Игорь Леонидович Волгин - писатель и историк, профессор МГУ и Литературного института им. А. М. Горького, доктор филологических, кандидат исторических наук, академик РАЕН, президент Фонда Достоевского, член Международного ПЕН-клуба и Русского ПЕН-центра, руководитель Литературной студии МГУ "Луч", автор нескольких сборников стихов и многочисленных исследований и книг историко-биографической прозы, среди которых - "Последний год Достоевского", "Родиться в России. Достоевский и современники: жизнь в документах", "Метаморфозы власти. Покушения на российский трон в XVIII-XIX вв.", "Колеблясь над бездной. Достоевский и императорский дом", "Пропавший заговор. Достоевский и политический процесс 1849 г.", "Возвращение билета. Парадоксы национального самосознания" и др.
- Игорь Леонидович, мой первый вопрос к вам как к исследователю творчества Ф. М. Достоевского. В чем, по-вашему, заключается критерий, позволяющий считать его произведения религиозными?
- Начну издалека. В будущем, 2006 году, исполняется 500 лет роду Достоевского. Мы ведем отсчет от 6 октября 1506 года, когда предки Достоевского получили село Достоево - в Белоруссии, под Пинском. В 1933 году была издана книга М. Волоцкого "Хроника рода Достоевского", и сейчас мы готовим ее новое издание, дополненное множеством уточнений, новых фактов и документов. История этого рода интересна тем, что она как бы представляет собой модель всей России. Во-первых, в чисто географическом плане. Далекие предки Достоевского вышли из Москвы, переселились в Великое княжество Литовское и, долгое время проживая на территории Речи Посполитой, постепенно перемещались на Украину - на Волынь и Брацлавщину. И в конце концов возвратились в Москву: отец писателя поступает в Медико-хирургическую академию. Таким образом, круг замкнулся.
С религиозной точки зрения здесь тоже не все просто. Предки Достоевского постоянно пребывают в поле межконфессионального напряжения, где соприкасаются между собой униаты, католики и православные. В роду Достоевского встречаются все. Более того, до третьего раздела Польши многие из Достоевских были не только православными, но и униатскими священниками. Нам известно, что униатским священником некоторое время был дед писателя. Но вообще род Достоевского являет собой некий символ славянского единства, единства трех родственных (хотя ныне искусственно разобщенных) народов - русских, белорусов и украинцев.
Несомненно, Достоевский - религиозный писатель, один из глубочайших православных мыслителей, который воплотил православную идею в реальном художественном контексте своих романов. Безусловно, это проповедник, прозревающий бездны человеческого духа, обладающий пророческим даром. Трудно назвать другого такого художника, который был бы столь актуален на протяжении столь длительного времени. Не просто классичен, "музеен", "культурно-историчен", а именно актуален - в бытийственном плане. С наступлением ХХI века его творчество не только не устаревает, но и наполняется новым смыслом. Каждое поколение "вдруг" узнает в нем свои надежды и страхи. Ведь в ХХ веке произведения Достоевского обнажили те смыслы, о которых ХIХ век лишь смутно догадывался. Справедливо замечено: если проанализировать природу преступления Раскольникова, то мы увидим, что это "теоретическое" преступление, многочисленные примеры которого являет история именно ХХ века. Каковы этапы преступления Раскольникова? В начале было слово - статья Раскольникова, мысль - о возможности "крови по совести". И коммунизм, и фашизм, и другие "великие иллюзии" минувшего века взращивались именно на идеях, начинались с теории... А формула "если Бога нет, то все позволено"? Сегодня это становится, в сущности, принципом существования, способом ухода от личной ответственности.
Уверять в том, что Достоевский - православный писатель, кровно связанный с православным миропониманием, с православной традицией и т. д., - это ломиться в открытые ворота. Однако в современных исследованиях нередко встречаются попытки упрощенного, схематичного, как и в былые времена, сугубо идеологизированного толкования художественного мира писателя. Когда истину о православных истоках творчества Достоевского пытаются доказать математически, сводя всю грандиозность его художественных усилий к единственной функции - иллюстратора и толкователя тех или иных библейских сюжетов, к "художественному переводу" известных религиозных догматов на "язык родных осин", то эти попытки свидетельствуют не столько о христианской сущности Достоевского, сколько о схоластичности нашего собственного сознания, на самом деле сугубо безрелигиозного, неофитского, судорожно пытающегося поменять прежние идеологические знаки на прямо противоположные. Скажем, зонтик в руках Степана Трофимовича в "Бесах" интерпретируется как аналог копья Георгия Победоносца, коим вступивший на святой путь Верховенский-старший в символическом плане романа поражает "премудрого змея" Ставрогина. Следуя той же логике, хочется спросить: что мешает нам узреть в скромном зонтике, например, тайный фаллический символ... Кстати, толкование творчества Достоевского исключительно во фрейдистском ключе весьма напоминает методику марксистских интерпретаций, когда все многообразие художественных явлений сводилось к некому абсолюту, к универсальному и "единственно правильному" постулату. Восприятие Достоевского исключительно как христианского моралиста и популяризатора религиозных заповедей - следствие многолетней привычки однолинейного и упрощенного толкования литературы.
- Я знаю, что предпринимались попытки чуть ли не канонизировать Достоевского...
- Да, действительно, не так давно движимый лучшими побуждениями отец Дмитрий Дудко (ныне покойный) предложил канонизировать Достоевского (а заодно - Пушкина, Розанова, Толстого). Это вполне либеральная мысль. Неважно, что указанные лица уже канонизированы нашим культурным сознанием. И что у Церкви есть собственные мерила святости, далеко не совпадающие с нашими мирскими понятиями. Ибо талант - не личная доблесть его обладателя. Это лишь дар или, иначе говоря, поручение Божие, которое носитель дара волен исполнить или которым волен пренебречь. Святость же достигается исключительно трудом души ("самоодолением", "самовыделкой", если воспользоваться словами Достоевского). Труд этот совершается прикровенно и имеет совсем иной характер, нежели усилия, прилагаемые талантом, дабы осуществиться. Талант - изначально - подарок. Святости может достичь человек, никакими особыми дарами не обладающий. Канонизируют, разумеется, не за то, что тебе Богом уже дано - задаром, а за нечто иное. Прославление не есть посмертная премия, присуждаемая за выдающиеся литературные услуги.
Возможно, искусство и святость имеют общие цели, но средства у них существенно разные. Вспомним, что тексты, обращающие наши души к добру и свету, сотворили люди отнюдь не безгрешные: может, именно потому они сподобились их сотворить. Они совершили свой подвиг: однако вовсе не тот, на который обрекают себя "отцы пустынники и жены непорочны". Не надо смешивать небесное с земным.
- Как бы вы определили критерий гениальности?
- Вообще гений - это норма, но, если можно так выразиться, - особого порядка. Гениальность - это демонстрация предельных возможностей человека, демонстрация того, что из себя представляет человек в его высших проявлениях, это высшая точка цветения человеческой природы. В гениях мы самоосуществляемся, мы видим свои пределы. В этом смысле все мы потенциально гениальны. Скажем, спортсмен, ставя рекорд по прыжкам в высоту, реализует не только свои индивидуальные возможности, но и предельные возможности вида. Следовательно, "в принципе" и мы можем достичь подобных результатов.
Что касается критерия гениальности в литературе, то нащупать и определить его очень сложно. Мне думается, текст гениален, если он совпадает с сутью дела, адекватно описывает то, что сокрыто в глубинах нашего восприятия мира. Гениальный текст всегда убеждает подлинностью описанного. Ты воспринимаешь его как момент истины; ты говоришь: да, это так, как же я раньше этого не видел? Важный признак гениального текста - это ощущение, что он существовал всегда. Произведения Шекспира - не вымысел, а выявление некой непреложной сути нашего существования. Писатель лишь проявляет, как переводную картинку, нечто уже существующее, но порой сокрытое очень и очень глубоко. Он сам изумляется собственному творению. Как у Ахматовой - о Музе: "...ты ль Данту диктовала страницы ада? Отвечает: я".
- Достоевского часто упрекают в стилистической небрежности, вооружаясь этим аргументом для того, чтобы оспорить его гениальность. Что вы можете сказать в ответ на эту точку зрения?
- В этом его упрекал и Толстой. Дело в том, что так называемая "стилистическая небрежность" Достоевского - это неотъемлемое качество его поэтики - поэтики разорванного, спотыкающегося сознания (как сказал Бахтин, "слова с оговоркой", "слова с лазейкой"), природы его художественного мышления. Кстати, именно стиль выявляет в Достоевском великого ирониста (вернее, ироника) - на глубинном, разумеется, уровне. Скажем, "Братья Карамазовы" или "Бесы", при всей их серьезности и мощи, - насквозь ироничные романы. Надо сказать, что стилистически Достоевский предвосхитил многие художественные открытия литературы ХХ века. Поэтика стихов капитана Лебядкина немыслима для ХIХ столетия. Это - стилистика обэриутов, Хармса, Введенского, Заболоцкого. Достоевский-стихотворец не просто предложил своими стихами некую словесную игру, но воплотил в литературу новый тип художественного мышления. Сам язык Лебядкина явил собою "провалы мирового смысла". Именно этот стилистический пласт впоследствии возьмет за основу Заболоцкий в "Столбцах" и сделает его нормой. Именно художественные новации стихов капитана Лебядкина, вытаскивающего из недр языка безумные речевые конструкции, лягут в основу стилистики смутного, разорванного сознания. И в частности, прозы А. Платонова с ее "косноязычным", неравным самому себе словом. Природа языка Достоевского-стихотворца настолько национально-уникальна, что стихи Лебядкина, в сущности, невозможно перевести ни на один иностранный язык.
- Игорь Леонидович, сейчас хотелось бы обратиться к вам не просто как к филологу, но и как к поэту. Как вы определяете для себя такие понятия, как творчество, вдохновение? Какова их природа? Что, по-вашему, толкает художника к творчеству?
- Поддается ли это описанию? Часто мы ссылаемся на Пушкина: "...И руки тянутся к перу, перо к бумаге, минута - и стихи свободно потекут...". Конечно, это игра... Это внешнее изображение очень интимных процессов. Ахматова пишет: "Когда б вы знали из какого сора растут стихи, не ведая стыда...". Повод может быть ничтожен. В этом смысле показательна история создания картины Сурикова "Боярыня Морозова". Художник увидел на снегу черных ворон. И вот это, казалось бы, случайное зрительное впечатление породило в конечном счете выдающийся художественный результат. Первоначальным толчком к творчеству может быть все что угодно.
Безусловно, творчество - вещь иррациональная. Возможно, оно продиктовано неким инстинктом, который сродни инстинкту вечной жизни. Это стремление продлить себя, оставить после себя нечто большее, чем ты сам. Но тут необходимо одно условие: талант. Конечно, бывает и по-другому, скажем, когда личность хочет реализоваться любым путем. Мандельштам в одной из своих статей 20-х годов связывает графоманские попытки молодых стихотворцев с феноменом неудачного "цветения пола", с попыткой таким путем привлечь к себе общественное внимание.
Художественный акт может быть и актом сублимации. Кстати, это справедливо и в применении к творчеству больших художников. Классический пример - Болдинская осень, когда Пушкин, разлученный холерой с предметом страсти, совершает литературное чудо. Недавно я делал доклад о лете 1866 года, когда Достоевский, снимавший дачу в подмосковном Люблино, неподалеку от дачи сестры, писал один из самых мрачных своих романов - "Преступление и наказание". Поразительно то, что это лето он провел в атмосфере непрекращающегося веселья. Он был душой компании, одним из главных заводил бесконечных забав и гуляний. Он веселил публику смешными стихами, участвовал в шуточных инсценировках и на фоне этого бурного и легкого времяпрепровождения создавал один из самых мощных и серьезных текстов в мировой литературе. Очевидно, здесь действовал закон контраста. Более того, весь этот год автор "Преступления и наказания" пребывал в состоянии эротического напряжения. В марте он делает предложение 20-летней Иванчиной-Писаревой и получает насмешливый отказ. В Люблино он "полусватается" к своей дальней родственнице, муж которой тяжело болен. На протяжении всего периода работы над романом Достоевский пребывает в состоянии "предсвадебного томления", из которого, возможно, черпает творческую энергию. В октябре, когда он приступает к написанию "Игрока", в его жизни появляется Анна Григорьевна - его будущая жена, которая, будучи 20-летней девушкой, как бы воплотила в себе дух того самого Люблино, столь необходимый для вдохновения. Брак с Анной Григорьевной - женщиной не только бесконечно преданной мужу, но и обладающей необыкновенно веселым нравом - создаст "оптимальные" условия для его дальнейшей творческой жизни.
- Игорь Леонидович, на протяжении многих лет вы занимаетесь преподавательской деятельностью, изнутри наблюдаете жизнь студенчества. Существует ли, на ваш взгляд, динамика каких-либо изменений в пристрастиях и стремлениях молодых людей? Что, по-вашему, сегодня волнует современного человека?
- Во-первых, сегодня наблюдается очень большая дифференциация среди молодежи. Если раньше поколение вырастало, в сущности, на одних и тех же текстах и образах и поэтому для всех молодых людей существовал некий единый культурный код, то в наши дни картина в корне изменилась. Все относительно, если кукла Барби "посильнее" Татьяны Лариной и Наташи Ростовой. Культурный релятивизм по сути антикультурен. Я убежден, что до определенного возраста культуру необходимо навязывать, как картошку при Екатерине (если воспользоваться известным выражением Б. Пастернака). Предоставьте десятилетнему мальчику свободу выбора - и он, безусловно, предпочтет тургеневской "Муму" мировые ужастики. После 18 лет - пожалуйста! Но до этого возраста молодой человек обязан усвоить некий культурный минимум, те основы, на которых зиждется национальная (да и мировая) культура. Причем, повторяю, этот минимум необходимо жестко навязывать, дабы нация, если не говорила, то хотя бы понимала этот язык. Сегодня подобное понимание, увы, потеряно, в том числе и студентами. Изменилась направленность их интересов, резко понизился общий культурный уровень. Подчас будущие интеллигенты (каковыми хотелось бы их видеть) не знают элементарных вещей, непосредственно касающихся нашей истории и культуры. К сожалению, это становится нормой.
С другой стороны, молодые люди, считающие себя поколением, которое выбирает пепси, сами являются жертвами и продуктами навязанной им идеологии, в том числе - и того убеждения, что они выбирают пепси. Тот нравственный беспредел, который изливается сегодня с экранов наших телевизоров, не имеет оправдания. Конечно, это разложение нации, это моральное преступление, совершаемое прежде всего над молодыми людьми. Достанет ли у них сил, чтобы остановить этот бег к пропасти и возродить собственную страну?
Беседовала Александрина Вигилянская
http://www.portal-slovo.ru/rus/interview/4505/?part=1
- Игорь Леонидович, мой первый вопрос к вам как к исследователю творчества Ф. М. Достоевского. В чем, по-вашему, заключается критерий, позволяющий считать его произведения религиозными?
- Начну издалека. В будущем, 2006 году, исполняется 500 лет роду Достоевского. Мы ведем отсчет от 6 октября 1506 года, когда предки Достоевского получили село Достоево - в Белоруссии, под Пинском. В 1933 году была издана книга М. Волоцкого "Хроника рода Достоевского", и сейчас мы готовим ее новое издание, дополненное множеством уточнений, новых фактов и документов. История этого рода интересна тем, что она как бы представляет собой модель всей России. Во-первых, в чисто географическом плане. Далекие предки Достоевского вышли из Москвы, переселились в Великое княжество Литовское и, долгое время проживая на территории Речи Посполитой, постепенно перемещались на Украину - на Волынь и Брацлавщину. И в конце концов возвратились в Москву: отец писателя поступает в Медико-хирургическую академию. Таким образом, круг замкнулся.
С религиозной точки зрения здесь тоже не все просто. Предки Достоевского постоянно пребывают в поле межконфессионального напряжения, где соприкасаются между собой униаты, католики и православные. В роду Достоевского встречаются все. Более того, до третьего раздела Польши многие из Достоевских были не только православными, но и униатскими священниками. Нам известно, что униатским священником некоторое время был дед писателя. Но вообще род Достоевского являет собой некий символ славянского единства, единства трех родственных (хотя ныне искусственно разобщенных) народов - русских, белорусов и украинцев.
Несомненно, Достоевский - религиозный писатель, один из глубочайших православных мыслителей, который воплотил православную идею в реальном художественном контексте своих романов. Безусловно, это проповедник, прозревающий бездны человеческого духа, обладающий пророческим даром. Трудно назвать другого такого художника, который был бы столь актуален на протяжении столь длительного времени. Не просто классичен, "музеен", "культурно-историчен", а именно актуален - в бытийственном плане. С наступлением ХХI века его творчество не только не устаревает, но и наполняется новым смыслом. Каждое поколение "вдруг" узнает в нем свои надежды и страхи. Ведь в ХХ веке произведения Достоевского обнажили те смыслы, о которых ХIХ век лишь смутно догадывался. Справедливо замечено: если проанализировать природу преступления Раскольникова, то мы увидим, что это "теоретическое" преступление, многочисленные примеры которого являет история именно ХХ века. Каковы этапы преступления Раскольникова? В начале было слово - статья Раскольникова, мысль - о возможности "крови по совести". И коммунизм, и фашизм, и другие "великие иллюзии" минувшего века взращивались именно на идеях, начинались с теории... А формула "если Бога нет, то все позволено"? Сегодня это становится, в сущности, принципом существования, способом ухода от личной ответственности.
Уверять в том, что Достоевский - православный писатель, кровно связанный с православным миропониманием, с православной традицией и т. д., - это ломиться в открытые ворота. Однако в современных исследованиях нередко встречаются попытки упрощенного, схематичного, как и в былые времена, сугубо идеологизированного толкования художественного мира писателя. Когда истину о православных истоках творчества Достоевского пытаются доказать математически, сводя всю грандиозность его художественных усилий к единственной функции - иллюстратора и толкователя тех или иных библейских сюжетов, к "художественному переводу" известных религиозных догматов на "язык родных осин", то эти попытки свидетельствуют не столько о христианской сущности Достоевского, сколько о схоластичности нашего собственного сознания, на самом деле сугубо безрелигиозного, неофитского, судорожно пытающегося поменять прежние идеологические знаки на прямо противоположные. Скажем, зонтик в руках Степана Трофимовича в "Бесах" интерпретируется как аналог копья Георгия Победоносца, коим вступивший на святой путь Верховенский-старший в символическом плане романа поражает "премудрого змея" Ставрогина. Следуя той же логике, хочется спросить: что мешает нам узреть в скромном зонтике, например, тайный фаллический символ... Кстати, толкование творчества Достоевского исключительно во фрейдистском ключе весьма напоминает методику марксистских интерпретаций, когда все многообразие художественных явлений сводилось к некому абсолюту, к универсальному и "единственно правильному" постулату. Восприятие Достоевского исключительно как христианского моралиста и популяризатора религиозных заповедей - следствие многолетней привычки однолинейного и упрощенного толкования литературы.
- Я знаю, что предпринимались попытки чуть ли не канонизировать Достоевского...
- Да, действительно, не так давно движимый лучшими побуждениями отец Дмитрий Дудко (ныне покойный) предложил канонизировать Достоевского (а заодно - Пушкина, Розанова, Толстого). Это вполне либеральная мысль. Неважно, что указанные лица уже канонизированы нашим культурным сознанием. И что у Церкви есть собственные мерила святости, далеко не совпадающие с нашими мирскими понятиями. Ибо талант - не личная доблесть его обладателя. Это лишь дар или, иначе говоря, поручение Божие, которое носитель дара волен исполнить или которым волен пренебречь. Святость же достигается исключительно трудом души ("самоодолением", "самовыделкой", если воспользоваться словами Достоевского). Труд этот совершается прикровенно и имеет совсем иной характер, нежели усилия, прилагаемые талантом, дабы осуществиться. Талант - изначально - подарок. Святости может достичь человек, никакими особыми дарами не обладающий. Канонизируют, разумеется, не за то, что тебе Богом уже дано - задаром, а за нечто иное. Прославление не есть посмертная премия, присуждаемая за выдающиеся литературные услуги.
Возможно, искусство и святость имеют общие цели, но средства у них существенно разные. Вспомним, что тексты, обращающие наши души к добру и свету, сотворили люди отнюдь не безгрешные: может, именно потому они сподобились их сотворить. Они совершили свой подвиг: однако вовсе не тот, на который обрекают себя "отцы пустынники и жены непорочны". Не надо смешивать небесное с земным.
- Как бы вы определили критерий гениальности?
- Вообще гений - это норма, но, если можно так выразиться, - особого порядка. Гениальность - это демонстрация предельных возможностей человека, демонстрация того, что из себя представляет человек в его высших проявлениях, это высшая точка цветения человеческой природы. В гениях мы самоосуществляемся, мы видим свои пределы. В этом смысле все мы потенциально гениальны. Скажем, спортсмен, ставя рекорд по прыжкам в высоту, реализует не только свои индивидуальные возможности, но и предельные возможности вида. Следовательно, "в принципе" и мы можем достичь подобных результатов.
Что касается критерия гениальности в литературе, то нащупать и определить его очень сложно. Мне думается, текст гениален, если он совпадает с сутью дела, адекватно описывает то, что сокрыто в глубинах нашего восприятия мира. Гениальный текст всегда убеждает подлинностью описанного. Ты воспринимаешь его как момент истины; ты говоришь: да, это так, как же я раньше этого не видел? Важный признак гениального текста - это ощущение, что он существовал всегда. Произведения Шекспира - не вымысел, а выявление некой непреложной сути нашего существования. Писатель лишь проявляет, как переводную картинку, нечто уже существующее, но порой сокрытое очень и очень глубоко. Он сам изумляется собственному творению. Как у Ахматовой - о Музе: "...ты ль Данту диктовала страницы ада? Отвечает: я".
- Достоевского часто упрекают в стилистической небрежности, вооружаясь этим аргументом для того, чтобы оспорить его гениальность. Что вы можете сказать в ответ на эту точку зрения?
- В этом его упрекал и Толстой. Дело в том, что так называемая "стилистическая небрежность" Достоевского - это неотъемлемое качество его поэтики - поэтики разорванного, спотыкающегося сознания (как сказал Бахтин, "слова с оговоркой", "слова с лазейкой"), природы его художественного мышления. Кстати, именно стиль выявляет в Достоевском великого ирониста (вернее, ироника) - на глубинном, разумеется, уровне. Скажем, "Братья Карамазовы" или "Бесы", при всей их серьезности и мощи, - насквозь ироничные романы. Надо сказать, что стилистически Достоевский предвосхитил многие художественные открытия литературы ХХ века. Поэтика стихов капитана Лебядкина немыслима для ХIХ столетия. Это - стилистика обэриутов, Хармса, Введенского, Заболоцкого. Достоевский-стихотворец не просто предложил своими стихами некую словесную игру, но воплотил в литературу новый тип художественного мышления. Сам язык Лебядкина явил собою "провалы мирового смысла". Именно этот стилистический пласт впоследствии возьмет за основу Заболоцкий в "Столбцах" и сделает его нормой. Именно художественные новации стихов капитана Лебядкина, вытаскивающего из недр языка безумные речевые конструкции, лягут в основу стилистики смутного, разорванного сознания. И в частности, прозы А. Платонова с ее "косноязычным", неравным самому себе словом. Природа языка Достоевского-стихотворца настолько национально-уникальна, что стихи Лебядкина, в сущности, невозможно перевести ни на один иностранный язык.
- Игорь Леонидович, сейчас хотелось бы обратиться к вам не просто как к филологу, но и как к поэту. Как вы определяете для себя такие понятия, как творчество, вдохновение? Какова их природа? Что, по-вашему, толкает художника к творчеству?
- Поддается ли это описанию? Часто мы ссылаемся на Пушкина: "...И руки тянутся к перу, перо к бумаге, минута - и стихи свободно потекут...". Конечно, это игра... Это внешнее изображение очень интимных процессов. Ахматова пишет: "Когда б вы знали из какого сора растут стихи, не ведая стыда...". Повод может быть ничтожен. В этом смысле показательна история создания картины Сурикова "Боярыня Морозова". Художник увидел на снегу черных ворон. И вот это, казалось бы, случайное зрительное впечатление породило в конечном счете выдающийся художественный результат. Первоначальным толчком к творчеству может быть все что угодно.
Безусловно, творчество - вещь иррациональная. Возможно, оно продиктовано неким инстинктом, который сродни инстинкту вечной жизни. Это стремление продлить себя, оставить после себя нечто большее, чем ты сам. Но тут необходимо одно условие: талант. Конечно, бывает и по-другому, скажем, когда личность хочет реализоваться любым путем. Мандельштам в одной из своих статей 20-х годов связывает графоманские попытки молодых стихотворцев с феноменом неудачного "цветения пола", с попыткой таким путем привлечь к себе общественное внимание.
Художественный акт может быть и актом сублимации. Кстати, это справедливо и в применении к творчеству больших художников. Классический пример - Болдинская осень, когда Пушкин, разлученный холерой с предметом страсти, совершает литературное чудо. Недавно я делал доклад о лете 1866 года, когда Достоевский, снимавший дачу в подмосковном Люблино, неподалеку от дачи сестры, писал один из самых мрачных своих романов - "Преступление и наказание". Поразительно то, что это лето он провел в атмосфере непрекращающегося веселья. Он был душой компании, одним из главных заводил бесконечных забав и гуляний. Он веселил публику смешными стихами, участвовал в шуточных инсценировках и на фоне этого бурного и легкого времяпрепровождения создавал один из самых мощных и серьезных текстов в мировой литературе. Очевидно, здесь действовал закон контраста. Более того, весь этот год автор "Преступления и наказания" пребывал в состоянии эротического напряжения. В марте он делает предложение 20-летней Иванчиной-Писаревой и получает насмешливый отказ. В Люблино он "полусватается" к своей дальней родственнице, муж которой тяжело болен. На протяжении всего периода работы над романом Достоевский пребывает в состоянии "предсвадебного томления", из которого, возможно, черпает творческую энергию. В октябре, когда он приступает к написанию "Игрока", в его жизни появляется Анна Григорьевна - его будущая жена, которая, будучи 20-летней девушкой, как бы воплотила в себе дух того самого Люблино, столь необходимый для вдохновения. Брак с Анной Григорьевной - женщиной не только бесконечно преданной мужу, но и обладающей необыкновенно веселым нравом - создаст "оптимальные" условия для его дальнейшей творческой жизни.
- Игорь Леонидович, на протяжении многих лет вы занимаетесь преподавательской деятельностью, изнутри наблюдаете жизнь студенчества. Существует ли, на ваш взгляд, динамика каких-либо изменений в пристрастиях и стремлениях молодых людей? Что, по-вашему, сегодня волнует современного человека?
- Во-первых, сегодня наблюдается очень большая дифференциация среди молодежи. Если раньше поколение вырастало, в сущности, на одних и тех же текстах и образах и поэтому для всех молодых людей существовал некий единый культурный код, то в наши дни картина в корне изменилась. Все относительно, если кукла Барби "посильнее" Татьяны Лариной и Наташи Ростовой. Культурный релятивизм по сути антикультурен. Я убежден, что до определенного возраста культуру необходимо навязывать, как картошку при Екатерине (если воспользоваться известным выражением Б. Пастернака). Предоставьте десятилетнему мальчику свободу выбора - и он, безусловно, предпочтет тургеневской "Муму" мировые ужастики. После 18 лет - пожалуйста! Но до этого возраста молодой человек обязан усвоить некий культурный минимум, те основы, на которых зиждется национальная (да и мировая) культура. Причем, повторяю, этот минимум необходимо жестко навязывать, дабы нация, если не говорила, то хотя бы понимала этот язык. Сегодня подобное понимание, увы, потеряно, в том числе и студентами. Изменилась направленность их интересов, резко понизился общий культурный уровень. Подчас будущие интеллигенты (каковыми хотелось бы их видеть) не знают элементарных вещей, непосредственно касающихся нашей истории и культуры. К сожалению, это становится нормой.
С другой стороны, молодые люди, считающие себя поколением, которое выбирает пепси, сами являются жертвами и продуктами навязанной им идеологии, в том числе - и того убеждения, что они выбирают пепси. Тот нравственный беспредел, который изливается сегодня с экранов наших телевизоров, не имеет оправдания. Конечно, это разложение нации, это моральное преступление, совершаемое прежде всего над молодыми людьми. Достанет ли у них сил, чтобы остановить этот бег к пропасти и возродить собственную страну?
Беседовала Александрина Вигилянская
http://www.portal-slovo.ru/rus/interview/4505/?part=1
