Внутренняя антиномичность всегда была сильным риторическим приемом. Особенно в христианской традиции. Именно этим приемом пользуется Борис Николаевич Тарасов уже в самом названии своей книги.
Чаадаев - ярчайший представитель западничества в России - не прочитан? Достоевский - в России давно признанный пророком, а на Западе самый читаемый русский писатель - не услышан? Столь же антиномичен, хотя и менее явно, подзаголовок: "Христианская мысль и современное сознание". Кто-то сформулировал бы его по-другому: "Христианская мысль в постхристианскую эпоху".
Внутреннее напряжение, звучащее уже в самом названии, многократно усиливается полемикой автора с традицией "короткомыслия". Это словечко употреблял еще Достоевский, писавший о том, что цивилизация подарила нам "коротенькие идейки и парикмахерское развитие... циничность мысли вследствие ее короткости, ничтожных мелочных форм". Борис Тарасов в своей книге рассматривает многочисленные конъюнктурные трактовки творчества обоих писателей, базирующиеся прежде всего на упорном отрицании христианских основ русской литературы. Однако если у Достоевского исследователи давно уже находили христианские идеи - правда, "не слышали", то у Чаадаева их даже "не прочитали".
Так, Петр Яковлевич замечал: "Христианство, кроме своего абсолютного значения, обладает еще способностью всегда согласовываться с потребностями своей эпохи, это результат совершенной истины самого его принципа. Бережно и нерушимо сохраняя основное своего учения, оно бесконечно изменяется в своей внешности". О Канте Чаадаев написал по-немецки: "Он не был светом, но свидетельствовал о свете" - евангельские слова об Иоанне Крестителе как предтече Христа. Знаменитый автор "Философических писем" предстает в книге отнюдь не убежденным нигилистом и антипатриотом, каким часто рисует его общественное сознание. Гораздо более сложную картину духовной и интеллектуальной жизни писателя и философа рисует в своем труде Борис Тарасов, доктор филологических наук, чья книга "Чаадаев" была некогда издана в авторитетной серии "ЖЗЛ".
Антиномичность данной книги заключается и в сопоставлении двух мыслителей, которые - при общих корнях - во многом по-разному смотрели на мировую историю, политику, философию, на значение России в прошлом и настоящем. Впрочем, их объединяет постоянный поиск ответов на "проклятые вопросы", а не застывшая окаменелость взглядов, равно несвойственная обоим. "Само сосуществование в сознании Чаадаева историософских проблем, связанных с разгадкой "сфинкса русской жизни" (выражение Герцена), принимало драматический характер сокровенного диспута, не имеющего возможности завершиться", - эти слова Тарасова вполне приложимы и к Достоевскому.
Связаны два главных героя книги и через Пушкина, который был товарищем одного и учителем другого. По словам Тарасова, в образе Евгения Онегина запечатлен ряд особенных свойств личности Чаадаева, которого Пушкин называл своим "единственным другом".
Необычайно удачным следует признать совмещение в книге (казалось бы, невозможное) двух подходов: академичности с публицистичностью, - которые друг друга дополняют, друг друга иллюстрируют, друг другу не противоречат. Автору удается при всей остроте обсуждаемых вопросов сохранить научную беспристрастность, не скатываясь ни к однобокому видению проблем, ни к бульварной ругани в адрес оппонентов, что так часто бывает в запальчивости спора.
Такая книга могла быть издана только в твердой обложке и на хорошей бумаге. Впервые увидевшая свет в конце 1999 года, она была мгновенно распродана и потому не так давно переиздана. Книги столь выского уровня на прилавках не залеживаются.
Чаадаев - ярчайший представитель западничества в России - не прочитан? Достоевский - в России давно признанный пророком, а на Западе самый читаемый русский писатель - не услышан? Столь же антиномичен, хотя и менее явно, подзаголовок: "Христианская мысль и современное сознание". Кто-то сформулировал бы его по-другому: "Христианская мысль в постхристианскую эпоху".
Внутреннее напряжение, звучащее уже в самом названии, многократно усиливается полемикой автора с традицией "короткомыслия". Это словечко употреблял еще Достоевский, писавший о том, что цивилизация подарила нам "коротенькие идейки и парикмахерское развитие... циничность мысли вследствие ее короткости, ничтожных мелочных форм". Борис Тарасов в своей книге рассматривает многочисленные конъюнктурные трактовки творчества обоих писателей, базирующиеся прежде всего на упорном отрицании христианских основ русской литературы. Однако если у Достоевского исследователи давно уже находили христианские идеи - правда, "не слышали", то у Чаадаева их даже "не прочитали".
Так, Петр Яковлевич замечал: "Христианство, кроме своего абсолютного значения, обладает еще способностью всегда согласовываться с потребностями своей эпохи, это результат совершенной истины самого его принципа. Бережно и нерушимо сохраняя основное своего учения, оно бесконечно изменяется в своей внешности". О Канте Чаадаев написал по-немецки: "Он не был светом, но свидетельствовал о свете" - евангельские слова об Иоанне Крестителе как предтече Христа. Знаменитый автор "Философических писем" предстает в книге отнюдь не убежденным нигилистом и антипатриотом, каким часто рисует его общественное сознание. Гораздо более сложную картину духовной и интеллектуальной жизни писателя и философа рисует в своем труде Борис Тарасов, доктор филологических наук, чья книга "Чаадаев" была некогда издана в авторитетной серии "ЖЗЛ".
Антиномичность данной книги заключается и в сопоставлении двух мыслителей, которые - при общих корнях - во многом по-разному смотрели на мировую историю, политику, философию, на значение России в прошлом и настоящем. Впрочем, их объединяет постоянный поиск ответов на "проклятые вопросы", а не застывшая окаменелость взглядов, равно несвойственная обоим. "Само сосуществование в сознании Чаадаева историософских проблем, связанных с разгадкой "сфинкса русской жизни" (выражение Герцена), принимало драматический характер сокровенного диспута, не имеющего возможности завершиться", - эти слова Тарасова вполне приложимы и к Достоевскому.
Связаны два главных героя книги и через Пушкина, который был товарищем одного и учителем другого. По словам Тарасова, в образе Евгения Онегина запечатлен ряд особенных свойств личности Чаадаева, которого Пушкин называл своим "единственным другом".
Необычайно удачным следует признать совмещение в книге (казалось бы, невозможное) двух подходов: академичности с публицистичностью, - которые друг друга дополняют, друг друга иллюстрируют, друг другу не противоречат. Автору удается при всей остроте обсуждаемых вопросов сохранить научную беспристрастность, не скатываясь ни к однобокому видению проблем, ни к бульварной ругани в адрес оппонентов, что так часто бывает в запальчивости спора.
Такая книга могла быть издана только в твердой обложке и на хорошей бумаге. Впервые увидевшая свет в конце 1999 года, она была мгновенно распродана и потому не так давно переиздана. Книги столь выского уровня на прилавках не залеживаются.
