Существует предположение, что знакомство Гоголя с Лермонтовым произошло в ноябре– декабре 1839 года в Санкт-Петербурге, однако документальных подтверждений этому нет. С уверенностью можно сказать, что их личная встреча состоялась в Москве 9 мая 1840 года на именинном обеде в честь Николая Васильевича, устроенном историком Михаилом Погодиным, в доме которого Гоголь тогда жил. Сергей Тимофеевич Аксаков вспоминал: «Приблизился день именин Гоголя, 9-е мая, и он захотел угостить обедом всех своих приятелей и знакомых в саду у Погодина. Можно себе представить, как было мне досадно, что я не мог участвовать в этом обеде: у меня сделался жестокий флюс от зубной боли, с сильной опухолью. Несмотря на то, я приехал в карете, закутав совершенно свою голову, чтобы обнять и поздравить Гоголя; но обедать на открытом воздухе, в довольно прохладную погоду, не было никакой возможности».
И далее Аксаков рассказывает уже со слов сына: «Разумеется, Константин там обедал и упросил именинника позвать Самарина, с которым Гоголь был знаком еще мало. На этом обеде, кроме круга близких приятелей и знакомых, были А.И. Тургенев, князь П.А. Вяземский, М.Ю. Лермонтов, М.Ф. Орлов, М.А. Дмитриев, М.Н. Загоскин, профессора Армфельд и Редкин, и многие другие. Обед был веселый и шумный, но Гоголь, хотя был также весел, но как-то озабочен, что, впрочем, всегда с ним бывало в подобных случаях. После обеда все разбрелись по саду, маленькими кружками. Лермонтов читал наизусть Гоголю и другим, кто тут случились, отрывок из новой своей поэмы “Мцыри”, и читал, говорят, прекрасно. Константин не слыхал чтения, потому что в это время находился в другом конце обширного сада с кем-то из своих приятелей».
На именинном обеде Гоголя Лермонтов оказался проездом на Кавказ. Об этом обеде оставил запись в дневнике Александр Иванович Тургенев: «Стол накрыт в саду: Лермонтов, князь Вяземский, Баратынский, Свербеевы, Хомяков, Самарин, актер Щепкин, Орлов, Попов <...> С Лермонтовым о Барантах...». Князь Петр Андреевич Вяземский в письме дочери от 10 мая 1840 года также упоминает о встрече с поэтом: «Вчера обедал я с Лермонтовым у Гоголя на Девичьем поле под открытым небом...».
«Мцыри»
О том, какой именно отрывок из «Мцыри» читал Лермонтов, можно судить по дневниковой записи Юрия Федоровича Самарина от 31 июля 1841 года: «...я увидел его (Лермонтова. – В.В.) несколько лет спустя на обеде у Гоголя. Это было после его дуэли с Барантом. Лермонтов был очень весел. Он узнал меня, обрадовался <...> тут он читал свои стихи – Бой мальчика с барсом. <...> Лермонтов сделал на всех самое приятное впечатление».
На следующий день Гоголь встречался с Лермонтовым на вечере у Екатерины Александровны Свербеевой. Об этом свидетельствует запись в дневнике А.И. Тургенева от 10 мая 1840 года: «Вечер у Свербеевой <...> Лермонтов и Гогель (Тургенев в дневниках чаще пишет «Гогель» вместо «Гоголь». – В.В.). До 2-х часов». Из этой записи следует, что между Тургеневым, Лермонтовым и Гоголем шла продолжительная беседа – до двух часов ночи, – подробности которой неизвестны.
18 мая 1840 года Гоголь выехал из Москвы за границу и больше с Лермонтовым не встречался. 28 августа (н. ст.) 1841 года поэт Николай Огарев, встретившийся с Гоголем во Франкфурте, писал жене из Кельна: «Гоголь не верит смерти Лермонтова, ибо дуэль давно известна и известно, что никто в ней не погиб. Слава Богу, если так!».
Отголоском бесед о Лермонтове могут служить строки письма Сергея Тимофеевича Аксакова к Гоголю, написанные в июне 1840 года: «Я прочел Лермонтова “Героя нашего времени” <...> и нахожу в нем большое достоинство. Живо помню слова ваши, что Лермонтов-прозаик будет выше Лермонтова-стихотворца». Впоследствии Гоголь выразил ту же мысль в статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность», вошедшей в книгу «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847), где он противопоставляет поэзию и прозу Лермонтова: «В его сочинениях прозаических гораздо больше достоинства. Никто еще не писал у нас такой правильной, прекрасной и благоуханной прозой. Тут видно больше углубленья в действительность жизни — готовился будущий великий живописец русского быта...».
Гоголя роднит с Лермонтовым интерес к «внутреннему человеку» (одно из любимых выражений Гоголя, восходящее к словам св. апостола Павла: «...но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется» (2 Кор. 4, 16)). В «Авторской исповеди» Гоголь писал о характере своего чтения: «Все, где только выражалось познанье людей и души человека, от исповеди светского человека до исповеди анахорета и пустынника, меня занимало...». Высказано предположение, что под «исповедью светского человека» подразумевался роман Лермонтова.
Среди стихотворений разных авторов, переписанных рукою Гоголя и датированных 1845 годом, имеются произведения Лермонтова «Молитва» («В минуту жизни трудную...»), «Ангел» («По небу полуночи ангел летел...»), «Завещание» («Наедине с тобою, брат...»), «К современному поколению» («Печально я гляжу на наше поколенье...»), «Спор» («Как-то раз перед толпою...»). Первые три стихотворения Гоголь относил к жанру «песни» и предполагал включить их в число «примеров» незавершенной «Учебной книги словесности для русского юношества» (эти стихотворения находятся в списке песен сохранившегося проспекта книги). Стихотворение «К современному поколению» (под названием «К ХIХ веку») отнесено Гоголем в «Учебной книге словесности...» к разделу «Оды, гимны и лирические воззвания», сюда же включен «Пророк» Лермонтова; стихотворение «Спор» — к жанру эклог. Среди бумаг Гоголя имелся также список «Демона» Лермонтова, заключающий несколько новых строф и стихов сравнительно с печатными текстами.
В статье о русской поэзии «Выбранных мест из переписки с друзьями» Гоголь, имея, вероятно, в виду строки Лермонтова «И ненавидим мы, и любим мы случайно...» из стихотворения «Дума», писал о поэте: «Безрадостные встречи, беспечальные расставанья, странные, бессмысленные любовные узы, неизвестно зачем заключаемые и неизвестно зачем разрываемые, стали предметом стихов его и подали случай Жуковскому весьма верно определить существо этой поэзии словом безочарование». Говоря далее об изгнании нечистого духа посредством его художественного изображения, Гоголь добавлял в связи со стихотворением Лермонтова «Сказка для детей» (1840): «Может быть, с окончанием этой повести, которая есть лучшее его стихотворение, отделался бы он от самого духа и вместе с ним и от безотрадного своего состояния (приметы тому уже сияют в стихотворениях “Ангел”, “Молитва” и некоторых других), если бы только сохранилось в нем самом побольше уваженья и любви к своему таланту».
Определенное влияние на Гоголя при создании второй редакции «Тараса Бульбы» (1841, опубл. 1843) оказало стихотворение Лермонтова «Бородино».
Еще одна черта, которая духовно сближает Гоголя и Лермонтова – это интерес к славянскому «Добротолюбию» и Иисусовой молитве.
За последние три столетия едва ли можно найти книгу, которая оказала бы столь сильное влияние на православный мир, как «Добротолюбие». Следует, однако, иметь в виду, что «Добротолюбие» – не конкретное произведение, а антология, собрание святоотеческих творений, посвященных преимущественно молитвенно-созерцательному опыту монашеской жизни. Эта важнейшая аскетическая книга православия трудами двух преподобных отцов – грека Никодима Святогорца и выходца из Восточной Руси Паисия Величковского – впервые была издана в Венеции в 1782 году под греческим названием Θιλοκαλί (букв. любовь к благу или к прекрасному, то есть благолюбие), а на русский язык переведена как Добротолюбие. Здесь имеется в виду прежде всего духовная красота, достигнутая святыми подвижниками и доступная хотя бы отчасти тем, кто стремится приобщиться к их опыту.
Преп. Паисий Величковский
В 1793–1797 годах в Москве издан славянский перевод книги преподобного Паисия Величковского (все последующие печатные издания являются воспроизведением первоначального текста и не имеют значительных изменений). Именно «Добротолюбие» на церковнославянском языке в переводе преподобного Паисия Величковского читал, например, Николай Гоголь. Иногда в исследовательской литературе ему неоправданно приписывают знакомство с «Добротолюбием» в переводе на русский язык святителя Феофана Затворника, получившем широкое распространение среди монашествующих и благочестивых мирян.
Именами преподобного Паисия Величковского и святителя Феофана Затворника намечена магистральная линия развития не просто русского монашества и даже не русской аскетики как таковой. На самом деле это был магистральный путь развития Русской Церкви, русской богословской мысли.
«Добротолюбие» преподобного Паисия и «Добротолюбие» святителя Феофана сильно различаются. Преподобный Паисий переводил для монахов и только для монахов. Он сознательно избрал «дословный» тип перевода, от которого редакторы славянского «Добротолюбия» впоследствии отказались.
Святитель Феофан, в отличие от преподобного Паисия, писал для широкого круга читателей и, более того, для светского читателя, не монаха. Его «Добротолюбие» рассчитано на современного ему светского русского православного читателя. Святитель вообще не переводил в обычном смысле слова. Он создавал свой святоотеческий текст. Вместе с тем и преподобный Паисий Величковский, и святитель Феофан Затворник – представители одной духовной традиции. Просто творили они в разное время и преследовали разные цели.
Святитель Феофан Затворник
«Добротолюбие» в переводе преподобного Паисия Величковского стало первым «доступным» изданием святоотеческой мысли, его труд является более близким к греческому оригиналу. Именно Паисиево «Добротолюбие» читали Гоголь и другие русские писатели первой половины ХIХ века. Книга включает в себя творения святых отцов Восточной Церкви: Антония Великого, Марка Подвижника, Симеона Нового Богослова, Григория Синаита, Исихия Иерусалимского, Аввы Исаии Отшельника, Петра Дамаскина и других, в общей сложности 24 авторов.
Гоголь получил «Добротолюбие» от Николая Языкова осенью 1844 года, о чем извещал его в письме от 1 октября (н. ст.) 1844 года из Франкфурта. Через некоторое время он вновь подтвердил, что «Добротолюбие» им получено вместе с другими книгами духовного содержания. Речь шла о следующем издании: «Добротолюбие, или Словеса, собранные от писателей св. отец». М., 1840. Ч. 1–4. Неизвестно, делал ли Гоголь выписки из книги, возможно, что и нет, поскольку она была в его личном распоряжении.
«Добротолюбие» было хорошо известно князю Владимиру Федоровичу Одоевскому, который усиленно рекомендовал его графине Евдокии Петровне Ростопчиной, поверенной его сердечных тайн. В 1838 году он пишет ей исповедальное письмо, в котором говорит о своей духовной жизни, о самом важном, что было «за душою», о «высокой любви к Богу», призывает к внутренней, умно-сердечной молитве. В заключение Одоевский советует графине прочесть «Добротолюбие».
Осенью 1839 года Одоевский подарил «Добротолюбие» Михаилу Лермонтову. На письменном столе поэта в его последней квартире в Пятигорске лежала эта книга. Возможно, что с ней связан замысел лермонтовской «Молитвы» («В минуту жизни трудную...», 1839). Примечательно, что Оптинский старец Варсонофий полагал, что речь в стихотворении идет об Иисусовой молитве.
Чтение «Добротолюбия» накануне роковой дуэли может свидетельствовать о духовном устроении Лермонтова в последние дни и, может быть, даже часы жизни. Можно догадываться, чем заняты были его ум и сердце. В этой связи трудно согласиться с мнением преподобного Варсонофия Оптинского о том, что Лермонтов «погиб безвозвратно». По учению святых отцов, Бог не оставляет того человека, который сам не оставляет Бога, несмотря на встречающиеся преткновения по немощи и повреждению естества грехом. Для спасения нужна живая вера во Христа. И такая вера у Лермонтова, без сомнения, была. Об этом, в частности, свидетельствует его «Молитва».
В статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» (1846) Гоголь указал на три источника самобытности, из которых должны черпать вдохновение русские поэты. Это народные песни, пословицы и слово церковных пастырей (в другом месте статьи названы церковные песни и каноны). Можно с уверенностью сказать, что эти источники имеют первостепенное значение и для эстетики Гоголя. Более того, можно утверждать, что его концепция истории русской литературы строится на учении святых отцов об умном делании или трезвении. В «Выбранных местах из переписки с друзьями» он пишет: «В лиризме наших поэтов есть что-то такое, чего нет у поэтов других наций: именно – что-то близкое к библейскому, – то высшее состояние лиризма, которое чуждо увлечений страстных и есть твердый возлет в свете разума, верховное торжество духовной трезвости» («О лиризме наших поэтов»).
И далее, говоря о самородном ключе русской поэзии, он замечает: «Струи его пробиваются <...> в самом слове церковных пастырей – слове простом, некрасноречивом, но замечательном по стремлению стать на высоту того святого бесстрастия, на которую определено взойти христианину, по стремлению направить человека не к увлечениям сердечным, но к высшей, умной трезвости духовной («В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность»).
В этих словах с несомненностью угадываются отзвуки древнего учения исихастов («безмолвников»), известного также под названием «трезвения» или «умного делания». Оно восходит к истокам монашества, ко временам святых отцов Антония и Макария Великих, Иоанна Лествичника и других святых. В позднейшие века учителями «умного делания» были преподобный Григорий Синаит, Солунский архиепископ святитель Григорий Палама и другие подвижники Восточной Церкви, а затем преподобные Нил Сорский и Паисий Величковский. Эта традиция получила развитие у преподобных отцов и старцев Оптиной пустыни.
В основном в «Добротолюбие» включены сочинения, относящиеся к созерцательно- аскетическому наследию отцов, в них описывается «умное делание» и его приемы, то есть наставления об очищении души от страстей, о средствах и способах к этому и в особенности о молитве Иисусовой.
В какой степени «Добротолюбие» оказало влияние на внутренний, духовный мир Гоголя? Судить об этом трудно, поскольку сам писатель на этот счет не высказывался (что совершенно естественно для него). Внутренняя, сокровенная жизнь Гоголя была сокрыта от окружающих. «Внешняя жизнь вне Бога, внутренняя жизнь в Боге», — писал он А.С. Данилевскому 20 июня (н. ст.) 1843 года. По некоторым дошедшим до нас свидетельствам современников можно, однако, предположить, что Гоголь творил (непрестанно читал) Иисусову молитву (внимательная и частая умно-сердечная молитва приравнивается святыми отцами к непрестанной).
Ф. Москвитин. Гоголь в Оптиной
Умирал Гоголь с четками в руках. Это значит, что он постоянно внутренне произносил Иисусову молитву («Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного»), исполняя заповедь Господню «Непрестанно молитесь» (1 Фес. 5, 17). В своей Библии Гоголь на полях повторил этот и предшествующий стих: «всегда радуйтесь и непрестанно молитесь».
По всей видимости, Гоголь и раньше творил Иисусову молитву. Николай Тройницкий, редактор «Одесского Вестника», посетивший его вместе со Львом Сергеевичем Пушкиным (братом известного поэта) в апреле 1848 года в здании Одесского карантина, вспоминал, что, приветствуя их, Гоголь имел в руках монашеские четки. Тройницкий написал стихотворение, посвященное Гоголю, в котором вспоминает эту встречу. Там есть такие строки: Перебирая молча четки, Ты нам привет послал рукой...
Иисусову молитву называют «мечом духовным». При монашеском постриге вручаются четки в напоминание о непрестанном, деннонощном творении Иисусовой молитвы: «Приими, брате, меч духовный, иже есть глагол Божий, ко всегдашней молитве Иисусове, всегда бо имя Господа Иисуса во уме, в сердце и во устех своих имети должен еси, глаголя присно: „Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго“». Упражнение в непрестанной молитве является обязанностью каждого инока, возложенной на него заповедью Божией и иноческими обетами. При этом Иисусова молитва обязательна не только для монаха, но и для любого христианина, исполняющего заповеди Господни. По слову преподобного Исаака Сирина, без непрестанной молитвы невозможно приблизиться к Богу.
Владимир Алексеевич Воропаев, доктор филологических наук, профессор МГУ им. М.В.Ломоносова, член Союза писателей России
