Среди православных лагерей уже есть свои престижные "Артеки" и "Орленки", но я решил побывать в самом обычном, какие есть во всех епархиях и при многих храмах. Слухи и домыслы о православных лагерях ходят иногда самые причудливые: и что молиться там заставляют с утра до ночи, и что дисциплина там чуть не палочная... Я решил просто вести дневник, хронику дня.
Итак, наш лагерь - это десять палаток среди сосен. Двадцать детей от 4 до 18 лет из подмосковной воскресной школы. Четверо взрослых - начальник, диакон храма и две мамы.
Рядом - деревня Николо-Ям. Название деревни происходит от двух ее исторических достопримечательностей - огромного Никольского собора и от ямской почтовой станции, которая здесь когда-то была. Может, в память об этом здесь чудом уцелело почтовое отделение, хотя давно уже нет ни сельсовета, ни школы.
С колокольни открывается такой вид, что дух захватывает от любви и жалости. Дивные лесные дали. Почерневшие руины брошенных изб. Подкрашенные дома летних дачников.
Собор был закрыт в 1960 году, в нем хранили зерно, о чем напоминают брошенные рядом с храмом ржавые колхозные весы. С начала 1990-х годов и храм, и жизнь в селе пытается восстановить отец Иоанн. Учитывая масштабы разорения и опустошения, ему, чтобы увидеть плоды своих трудов, придется быть долгожителем. Деваться некуда.
Костровому вообще-то назначено вставать в 6.30, но сна уже не было, и я на корточках вылез из палатки. С тайной гордостью полагал, что встречу рассвет первым. Но лицом к встающему солнцу и спиной ко мне стоял и неслышно молился диакон отец Дмитрий. Его скорбная фигура в черной рясе казалась сошедшей с полотна Нестерова.
Мне хотелось полюбоваться на серебрящееся поле, на облака тумана, затопившие низину вокруг лагеря, но пришлось по-крестьянски умыться росой и отправиться на розыски банки со спичками. Коробки со спичками здесь кладут в банку, чтобы спички не отсырели. Потом стал разжигать костер, ползать вокруг него, раздувать. Скоро будить дежурных, а к этому времени и костер должен быть с углями, и кипяток приготовлен.
Вдруг слышу за спиной ласковое ворчание. Отец Дмитрий, склонившись к земле, кого-то увещевает: "Ты опять здесь? Я ж тебя отправил домой, а ты тут устроился... Все мне изрыл..." При этом диакон шарил в траве, пытаясь кого-то ухватить. Заметив мой вопросительный взгляд, отец Дмитрий объясняет: "Вчера принес кротика показать нашим детям. Они же городские, крота только на картинке видели. Ну вот, показал и выпустил в поле, а он ночью вернулся и вокруг палатки все изрыл - ну что ты поделаешь?.."
Отец Дмитрий, если не спит (а он, кажется, никогда не спит), то чем-то увлечен, и это увлечение очень быстро поглощает всех, кто находится поблизости. В любую минуту он готов пуститься в путешествие или приключение. Взрослые считают диакона большим ребенком. Дети же ничего не считают, они отца Дмитрия просто любят. Он и на приходе, и тут, в лагере, с утра до ночи ходит, облепленный детьми. Его взволнованная седая борода мелькает, кажется, в разных местах одновременно.
Вот у начальника лагеря Виктора Николаевича борода спокойная, окладистая. И сам Николаич (так его зовет отец Дмитрий) спокойный, широкий. На приходе он и алтарник, и сторож, и, самое главное, директор воскресной школы. В миру - хирург городской поликлиники. До выхода в отставку он был военным врачом, и эта его военно-медицинская жилка очень пригодилась и в храме, и тут, в лагере. Как военный он следит за распорядком дня, как медик - за безопасностью, питанием и здоровьем ребят. У его палатки на столике стоит сумка защитного цвета с красным крестом - такие сумки я раньше видел только в фильмах про войну.
Отец Дмитрий предлагает заварить чай с травами и приносит из своей палатки зверобой, тысячелистник и иван-чай. Рассказывает, как накануне ездил с детьми в паломничество в Кашин:
- Узнавал там, много у вас народу на службах бывает... Поначалу, говорят, как храм открыли, было полно людей, а потом старые поумирали, а молодежь не пришла. Потерянное поколение...
Я не соглашаюсь: "Ну уж, потерянное! Вот ваша воскресная школа, ваши дети - какие же они потерянные? И таких, должно быть, много по России..."
- Мало! Все это островки, горсточки...
На нашем "островке" звучит утренняя молитва. Перед нами маленький переносной иконостас, а вдали - двухъярусная колокольня, похожая на двухступенчатую ракету. Малиновое облако иван-чая, цветущего под горой, прошитое утренним огненным солнцем, дополняет картину, и кажется, что колокольня-ракета вот-вот стартует.
За завтраком девчонки делятся друг с другом страхами:
- По лагерю утром кабан ходил! Я слышала, как он: топ-топ...
- И я слышала - ветками хрустел.
- А может, это медведица? Вот ужас-то!
О медведице из соседнего леса рассказывали накануне местные жители. Предупреждали, что она с медвежатами, поэтому соваться в тот лес за черникой ни в коем случае нельзя.
Виктор Николаевич весело глянул на меня, и мне пришлось признаться: "Ребята, это я, наверное, утром топал и хрустел. Ну я нечаянно... Старался потише..."
Все покатились со смеху.
Мальчишкам достается сортировка ржавого кровельного железа, сброшенного с крыши. Совсем ветхое выбрасываем за ограду, его увезут на свалку, а то, что получше, складываем к забору - вдруг еще пригодится.
Девочки, вытянувшись в цепочку, передают друг другу поленья и укладывают их под навес. Дрова тяжелые, сырые, норовят вырваться и упасть на ногу. Работа была бы занудной, если бы Ксюша, бравшая первой поленья из поленицы, не придумала давать имя каждому полену. Поначалу это были имена эстрадных и рок-исполнителей. В секунду оглядывая каждое попавшей ей в руки полено, Ксюша, как папа Карло, угадывает в нем сходство то с Бутусовым или Шевчуком, то с Расторгуевым или Кадышевой.
Виктор Николаевич старается никого не понукать. Заражает своим примером. Нагрузившись железом, он становится похож на маленький трактор. Но мужская работа идет крайне вяло и тормозится криками: "Ой, поглядите, лягушка!" или даже "Ой, какая муха!" Мальчишки с грохотом бросают железо и бегут смотреть на лягушку или муху. Илья поймал червяка и посадил его в припасенную заранее банку. Он мечтает о рыбалке.
Я отвлекаюсь на огромные пеньки. Пытаясь сосчитать годовые кольца на одном из них, я сбился на 220 и принялся считать снова. Тут Виктор Николаевич дает мне персональное послушание: стащить в овраг гору веток от срубленных по осени ветхих деревьев. Вскоре, на мое счастье, объявляется перерыв.
Присев рядом с Виктором Николаевичем на бревне, затеваю разговор на педагогическую тему: "Чувствуется, что у вас в детстве было мужское воспитание..."
- Нет, я с мамой рос. От отца у меня только одно в памяти осталось: как он меня прокатил на велосипеде. Самое счастливое воспоминание из всего детства. А воспитывала меня жизнь. Она так меня мордовала, что сейчас мне повсюду рай и везде слава Богу...
Вернулся настоятель отец Иоанн. Он открыл храм и пригласил всех за собой. Мы осторожно входим в сырой полумрак. Повсюду следы запустения, разорения, надругательства. Остов иконостаса без единой иконы. На уцелевшие фрески больно даже глаза поднять: у некоторых святых выколоты глаза, по ликам идут размашистые надписи "Здесь были... 1986 г."
- Вот, расписались в своей смерти вечной, - вздыхает отец Иоанн, и от этих слов холодок идет по спине.
- А если эти люди попросят прощения? - спрашивает Митя.
- Господь милостив...
- Соскучился!
- Молока ежику!..
Девочки идут купаться. Через час наступит очередь мальчишек. После заготовки хвороста к отцу Дмитрию подходит четырнадцатилетний Максим: "А можно пойти погулять вокруг храма?"
- С кем? Один? Одному нельзя, возьми кого-нибудь.
- Хочу один...
- Может, меня возьмешь? - спрашиваю я.
- Вас возьму!
Я иду вслед за Максимом по тропинке и вспоминаю то, что мне рассказывал о нем отец Дмитрий: "Он за год вырос на полметра, представляете? Вот его и качает, как былинку. Вы видели, какую он мозаику сделал потрясающую? Там зайцы бегут, и уши у них по ветру развеваются. А зебра - это вообще шедевр! Он очень талантливый. А талантливые - они странные бывают по поведению. Он у нас гобой. Есть в оркестре такой инструмент - одинокий-одинокий..."
Мы стоим на деревянном мостике и провожаем солнце. Звуки по реке далеко разносятся, и слышно, как в лагере моют посуду, а в деревне проверяет командный голос петух.
Максим фотографирует храм, закат, облако; потом тихо спрашивает:
- Вы писатель?
- Ну это сильно сказано...
- А я бы тоже хотел написать рассказ.
- Напиши, я буду ждать.
Мы снова молчим, смотрим на небо. Там летают стрижи, чиркают крыльями, будто что-то торопятся записать до наступления темноты. Они пишут, а мы читаем.
"Богослово" - один из самых первых православных лагерей, существует 15 лет. Лагерь палаточного типа, проходит на берегу Волги и на Можайском море. Принимаются дети от 11 до 16 лет. Три смены организуют три московских прихода. Основное направление лагеря - военно-патриотическое. В каждую смену проводится военизированная игра, которая длится 2 - 3 дня. В течение всей смены один из отрядов полностью живет по военным правилам - тренировки, учения, соревнования. Отбор детей проходит в два этапа: собеседование и участие в весеннем походе.
"Святого Георгия град" - ежегодный православный лагерь на море, организуемый молодежным движением "Общее дело" при участии Восточного округа столицы. Проходит на мысе Фиолент близ Севастополя. Стоимость путевок умеренная.
http://www.trud.ru/issue/article.php?id=200707271320103
Итак, наш лагерь - это десять палаток среди сосен. Двадцать детей от 4 до 18 лет из подмосковной воскресной школы. Четверо взрослых - начальник, диакон храма и две мамы.
Рядом - деревня Николо-Ям. Название деревни происходит от двух ее исторических достопримечательностей - огромного Никольского собора и от ямской почтовой станции, которая здесь когда-то была. Может, в память об этом здесь чудом уцелело почтовое отделение, хотя давно уже нет ни сельсовета, ни школы.
С колокольни открывается такой вид, что дух захватывает от любви и жалости. Дивные лесные дали. Почерневшие руины брошенных изб. Подкрашенные дома летних дачников.
Собор был закрыт в 1960 году, в нем хранили зерно, о чем напоминают брошенные рядом с храмом ржавые колхозные весы. С начала 1990-х годов и храм, и жизнь в селе пытается восстановить отец Иоанн. Учитывая масштабы разорения и опустошения, ему, чтобы увидеть плоды своих трудов, придется быть долгожителем. Деваться некуда.
РАССВЕТ В СОСНОВОМ ЛЕСУ
Сегодня я костровой. Вспомнил об этом часа в четыре утра, когда в палатку потянуло росяным холодом. Мысль о костре согревала душу, но не ноги и голову. В затылок, казалось, дышит ледник. Натянул капюшон от куртки. Так и провозился, мечтая о костре, до половины шестого утра.Костровому вообще-то назначено вставать в 6.30, но сна уже не было, и я на корточках вылез из палатки. С тайной гордостью полагал, что встречу рассвет первым. Но лицом к встающему солнцу и спиной ко мне стоял и неслышно молился диакон отец Дмитрий. Его скорбная фигура в черной рясе казалась сошедшей с полотна Нестерова.
Мне хотелось полюбоваться на серебрящееся поле, на облака тумана, затопившие низину вокруг лагеря, но пришлось по-крестьянски умыться росой и отправиться на розыски банки со спичками. Коробки со спичками здесь кладут в банку, чтобы спички не отсырели. Потом стал разжигать костер, ползать вокруг него, раздувать. Скоро будить дежурных, а к этому времени и костер должен быть с углями, и кипяток приготовлен.
Вдруг слышу за спиной ласковое ворчание. Отец Дмитрий, склонившись к земле, кого-то увещевает: "Ты опять здесь? Я ж тебя отправил домой, а ты тут устроился... Все мне изрыл..." При этом диакон шарил в траве, пытаясь кого-то ухватить. Заметив мой вопросительный взгляд, отец Дмитрий объясняет: "Вчера принес кротика показать нашим детям. Они же городские, крота только на картинке видели. Ну вот, показал и выпустил в поле, а он ночью вернулся и вокруг палатки все изрыл - ну что ты поделаешь?.."
Отец Дмитрий, если не спит (а он, кажется, никогда не спит), то чем-то увлечен, и это увлечение очень быстро поглощает всех, кто находится поблизости. В любую минуту он готов пуститься в путешествие или приключение. Взрослые считают диакона большим ребенком. Дети же ничего не считают, они отца Дмитрия просто любят. Он и на приходе, и тут, в лагере, с утра до ночи ходит, облепленный детьми. Его взволнованная седая борода мелькает, кажется, в разных местах одновременно.
Вот у начальника лагеря Виктора Николаевича борода спокойная, окладистая. И сам Николаич (так его зовет отец Дмитрий) спокойный, широкий. На приходе он и алтарник, и сторож, и, самое главное, директор воскресной школы. В миру - хирург городской поликлиники. До выхода в отставку он был военным врачом, и эта его военно-медицинская жилка очень пригодилась и в храме, и тут, в лагере. Как военный он следит за распорядком дня, как медик - за безопасностью, питанием и здоровьем ребят. У его палатки на столике стоит сумка защитного цвета с красным крестом - такие сумки я раньше видел только в фильмах про войну.
УТРЕННИЕ СЛУХИ
Два закопченных чайника пустили из своих хоботов белые струйки. Просыпаются дежурные - каждый день их назначают по двое. То две девочки, то два мальчика. Руководят ими, тоже сменяя друг друга, мамы. Получается очень вкусно, совсем по-домашнему. Сегодня в меню - пшенная каша с изюмом, свежий деревенский творог и вареные яйца. На обед будет борщ, гороховый суп, рис с тушеными кабачками.Отец Дмитрий предлагает заварить чай с травами и приносит из своей палатки зверобой, тысячелистник и иван-чай. Рассказывает, как накануне ездил с детьми в паломничество в Кашин:
- Узнавал там, много у вас народу на службах бывает... Поначалу, говорят, как храм открыли, было полно людей, а потом старые поумирали, а молодежь не пришла. Потерянное поколение...
Я не соглашаюсь: "Ну уж, потерянное! Вот ваша воскресная школа, ваши дети - какие же они потерянные? И таких, должно быть, много по России..."
- Мало! Все это островки, горсточки...
На нашем "островке" звучит утренняя молитва. Перед нами маленький переносной иконостас, а вдали - двухъярусная колокольня, похожая на двухступенчатую ракету. Малиновое облако иван-чая, цветущего под горой, прошитое утренним огненным солнцем, дополняет картину, и кажется, что колокольня-ракета вот-вот стартует.
За завтраком девчонки делятся друг с другом страхами:
- По лагерю утром кабан ходил! Я слышала, как он: топ-топ...
- И я слышала - ветками хрустел.
- А может, это медведица? Вот ужас-то!
О медведице из соседнего леса рассказывали накануне местные жители. Предупреждали, что она с медвежатами, поэтому соваться в тот лес за черникой ни в коем случае нельзя.
Виктор Николаевич весело глянул на меня, и мне пришлось признаться: "Ребята, это я, наверное, утром топал и хрустел. Ну я нечаянно... Старался потише..."
Все покатились со смеху.
ДЕНЬ ЗАБОТ
После завтрака идем к храму помогать отцу Иоанну. Сам он еще рано утром вместе с отцом Дмитрием уехал служить литургию в райцентр. По дороге собираем землянику.Мальчишкам достается сортировка ржавого кровельного железа, сброшенного с крыши. Совсем ветхое выбрасываем за ограду, его увезут на свалку, а то, что получше, складываем к забору - вдруг еще пригодится.
Девочки, вытянувшись в цепочку, передают друг другу поленья и укладывают их под навес. Дрова тяжелые, сырые, норовят вырваться и упасть на ногу. Работа была бы занудной, если бы Ксюша, бравшая первой поленья из поленицы, не придумала давать имя каждому полену. Поначалу это были имена эстрадных и рок-исполнителей. В секунду оглядывая каждое попавшей ей в руки полено, Ксюша, как папа Карло, угадывает в нем сходство то с Бутусовым или Шевчуком, то с Расторгуевым или Кадышевой.
Виктор Николаевич старается никого не понукать. Заражает своим примером. Нагрузившись железом, он становится похож на маленький трактор. Но мужская работа идет крайне вяло и тормозится криками: "Ой, поглядите, лягушка!" или даже "Ой, какая муха!" Мальчишки с грохотом бросают железо и бегут смотреть на лягушку или муху. Илья поймал червяка и посадил его в припасенную заранее банку. Он мечтает о рыбалке.
Я отвлекаюсь на огромные пеньки. Пытаясь сосчитать годовые кольца на одном из них, я сбился на 220 и принялся считать снова. Тут Виктор Николаевич дает мне персональное послушание: стащить в овраг гору веток от срубленных по осени ветхих деревьев. Вскоре, на мое счастье, объявляется перерыв.
Присев рядом с Виктором Николаевичем на бревне, затеваю разговор на педагогическую тему: "Чувствуется, что у вас в детстве было мужское воспитание..."
- Нет, я с мамой рос. От отца у меня только одно в памяти осталось: как он меня прокатил на велосипеде. Самое счастливое воспоминание из всего детства. А воспитывала меня жизнь. Она так меня мордовала, что сейчас мне повсюду рай и везде слава Богу...
Вернулся настоятель отец Иоанн. Он открыл храм и пригласил всех за собой. Мы осторожно входим в сырой полумрак. Повсюду следы запустения, разорения, надругательства. Остов иконостаса без единой иконы. На уцелевшие фрески больно даже глаза поднять: у некоторых святых выколоты глаза, по ликам идут размашистые надписи "Здесь были... 1986 г."
- Вот, расписались в своей смерти вечной, - вздыхает отец Иоанн, и от этих слов холодок идет по спине.
- А если эти люди попросят прощения? - спрашивает Митя.
- Господь милостив...
ВЕЧЕР СО СТРИЖАМИ
Отец Иоанн наградил ребят за труды огромной банкой парного молока, а вскоре в лагерь забрел ежонок. Наверное, услышал вкусные запахи. Все столпились вокруг маленького гостя. Маленькая Катя вспомнила: "Так это же тот самый ежик, которого мы видели вчера по дороге в деревню! Мы его отпустили, а он опять пришел..."- Соскучился!
- Молока ежику!..
Девочки идут купаться. Через час наступит очередь мальчишек. После заготовки хвороста к отцу Дмитрию подходит четырнадцатилетний Максим: "А можно пойти погулять вокруг храма?"
- С кем? Один? Одному нельзя, возьми кого-нибудь.
- Хочу один...
- Может, меня возьмешь? - спрашиваю я.
- Вас возьму!
Я иду вслед за Максимом по тропинке и вспоминаю то, что мне рассказывал о нем отец Дмитрий: "Он за год вырос на полметра, представляете? Вот его и качает, как былинку. Вы видели, какую он мозаику сделал потрясающую? Там зайцы бегут, и уши у них по ветру развеваются. А зебра - это вообще шедевр! Он очень талантливый. А талантливые - они странные бывают по поведению. Он у нас гобой. Есть в оркестре такой инструмент - одинокий-одинокий..."
Мы стоим на деревянном мостике и провожаем солнце. Звуки по реке далеко разносятся, и слышно, как в лагере моют посуду, а в деревне проверяет командный голос петух.
Максим фотографирует храм, закат, облако; потом тихо спрашивает:
- Вы писатель?
- Ну это сильно сказано...
- А я бы тоже хотел написать рассказ.
- Напиши, я буду ждать.
Мы снова молчим, смотрим на небо. Там летают стрижи, чиркают крыльями, будто что-то торопятся записать до наступления темноты. Они пишут, а мы читаем.
САМЫЕ ПОПУЛЯРНЫЕ ПРАВОСЛАВНЫЕ ЛАГЕРЯ
"Звезда Вифлеема" - детский православно-ориентированный лагерь, организуется Патриаршим центром духовного развития молодежи московского Данилова монастыря. В этом году три смены проходят в Рузском районе Подмосковья, 4-я смена - в Словакии. Каждая смена носит свое игровое название. К примеру, 2-я смена называлась "Приключения в Джунглях: сокровища заброшенного города". Ребята занимались стрельбой из луков и арбалетов, альпинизмом, верховой ездой, ходили в походы с ночевкой, посетили музеи, связанные с историей Бородинской битвы. Путевки в такой лагерь, надо предупредить, довольно дороги и доступны семьям с достатком не ниже среднего."Богослово" - один из самых первых православных лагерей, существует 15 лет. Лагерь палаточного типа, проходит на берегу Волги и на Можайском море. Принимаются дети от 11 до 16 лет. Три смены организуют три московских прихода. Основное направление лагеря - военно-патриотическое. В каждую смену проводится военизированная игра, которая длится 2 - 3 дня. В течение всей смены один из отрядов полностью живет по военным правилам - тренировки, учения, соревнования. Отбор детей проходит в два этапа: собеседование и участие в весеннем походе.
"Святого Георгия град" - ежегодный православный лагерь на море, организуемый молодежным движением "Общее дело" при участии Восточного округа столицы. Проходит на мысе Фиолент близ Севастополя. Стоимость путевок умеренная.
http://www.trud.ru/issue/article.php?id=200707271320103
