которому и необходимо стремится.
Тогда встает вопрос, что должно считаться современным, и поскольку предполагаемая модернизация рассматривается как средство в борьбе с усилившимися конкурентами, то эталоном современного (а значит, соответственно, в рамках данного подхода единственно правильного) признается именно их опыт. Такой подход приводит к осознанию своего собственного цивилизационного опыта как устаревшего и к убеждению в том, что необходимы масштабные заимствования опыта чужого, якобы уже доказавшего свою эффективность. Однако проблема в том, что история человечества показывает, что чужой опыт не может быть в полной мере перенесен на другую почву.
Очевидно, что сама идея модернизации неразрывно связана с идей прогресса, подразумевающей, что все в мире развивается от изначальных примитивных форм к более сложным и совершенным. При таком подходе кажется естественным, что современное всегда является самым совершенным и вся жизнь отдельного человека или социума должна быть выстроена в соответствии с "последними достижениями прогресса". Собственно говоря, вся нынешняя западная цивилизация, с ее бесконечными "эволюциями" и "революциями" основывается на этом принципе. На этом же базируется и ее представление о своем первенстве в мире как наиболее продвинувшейся на путях прогресса. Запад долгое время осознавал себя (а во многом и до сих пор осознает) именно как современность, Модерн, то есть как цивилизацию наиболее адекватно и оперативно отвечающую на вызовы времени и постоянно находящуюся на пике прогресса. Таким образом, когда говорится об отсталости той или иной страны, подразумевается ее отсталость именно от Запада.
Вместе с тем, можно вспомнить, что в традиционных обществах все было совсем наоборот: там с большим подозрением относились к любым изменениям, отдавая предпочтение тому, что постоянно и неизменно. Изменчивость понималась как ущербность, как не-достаток, как неполноценность. Поэтому ни о каком прогрессе как движении от низшего состояния к высшему не могло идти речи. Отсюда вытекало и подозрительное отношение к современности, всегда меняющейся и несовершенной, по сравнению с прошлым, что выражалось в представлениях о золотом веке и потерянном рае. К будущему - этому идолу общества Модерна - тогда относились еще более скептично, чем к настоящему, не видя в грядущем ничего хорошего. По большому счету, идея прогресса возникла после того, как в результате кризиса западного христианства в эпоху Возрождения эсхатологические чаяния "жизни будущего века" были сдвинуты в век нынешний. После этого стало возможным приступить к построению "рая на земле" ставшего целью всех утопистов нового времени, от Томаса Мора до Карла Маркса и Фрэнсиса Фукуямы.
Однако отрицание возможности прогресса в области общественной жизни никогда не препятствовало в традиционных обществах развитию технических средств. Здесь достаточно вспомнить о мировом технологическом лидерстве во многих областях Китая практически вплоть до начала ХIХ века. И говоря о развитии даже только экономики (и уж тем более страны в целом), или о необходимости для страны стать сильнее, чтобы быть в состоянии ответить на вызовы истории, совершенно необязательно подразумевать под этим модернизацию, "осовременивание" по западному образцу.
Русский опыт показывает, что каждый раз, когда речь заходит об отставании и необходимости нагонять, этот разговор в итоге сводится к необходимости заимствования иностранного опыта и отказа от собственного наследия. Так было и при Петре I, и при Александре II, и в советское время. Но в конечном счете это осовременивание оборачивается остановкой в нормальном развитии страны, которая после расплачивается за это периодами смут и революций.
Конечно, изменения неизбежны, поскольку мы живем в несовершенном мире, в котором "все течет и все изменятся", но они должны вытекать из внутренней логики развития государства, а не из представлений о том, что мы несовременны и отсталы в сравнении с "цивилизованным миром". В противном случае начинается имитационная модернизация, когда перенимаются чужие формы и порядки, но реального развития не происходит, наоборот Россия оказывается в хвосте тех, за кем она гонится, поскольку она следует путем, который проложили другие - и совсем не для нее.
Русская история не ограничивает себя только лишь поступательным движением вперед: напротив, Россия знает немало периодов отката и реакции, которые смело можно назвать ремодернизацией. При этом именно эти периоды (как, например, правление государя Александра III) оказывались как временами наиболее бурного роста отечественной экономики, так и укрепления государства.
Сейчас уже нынешняя российская власть снова пытается несколько "откатить назад" после разгула политической модернизации 90-х и опять, несмотря на всю осторожность и непоследовательность этих попыток, этот процесс сопровождается экономическим ростом и, пусть и относительным, возрождением отечественной промышленности. Правда пока, прежде всего, под давлением внешних обстоятельств, российские власти вынуждены имитировать и продолжение политической модернизации. Но все более формальное исполнение демократических процедур, потерявших уже реальное политическое значение, фактически маскирует вольное или невольное стремление нынешней власти вернуть Россию к более традиционным и естественным для нее формам государственного устройства, нежели либеральная демократия. Россия, пусть и очень постепенно, под давлением исторических обстоятельств, отказывается быть "современной", чтобы снова стать собой.
http://www.pravaya.ru/column/13899
"Нам и надо-то - только поменять боеголовку", - заметил Никита Хрущев, когда СССР в 1957 году запустил первый искусственный спутник земли. Надо сказать, что и без этого на Западе тогда испугались по-настоящему. Появление у Советского Союза межконтинентальной баллистической ракеты, способной доставить не только спутник в космос, но ядерные заряды в любую точку мира, в том числе в Соединенные Штаты перевернуло с ног на голову весь тогдашний мировой порядок, превратив СССР во вторую мировую сверхдержаву. Этот успех стал возможен, благодаря индустриализации России, начатой еще первыми довоенными пятилетками Сталина, который, как известно, "принял страну с сохой, а оставил ее с ядерной бомбой".
Первоначальной целью предпринятых тогда титанических усилий всего государства была подготовка к неизбежно надвигавшейся на страну новой мировой войне, поскольку всем было очевидно, что итоги предыдущей носят сугубо промежуточный характер, и нового столкновения крупнейших держав между собой не избежать. И не менее очевидно было, что советская Россия, прошедшая пред этим через революцию и гражданскую войну, не готова к новому испытанию. Но дело было не только в этом, из-за всех этих катаклизмов страна пропустила промышленную революцию, случившуюся в первые десятилетия ХХ века на Западе, и необходимо было в кратчайшие сроки нагонять ушедших вперед мировых лидеров. Проще говоря, речь шла о необходимости масштабной модернизации всей страны, что было не простой задачей не только из-за своих масштабов.
Беда русской модернизации всегда состояла в том, что она каждый раз оборачивалась вестернизацией, влекущей за собой кардинальные изменения социального бытия, приводившие в конечном счете к ослаблению России. Происходило это от того, что техническое отставание, истинное или мнимое, ликвидировалось не путем освоения конкретных промышленных или даже социальных технологий, действительно необходимых на данном этапе государственного развития, а путем попытки заимствования чужого цивилизационного опыта в максимально доступном объеме, что иногда ( хотя далеко не всегда), в краткосрочной перспективе, приводило к некоторому прорыву, но впоследствии всегда влекло за собой катастрофические последствия.
Единственным исключением можно, с некоторыми оговорками, считать сталинскую индустриализацию, когда с одной стороны, происходило масштабное заимствование западных технологий (достаточно вспомнить, что легендарный Сталинградский тракторный завод был построен при непосредственном участии компании "Форд", а немецкие инженеры, до самого начала Великой Отечественной Войны, практически не вылезали со всех крупнейших строек первых пятилеток), но с другой - в своей социально-политической жизни страна все более закрывалась, отгораживаясь от внешних влияний. Собственно говоря, три десятилетия сталинского правления были уникальной и почти удавшейся попыткой построить свою, способную к развитию, но отличную от западной модель, во многом базирующуюся на традиционных для русской цивилизации основаниях. К сожалению, по большому счету, все держалось на воле одного человека, и после смерти Сталина Советский Союз практически прекратил свое развитие как государство (несмотря на продолжавшийся некоторое время по инерции экономический рост), и наступила быстрая деградация, приведшая, в итоге, СССР к краху. И если в первые послевоенные годы ни о каком техническом отставании Советского Союза от стран Запада не могло быть и речи, то уже к середине семидесятых годов оно стало заметно довольно сильно, а концу советского периода стало во многих областях просто катастрофическим. Советское руководство фактически проспало научно-техническую революцию второй половины ХХ века, притом, что и научный и экономический потенциал отечественной промышленности позволял избежать этого, примером чего может служить, фактически продолжавший жить по сталинским лекалам ВПК, где до самого конца СССР удавалось сохранять мировое лидерство.
Послесталинский СССР так и не смог решить базовую проблему: как модернизироваться дальше без вестернизации. Во многом ситуация была пущена на самотек, и в итоге, с одной стороны, западное влияние на умы советских людей все время усиливалось, вплоть до того, что к концу правления Брежнева многим из них заграница начинала казаться "землей текущей молоком и медом", а, с другой, не происходило технического перевооружения экономики, и промышленность деградировала, не имея ни доступа к новейшим зарубежным технологиям (в отличие, кстати, от сталинского времени, когда промышленный шпионаж был ведущим направлением деятельности советских спецслужб), ни возможности развивать собственные разработки, так как уже с начала 70-х годов СССР перешел от освоения новых технологий к импорту готовой продукции.
Еще профессор Преображенский в булгаковском "Собачьем сердце" говорил, что "разруха начинается в головах", проблема позднего СССР была в том, что никто уже, включая и руководство страны, не верил в возможность дальнейшего промышленного и экономического развития, без реформирования, притом именно в западном духе, всей советской действительности. Разница между представителями власти и диссидентами была только в том, что первые считали подобные изменения неизбежным злом, приход которого надо постараться максимально отодвинуть в будущее, а вторые безусловным благом, к которому надо изо всех сил стремиться. Возник ложный выбор между необходимостью модернизации экономики и угрозой вестернизации жизни страны, и какой бы выбор ни делался тем или иным советским руководителем - закручивание гаек, или, наоборот, смягчение режима для получения доступа к новейшим мировым технологиям - результатом становилась лишь дальнейшая деградация.
В итоге выбор, и наиболее радикальный из всех возможных, сделала история. Советский Союз прекратил свое существование, а возникшие на его территории государства, включая Россию, безоговорочно взяли курс на Запад.
Но именно 90-е годы показали, что связь между вестернизацией и модернизацией отнюдь не безусловна. Притом, что жизнь в России становилась внешне все более "западной", никакой реальной модернизации не происходило, наоборот, остатки советской промышленной инфраструктуры стремительно коллапсировала, а само страна стремительно превращалась из промышленно развитой державы в сырьевую колонию.
Разговоры о необходимости модернизации России не прекращаются, как минимум с петровских времен. При этом далеко не всегда уточняется, о чем конкретно идет речь. В основном, под этим подразумевается, что Россия в чем-то (в крайнем варианте во всем) отстала от стран, находящихся в данный момент в авангарде исторического прогресса. Таким образом, в основе мнения о необходимости модернизации России, так или иначе, лежит убеждение в ее отсталости. Поскольку вся эта ситуация продолжается уже несколько столетий, то даже возникло представление о "вековой отсталости" нашей страны. В то же время, притом, что от нас требуют модернизироваться, то есть, если понимать буквально, ставят пред необходимостью сделать Россию более соответствующей неким требованиям современности, сама это современность являет собой нечто постоянно видоизменяющееся. Таким образом, апологеты модернизации фактически предлагают нам гонку за перманентно исчезающей целью. Как раз легендарный лозунг Никиты Хрущева "Догнать и перегнать Америку" выражает собой всю суть этого подхода, который исходит из того, что сейчас наша страна отстает в чем-то от кого-то и необходимо сделать усилие для того, чтобы догнать сначала лидера, потом опередить его и самим возглавить гонку. Вопрос о том, в чем вообще цель этой гонки, чаще всего даже не ставится.
В этом смысле недавний лозунг Владимира Путина, об удвоении ВВП за 10 лет смотрится все-таки несколько более рационально. Здесь хотя бы понятно, о чем идет речь: вот сейчас мы производим столько-то и живем так-то, а если через 10 лет будем производить в два раза больше, может быть, и заживем получше. И хотя такой вывод не представляется очевидно правильным, но все-таки в данном случае подразумевается, что целью усилий государства является его собственное развитие, направленное, во всяком случае на уровне лозунга, на улучшение благосостояния его граждан.
Чаще всего речь о необходимости модернизации заходит тогда, когда государство начинает чувствовать себя неуверенно и видит, что становится слабее своих по тем или иным причинам усилившихся конкурентов, что начинает угрожать его безопасности и суверенитету, если срочно не предпринять каких-то действий, способных изменить сложившееся положение вещей.
Однако, здесь как раз и происходит ключевая подмена понятий, когда вместо слов "усиление" или "развитие" используется понятие "модернизация", по умолчанию подразумевающее, что именно "осовременивание" - это благо к которому и необходимо стремится.
Тогда встает вопрос, что должно считаться современным, и поскольку предполагаемая модернизация рассматривается как средство в борьбе с усилившимися конкурентами, то эталоном современного (а значит, соответственно, в рамках данного подхода единственно правильного) признается именно их опыт. Такой подход приводит к осознанию своего собственного цивилизационного опыта как устаревшего и к убеждению в том, что необходимы масштабные заимствования опыта чужого, якобы уже доказавшего свою эффективность. Однако проблема в том, что история человечества показывает, что чужой опыт не может быть в полной мере перенесен на другую почву.
Очевидно, что сама идея модернизации неразрывно связана с идей прогресса, подразумевающей, что все в мире развивается от изначальных примитивных форм к более сложным и совершенным. При таком подходе кажется естественным, что современное всегда является самым совершенным и вся жизнь отдельного человека или социума должна быть выстроена в соответствии с "последними достижениями прогресса". Собственно говоря, вся нынешняя западная цивилизация, с ее бесконечными "эволюциями" и "революциями" основывается на этом принципе. На этом же базируется и ее представление о своем первенстве в мире как наиболее продвинувшейся на путях прогресса. Запад долгое время осознавал себя (а во многом и до сих пор осознает) именно как современность, Модерн, то есть как цивилизацию наиболее адекватно и оперативно отвечающую на вызовы времени и постоянно находящуюся на пике прогресса. Таким образом, когда говорится об отсталости той или иной страны, подразумевается ее отсталость именно от Запада.
Вместе с тем, можно вспомнить, что в традиционных обществах все было совсем наоборот: там с большим подозрением относились к любым изменениям, отдавая предпочтение тому, что постоянно и неизменно. Изменчивость понималась как ущербность, как не-достаток, как неполноценность. Поэтому ни о каком прогрессе как движении от низшего состояния к высшему не могло идти речи. Отсюда вытекало и подозрительное отношение к современности, всегда меняющейся и несовершенной, по сравнению с прошлым, что выражалось в представлениях о золотом веке и потерянном рае. К будущему - этому идолу общества Модерна - тогда относились еще более скептично, чем к настоящему, не видя в грядущем ничего хорошего. По большому счету, идея прогресса возникла после того, как в результате кризиса западного христианства в эпоху Возрождения эсхатологические чаяния "жизни будущего века" были сдвинуты в век нынешний. После этого стало возможным приступить к построению "рая на земле" ставшего целью всех утопистов нового времени, от Томаса Мора до Карла Маркса и Фрэнсиса Фукуямы.
Однако отрицание возможности прогресса в области общественной жизни никогда не препятствовало в традиционных обществах развитию технических средств. Здесь достаточно вспомнить о мировом технологическом лидерстве во многих областях Китая практически вплоть до начала ХIХ века. И говоря о развитии даже только экономики (и уж тем более страны в целом), или о необходимости для страны стать сильнее, чтобы быть в состоянии ответить на вызовы истории, совершенно необязательно подразумевать под этим модернизацию, "осовременивание" по западному образцу.
Русский опыт показывает, что каждый раз, когда речь заходит об отставании и необходимости нагонять, этот разговор в итоге сводится к необходимости заимствования иностранного опыта и отказа от собственного наследия. Так было и при Петре I, и при Александре II, и в советское время. Но в конечном счете это осовременивание оборачивается остановкой в нормальном развитии страны, которая после расплачивается за это периодами смут и революций.
Конечно, изменения неизбежны, поскольку мы живем в несовершенном мире, в котором "все течет и все изменятся", но они должны вытекать из внутренней логики развития государства, а не из представлений о том, что мы несовременны и отсталы в сравнении с "цивилизованным миром". В противном случае начинается имитационная модернизация, когда перенимаются чужие формы и порядки, но реального развития не происходит, наоборот Россия оказывается в хвосте тех, за кем она гонится, поскольку она следует путем, который проложили другие - и совсем не для нее.
Русская история не ограничивает себя только лишь поступательным движением вперед: напротив, Россия знает немало периодов отката и реакции, которые смело можно назвать ремодернизацией. При этом именно эти периоды (как, например, правление государя Александра III) оказывались как временами наиболее бурного роста отечественной экономики, так и укрепления государства.
Сейчас уже нынешняя российская власть снова пытается несколько "откатить назад" после разгула политической модернизации 90-х и опять, несмотря на всю осторожность и непоследовательность этих попыток, этот процесс сопровождается экономическим ростом и, пусть и относительным, возрождением отечественной промышленности. Правда пока, прежде всего, под давлением внешних обстоятельств, российские власти вынуждены имитировать и продолжение политической модернизации. Но все более формальное исполнение демократических процедур, потерявших уже реальное политическое значение, фактически маскирует вольное или невольное стремление нынешней власти вернуть Россию к более традиционным и естественным для нее формам государственного устройства, нежели либеральная демократия. Россия, пусть и очень постепенно, под давлением исторических обстоятельств, отказывается быть "современной", чтобы снова стать собой.
http://www.pravaya.ru/column/13899
