30 апреля 1936 года родился известный русский писатель Виктор Иванович Лихоносов (30.04.1936 – 9.08.2021). К этой дате приурочил интервью с Владимиром Николаевичем и Надеждой Леонидовной Крупиными наш постоянный автор Андрей Нейжмак. Публикуем его. Вечная память приснопоминаемому рабу Божию Виктору!
***
Когда я переступил порог квартиры Владимира Николаевича и Надежды Леонидовны Крупиных, меня мгновенно окутала атмосфера прошлого. Повсюду стояли книжные шкафы и полки, по всем углам иконы, семейные фотографии, снимки друзей-писателей: Распутина, Белова и других.
Комната, в которой мы разговаривали, напоминала о многочисленных визитах Лихоносова. Она полна книжных полок, увенчанными томами произведений и рукописей, которые когда-то обсуждались при чашке чая. Здесь же распевались романсы, читались стихи.
На стенах словно оживала история, на нас с благословляющей добротой смотрели святые. Порой казалось, что в комнате находится и сам Виктор Иванович. В квартире Крупиных он подолгу не спал, просил: «Володя, Наденька, посидите со мной еще».
Все вокруг — живая память. Память друзей, которые любили его, понимали и ценили.
Владимир Николаевич Крупин — писатель, публицист, глава Высшего творческого совета Союза писателей России, лауреат Патриаршей премии, почетный гражданин Кировской области. Живет в Москве.
Надежда Леонидовна Крупина — педагог, публицист, общественный деятель. Более пятидесяти лет была главным редактором журнала «Литература в школе». Автор книги «Сопричастность времени. Современная литература в старших классах средней школы. Книга для учителя. Из опыта работы». Живет в Москве.
А.Н.: Владимир Николаевич, помните ли вы первый рассказ Лихоносова «Брянские»? Чем он понравился советскому читателю?
В.К.: Виктор Иванович говорил: «Что такого во мне нашли? Я же ничего такого не пишу». В «Брянских», на первый взгляд, нет ничего особенного: герой ходит к старикам. Но вот он собрался уезжать. Чем Лихоносов берет? Вспоминает щемящую фразу старика Терентия Кузьмича «Иваныч! Ня обижайся! Ня обижайся, Иванович!». Это великая простота, которая не всем дается.
Как он пишет образы героев в «Нашем маленьком Париже» — с полной распахнутостью душевной: и Манечка Толстопят, и извозчик Терешка. В романе полно прекрасных сцен: встреча на Кубани царицы, когда казаки решали, кто что понесет; глава «Конь без хвоста» и многие-многие другие.
А.Н.: Владимир Николаевич, а есть ли у вас любимое произведение Лихоносова?
В.К.: Я думаю, это «Осень в Тамани». Незабываемый Юхим Коростыль. Это первое, что я у него прочитал. Влюбился необыкновенно в его прозу. У меня ведь и жена таманская. Первый раз я был в Тамани в шестьдесят шестом году, бредил Лермонтовым. А позже я прочитал «Осень в Тамани». Она меня по-хорошему ошарашила. «Теперь Тамань уже не та», — вслед за своим героем говорил мне Виктор Иванович.
Н.К.: Мы были у него в Пересыпи. Он нам помог устроиться в небольшом доме. Приходили к Лихоносову. Нас встречала во дворе, под навесом, матушка его Татьяна Андреевна. Боже мой, а какой был у них огород! Ароматные крупные помидоры, которых я никогда больше в жизни не видела. Виктор Иванович знал, что я сама таманская. Детство провела в Тамани и Керчи. Там — могилы многих моих родственников. Муж мой Владимир тоже полюбил эти места. Все вместе мы много ездили, смотрели. Виктор Иванович старался как можно больше показать нам. Я запомнила маленькие вулканчики около Пересыпи. Казалось бы, они такие небольшие, но мы стояли перед ними и чувствовали тепло в душе. Без Лихоносова, наверное, такого не было бы.
Виктор Иванович по-новому открыл нам всем известный музей Лермонтова в Тамани. Он имел особый дар рассказчика: начинал речь незатейливо, но потом все развивал и развивал мысль своим чудесным голосом, интонацией, подбирал нужные слова, чтобы описать дорогие ему и нам места.
А.Н.: Вы сказали, когда первый раз прочитали Лихоносова. А когда вы с ним познакомились лично?
В.К.: Прекрасно помню. Осень семьдесят первого года. Это было перед очередным съездом Союза писателей в Москве в гостинице «Россия». Я пришел к моим вологодским друзьям — в то время, работая в издательстве «Современник», я редактировал книгу Владимира Ширикова, предисловие к ней написали Астафьев и Белов. Вместе с ними мы спустились в буфет. Лихоносов сидел там и пил кефир. Я тогда не смог заговорить. Как к нему подойти? Не осмелился. А потом легко сошлись. Он сам потребовал перейти на «ты».
А.Н.: Каким был в общении Виктор Иванович?
В.К.: С ним всегда было легко. Он часто звонил, писал письма. Во втором он был мастером, писал всегда с юмором.
Н.К.: Как он умел говорить! Как он читал на юбилее Василия Ивановича Белова! Весь зал в храме Христа Спасителя замер. Ни с каким актером нельзя сравнить, даже с Петренко, который читает Гоголя, как никто другой. У Виктора Ивановича проникновенный голос, столько в нем души, удивительных чувств.
А.Н.: Если вы посещали Тамань, то обязательно заезжали и в Краснодар. По каким местам вас водил Виктор Иванович?
В.К.: Конечно — улица Красная, конечно — берег Кубани. Он рассказывал с огромным страданием за историю города. Показывал разные дома: один хотят снести, другой исказили. Он страдал как о живом человеке. Виктор Иванович возил меня к домику Корнилова. Зря некоторые представители казачества обзывали его мужиком, сибиряком. Лихоносов воспринимал Краснодар как свою родину, хотя родился в Сибири.
Я, кстати, был в Топках, где он появился на свет. Приехал изначально в Кемерово на одно мероприятие, затем мне нашли машину. Лихоносов мне пытался объяснить местоположение дома, в котором он родился. Я нашел его. В нем жили, кажется, две семьи, был огород.
Н.К.: Он посещал совершенно всех друзей. Мы ездили в Переделкино к Олегу Михайлову. Там были замечательные разговоры на веранде. Михайлов и Лихоносов стоили друг друга. Один и второй — энциклопедии в своей области.
Виктор Иванович умел дорожить друзьями.
В.К.: Главный друг его — Виктор Потанин.
Н.К.: Ну а как же! Это была большая дружба. Где бы ни был, как бы себя ни чувствовал, всегда Лихоносов звонил Потанину, его жене Людмиле.
А.Н.: А какая дружба была между вами?
Н.К.: Перед тем, как приехать, он просил нас: «Соберите все газеты, журналы, книги». Он ехал обратно с огромными сумками. Он все читал, пропускал через себя.
С ним приезжал часто один батюшка, русский богатырь настоящий, под два метра ростом.
А.Н.: Не Сергий Разумцев ли?
Н.К.: Да-да-да, он. В четыре руки они тащили сумки с прессой и книгами.
В.К.: В Ярославскую область он вместе с нами ездил. И в Вологду.
Н.К.: Когда Лихоносов приезжал к нам, то обязательно оставлял свои записи. Всегда это были какие-то, конечно, лихоносовские, но отчасти и бунинские строки — светлые, теплые.
Приезжал он и вместе с женой, дочерью, другом Юрием Назаровым. Вместе они бывали у нас в небольшом домике в Переделкино.
А.Н.: Можете ли вы назвать, какая черта в личности Виктора Ивановича была главной?
Н.К.: Он благоговел перед своей мамой. Татьяна Андреевна — маленькая, щупленькая, милая женщина. У них была огромная взаимная любовь. Вообще, это особая черта в русской литературы. Вспомните Шукшина, Белова, их любовь к их матерям.
В.К.: Я назову другое. Лихоносов много страдал, особенно — за Россию. Он жил в тяжелом окружении в Краснодаре. Многие обзывали его кацапом и чалдоном, который стал писать о казаках. Однако он создал великий роман о казачестве. Помню, на шестидесятилетие ему даже присвоили какое-то звание, по-моему, вахмистра. Это даже позорно было. Уж давать, так давать урядника, полковника (смеется. — прим. А.Н.).
Неслучайно он дружил с Зайцевым, Адамовичем, другими зарубежниками. Вся переписка их полна высоких рассуждений о стране.
А.Н.: А за что эмигранты ценили Виктора Ивановича?
В.К.: Они нашли в нем пронзительную ноту. Я бы назвал ее русской. Для зарубежников это было ценно. Они испытывали ностальгические чувства.
А.Н.: Понятно, почему по России тосковали Зайцев и Адамович. По вашему мнению, откуда чувство грусти появилось в творчестве Лихоносова, который эмигрантом никогда не был?
В.К.: Тут я думаю все началось с момента переезда на Кубань. Он скучал сначала по Новосибирску, по матери. Вспомните его «Чалдонок», влюбчивого студента, его ранимую душу. Вот эта нотка свойственна и самому Виктору Ивановичу.
Потом он, изучая историю России, стал тосковать по великому прошлому страны.
А.Н.: Как к Виктору Ивановичу относились в среде писателей?
В.К.: «Деревенщики» его любили. И он никуда не мог без них.
Лихоносов любил шутить. В этом он — полная противоположность своему другу Виктору Потанину, от которого исходила мощность и сила. Потанин даже как-то по-отечески оберегал товарища. Только начнет Лихоносов «заигрываться», звучало: «Ну, Витя, Витя».
А.Н.: Проза Лихоносова, вы это тоже утверждали в некоторых своих статьях, отличается от творчества Распутина, Белова. Различны и форма, и язык. В чем же особенность Виктора Ивановича?
В.К.: Он особо не застревает в житейских реалиях, не помню каких-либо описаний трудов, ему важнее внутренняя жизнь его героев. видимо, это от того, что он был болезненным в детстве и больше читал, чем сверстники, много времени проводил за самообразованием.
Все мои старшие братья одновременно и похожи друг на друга, и различны. Взять Белова, Распутина, Астафьева, Лихоносова, Абрамова, Солоухина. Каждый неповторим.
А.Н.: Владимир Николаевич, в одном из своих текстов вы пишете следующее: «… никому из нынешних писателей, да, думаю, и никому из будущих не дотянуться до той пронзительной щемящей ноты русской прозы, когда она читается как молитва». Можете пояснить это высказывание? Почему именно «молитва»?
В.К.: Его проза даже по напевности схожа с молитвой. Иногда текст переходит на открытое обращение к Богу. Такое редко встречается. Могу вспомнить только рассказ Распутина «Что передать вороне?»: «Господи, поверь в нас: мы одиноки». У Лихоносова тоже это есть в «Осени в Тамани», «Записях перед сном», «Одиноких вечерах в Пересыпи»…
А.Н.: В очерке «Со святыми упокой» вы пишете: «Идет сейчас в литературе интернетская, сайтовская волна, в которой многие тысячи пишущих и рифмующих. И сотни и сотни пишущих о рифмующих и пишущих». Как читателю среди графоманов найти Лихоносова, найти классику? Я понимаю, что это слишком сложный вопрос. Но все же, может, у вас есть какие-то мысли на этот счет?
В.К.: Я думаю, что настоящий русский человек открывает для себя классику по чувству. Сердце необманно. Ну и конечно, начинать надо с детства. Нужно читать ребенку сказки Пушкина, русские народные сказки, былины, жития святых, Евангелие. Это готовит к восприятию подлинной литературы.
Много людей, которые далеки от словесности, к сожалению, вершат судьбы классиков. Приведу пример. Не так давно «Евгения Онегина» хотели убрать из школьной программы. Решение принимали в Госдуме. Нас, писателей, тоже туда позвали. Какая-то чиновница из министерства просвещения визжала, кричала: «Скажите, это на каком языке написано: "Бразды пушистые взрывая, Летит кибитка удалая; Ямщик сидит на облучке В тулупе, в красном кушаке". Ни одного русского слова». Я стал ей объяснять. Но в ответ посыпались смешки.
В каждом должен быть внутренний камертон, внутренняя лакмусовая бумажка, которая будет отделять подлинное от искусственно сделанного.
Беседовал Андрей Нейжмак
