Воплотив образ Эраста Петровича Фандорина в фильме "Азазелъ", он не только обессмертил обаятельного героя романа Бориса Акунина, но и вызвал неподдельный интерес к себе: во всех интервью Илья говорит о православной вере как стержне своей жизни и творчества. Как человек приходит к вере? Не мешает ли этому призвание актера? Что можно донести до зрителя со сцены? Чем отличается театральное действо от храмового богослужения? Об этом мы беседуем с артистом
- Как получилось, что из маленького городка Новая Каховка Херсонской области Вы приехали в Санкт-Петербург?
- Впервые я оказался в Петербурге, когда мне было лет 12-13 и город меня потряс... Именно город. Вот, скажем, Москва - другая, она поражает масштабом. Это старый город, который с каждым веком разрастался. А Петербург - город творческий, проявление воли человеческой, может быть, и не всегда правильной. В нем энергия заложена изначально.
Мне было тепло, хорошо в этом городе и захотелось там остаться. Поэтому в 15 лет, не закончив последний класс школы, я приехал, чтобы стать актером. И хотя старший брат уже играл здесь на сцене, нельзя сказать, что я пошел по его стопам. Это было мое решение.
Брат учился у гениального мастера Андрея Дмитриевича Андреева, к которому ходил и я. И несмотря на то, что у меня не было ни паспорта, ни аттестата, я поступил, а потом сказал, что у меня нет документов. Меня спросили: "А как же так?" - "А вот так..." Приняли. И я стал неофициально учиться в Академии, заканчивая вечернюю школу. Не знаю, как успевал все это. Но в итоге получил аттестат и меня зачислили сразу на 2-й курс.
Это произошло мягко, как бы само собой. Не то, чтобы я не прилагал усилий, но и не надрывался. Я думаю, если у человека есть внутреннее желание, оно осуществится. Точно также я был принят в театр, о котором мечтал.
Я вообще считаю, что моя жизнь началась в Петербурге. Здесь я обрел не только призвание, но и веру. Я крестилася в сознательном возрасте в 14 лет у меня была операция. Я чуть не умер. И даже не знаю почему, мне стало ясно: надо идти креститься.
- А какой храм был первым?
- На Васильевском острове. Его прихожанином был доктор, который меня лечил. Я бываю и в других храмах. В частности, в храме Ксении блаженной, и в Казанском соборе. Я туда часто хожу, но первым был и остается тот храм на Васильевском. Там я встречаю людей, которые меня привели к вере.
- У новообращенного христианина часто появляется соблазн отбросить все, чем он ранее жил. Православие, однако, не сводится к идее "держать и не пущать". Напротив, именно в силу своей внутренней мощи эта наиболее глубокая и строгая христианская традиция не бежит от мира культуры как такового, но ставит перед собой задачу его освятить и преобразить. Для христианина, действительно, очень непросто сказать да творческой свободе. Протоиерей Сергий Булгаков писал об этом так: "Передо мною стоит старый вопрос: или отсечь творчество, запретить его как соблазн, зарезать, или же видеть в нем Богом данный путь роста и восхождения души, пока Господь не призовет к иному служению и душа не скажет: готово сердце мое Боже". Перед Вами такой вопрос не стоял?
- Я согласен с замечательным высказыванием отца Сергия. Оно тем более верно, что актерское мастерство способно лишить душу внутреннего содержания. Перевоплощаясь, актер в определенном смысле на время обезличивает себя. Да и в реальной жизни он может начать жить теми эмоциями и смыслами, что заложил в его роль автор постановки. И если там царит греховный мрак, актер может просто утратить свое собственное "я".
Представьте себе, что вам пришлось бы играть в постановке "Золотого осла" Апулея, где герой, превратившись в осла, попадает в разные непристойные истории. Такая опасность есть. Именно поэтому выдающиеся проповедники, в частности, Иоанн Златоуст, предостерегали христиан от увлечения театром. Театр - дело рук человеческих - может и осквернять, и растлевать. Но может быть и пространством диалога, местом, где говорят о главном в жизни души. Христианизация культуры - очень сложный и неоднозначный процесс - дала миру и Шекспира, и Пушкина, и многих других. Думаю, наша душевная жизнь была бы беднее, если бы они отреклись от творчества. Но ведь они писали для того, чтобы их ставили.
- Удается ли Вам сочетать православную веру с призванием актера?
- Конечно, я понимаю, что я только подошел к жизни по-настоящему церковной, пока еще стою у порога и стараюсь идти дальше. Может быть, у меня не все получается. К сожалению, у меня ни родители, ни дедушки, не были верующими. Родители крестились после меня. А что касается актерства, конечно, здесь нужно быть сильным. И хотя у меня очень мало духовных сил, я знаю о своих недостатках, о своей раздражительности, и пытаюсь это пресечь.
- Над чем Вы работаете в настоящее время?
- В театр приходит огромное количество людей и мне хочется говорить с ними о том, что волнует и их, и меня. Последняя моя работа - это моноспектакль "Ветеръ", поставленный режиссером Юрием Васильевым. В нем я пытаюсь размышлять о судьбе человека, который захвачен стихиями мира и ищет ответ на вопрос о смысле страдания.
-Трудно ли Вам вести диалог со зрителем?
- В театре актер полностью отдает себя зрителю. Поэтому на сцене совершенно иначе ощущаешь время: в жизни оно растянуто, а там спрессовано. После спектакля я мокрый весь, сил нет и мне хотя бы час нужно полежать. Ведь я один играю несколько ролей. Я хоть и не кричу, а все мое существо кричит. И мне кажется, зритель слышит этот внутренний крик. И откликается на него.
- "Ветеръ" - это синтез двух мистических поэм: "Двенадцати" Александра Блока и "Медного всадника" Александра Пушкина. В Вашем моноспектакле один из героев гибнет, другой обретает покой. В чем разрешение трагедии их существования?
- В этом спектакле как бы три вектора - Пушкин, Блок и я, как автор. В своем образе я соединяю и гнев, и растерянность Петрухи, и безумие, и мольбу о помощи Евгения. Ветер предстает здесь как стихия внутри человека, перекликающаяся со стихиями вокруг него.
Убив Катю, Петруха осознает, что произошло, пытается выбраться, но впадает в окаменелое бесчувствие и погибает. Евгений же проживает трагедию по-другому. Еще вчера этот человек был дома, а сейчас нет ничего, все поглотило наводнение. В смятении он ропщет на царя и сходит с ума. Его безумие - форма защиты. Обличая Медного Всадника, он становится юродивым, а через год прозревает и принимает то, что послано Богом.
Каждого стихия может вырывать из обычного круга жизни. Моя задача показать, что эта ситуация дается человеку для того, что бы стать большим. Чтобы он, подобно Иову, мог сказать в конце своих страданий: "Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя". Потрясение может внутренне изменить человека. Господь хочет, чтобы эти перемены произошли.
- В Вашей жизни были подобные ситуации?
- Одно время у меня очень болели ноги. Распухали суставы, я с трудом ходил. Тяжело было репетировать и тем более выступать. Я не знал, смогу ли играть в будущем. И когда наш театр гастролировал в Костроме, я пришел к образу чудотворной иконы Божией Матери Феодоровской, приложился - и с тех пор забыл о недуге.
- Храм и театр: в чем различие между ними?
В реальности того, что происходит. В театре совершается душевное общение. А в храме человеку преподаются дары; он вступает в общение с Творцом.
http://mir-rpz.ru/ru/publish/publications/noskov/
- Как получилось, что из маленького городка Новая Каховка Херсонской области Вы приехали в Санкт-Петербург?
- Впервые я оказался в Петербурге, когда мне было лет 12-13 и город меня потряс... Именно город. Вот, скажем, Москва - другая, она поражает масштабом. Это старый город, который с каждым веком разрастался. А Петербург - город творческий, проявление воли человеческой, может быть, и не всегда правильной. В нем энергия заложена изначально.
Мне было тепло, хорошо в этом городе и захотелось там остаться. Поэтому в 15 лет, не закончив последний класс школы, я приехал, чтобы стать актером. И хотя старший брат уже играл здесь на сцене, нельзя сказать, что я пошел по его стопам. Это было мое решение.
Брат учился у гениального мастера Андрея Дмитриевича Андреева, к которому ходил и я. И несмотря на то, что у меня не было ни паспорта, ни аттестата, я поступил, а потом сказал, что у меня нет документов. Меня спросили: "А как же так?" - "А вот так..." Приняли. И я стал неофициально учиться в Академии, заканчивая вечернюю школу. Не знаю, как успевал все это. Но в итоге получил аттестат и меня зачислили сразу на 2-й курс.
Это произошло мягко, как бы само собой. Не то, чтобы я не прилагал усилий, но и не надрывался. Я думаю, если у человека есть внутреннее желание, оно осуществится. Точно также я был принят в театр, о котором мечтал.
Я вообще считаю, что моя жизнь началась в Петербурге. Здесь я обрел не только призвание, но и веру. Я крестилася в сознательном возрасте в 14 лет у меня была операция. Я чуть не умер. И даже не знаю почему, мне стало ясно: надо идти креститься.
- А какой храм был первым?
- На Васильевском острове. Его прихожанином был доктор, который меня лечил. Я бываю и в других храмах. В частности, в храме Ксении блаженной, и в Казанском соборе. Я туда часто хожу, но первым был и остается тот храм на Васильевском. Там я встречаю людей, которые меня привели к вере.
- У новообращенного христианина часто появляется соблазн отбросить все, чем он ранее жил. Православие, однако, не сводится к идее "держать и не пущать". Напротив, именно в силу своей внутренней мощи эта наиболее глубокая и строгая христианская традиция не бежит от мира культуры как такового, но ставит перед собой задачу его освятить и преобразить. Для христианина, действительно, очень непросто сказать да творческой свободе. Протоиерей Сергий Булгаков писал об этом так: "Передо мною стоит старый вопрос: или отсечь творчество, запретить его как соблазн, зарезать, или же видеть в нем Богом данный путь роста и восхождения души, пока Господь не призовет к иному служению и душа не скажет: готово сердце мое Боже". Перед Вами такой вопрос не стоял?
- Я согласен с замечательным высказыванием отца Сергия. Оно тем более верно, что актерское мастерство способно лишить душу внутреннего содержания. Перевоплощаясь, актер в определенном смысле на время обезличивает себя. Да и в реальной жизни он может начать жить теми эмоциями и смыслами, что заложил в его роль автор постановки. И если там царит греховный мрак, актер может просто утратить свое собственное "я".
Представьте себе, что вам пришлось бы играть в постановке "Золотого осла" Апулея, где герой, превратившись в осла, попадает в разные непристойные истории. Такая опасность есть. Именно поэтому выдающиеся проповедники, в частности, Иоанн Златоуст, предостерегали христиан от увлечения театром. Театр - дело рук человеческих - может и осквернять, и растлевать. Но может быть и пространством диалога, местом, где говорят о главном в жизни души. Христианизация культуры - очень сложный и неоднозначный процесс - дала миру и Шекспира, и Пушкина, и многих других. Думаю, наша душевная жизнь была бы беднее, если бы они отреклись от творчества. Но ведь они писали для того, чтобы их ставили.
- Удается ли Вам сочетать православную веру с призванием актера?
- Конечно, я понимаю, что я только подошел к жизни по-настоящему церковной, пока еще стою у порога и стараюсь идти дальше. Может быть, у меня не все получается. К сожалению, у меня ни родители, ни дедушки, не были верующими. Родители крестились после меня. А что касается актерства, конечно, здесь нужно быть сильным. И хотя у меня очень мало духовных сил, я знаю о своих недостатках, о своей раздражительности, и пытаюсь это пресечь.
- Над чем Вы работаете в настоящее время?
- В театр приходит огромное количество людей и мне хочется говорить с ними о том, что волнует и их, и меня. Последняя моя работа - это моноспектакль "Ветеръ", поставленный режиссером Юрием Васильевым. В нем я пытаюсь размышлять о судьбе человека, который захвачен стихиями мира и ищет ответ на вопрос о смысле страдания.
-Трудно ли Вам вести диалог со зрителем?
- В театре актер полностью отдает себя зрителю. Поэтому на сцене совершенно иначе ощущаешь время: в жизни оно растянуто, а там спрессовано. После спектакля я мокрый весь, сил нет и мне хотя бы час нужно полежать. Ведь я один играю несколько ролей. Я хоть и не кричу, а все мое существо кричит. И мне кажется, зритель слышит этот внутренний крик. И откликается на него.
- "Ветеръ" - это синтез двух мистических поэм: "Двенадцати" Александра Блока и "Медного всадника" Александра Пушкина. В Вашем моноспектакле один из героев гибнет, другой обретает покой. В чем разрешение трагедии их существования?
- В этом спектакле как бы три вектора - Пушкин, Блок и я, как автор. В своем образе я соединяю и гнев, и растерянность Петрухи, и безумие, и мольбу о помощи Евгения. Ветер предстает здесь как стихия внутри человека, перекликающаяся со стихиями вокруг него.
Убив Катю, Петруха осознает, что произошло, пытается выбраться, но впадает в окаменелое бесчувствие и погибает. Евгений же проживает трагедию по-другому. Еще вчера этот человек был дома, а сейчас нет ничего, все поглотило наводнение. В смятении он ропщет на царя и сходит с ума. Его безумие - форма защиты. Обличая Медного Всадника, он становится юродивым, а через год прозревает и принимает то, что послано Богом.
Каждого стихия может вырывать из обычного круга жизни. Моя задача показать, что эта ситуация дается человеку для того, что бы стать большим. Чтобы он, подобно Иову, мог сказать в конце своих страданий: "Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя". Потрясение может внутренне изменить человека. Господь хочет, чтобы эти перемены произошли.
- В Вашей жизни были подобные ситуации?
- Одно время у меня очень болели ноги. Распухали суставы, я с трудом ходил. Тяжело было репетировать и тем более выступать. Я не знал, смогу ли играть в будущем. И когда наш театр гастролировал в Костроме, я пришел к образу чудотворной иконы Божией Матери Феодоровской, приложился - и с тех пор забыл о недуге.
- Храм и театр: в чем различие между ними?
В реальности того, что происходит. В театре совершается душевное общение. А в храме человеку преподаются дары; он вступает в общение с Творцом.
http://mir-rpz.ru/ru/publish/publications/noskov/
_1.jpg)
