О, все люди на земле,
молитесь и плачьте о грехах своих,
чтобы Господь простил их.
Прп. Силуан Афонский
Как часто наши критики прибегают к одной убойной, как им кажется, всё оправдывающей мотивации литературных героев: они одиноки и ищут счастья. Всё! Если ты одинок и чувствуешь себя несчастным, то тебе всё можно, забудь про всякие моральные ограничения, они не для тебя, они для других.
Кому-то для счастья надо соблудить, кому-то украсть, а кому-то даже и убить ближнего, «чтоб не мешал мне быть счастливым»…
Толкователи отечественной литературы взахлёб восхищаются моральным падением литературных героев, у которых якобы не было выхода. Ну не было у них другого выхода к счастью, кроме как совершить грех. Ну не могут они быть счастливы со Христом, с Его заповедями. Куда приятнее жить по лукавству: и Христа вроде как не отвергая публично, вроде как даже к христианам себя причислив, и удоволить себя всем, чего хочется, мотивируя страсть ко греху своим правом на счастье.
И вот как загадочно всё устроено у нас в литературоведении и литературной критике: если герой явно несимпатичен ни автору, ни читателю, на него можно навешать всех собак. А уж если полюбился персонаж привлекательный, то простят ему и блуд, и предательство Христа, а особо рьяные толкователи даже и к святым его причислят. Ничего, что заповедь Божья попрана, ничего, что герой духовно пал, усладившись своим безбожным счастьем, всё равно он во всём прав, потому что «имеет право на это счастье».
И забывают, что кроме права есть у человека и обязанность перед Богом. А если живёт он, о Боге не ведая и с заповедью не считаясь, то и до святости ему далеко.
***
Недавно на одном писательском сайте появилась статья в связи с юбилейной датой выдающегося русского и советского писателя, прозаика-почвенника, посвятившего всё своё творчество воспеванию родной земли, многострадальной русской деревне, – курянина Евгения Ивановича Носова. 15 января 2025 года исполнилось ровно 100 лет со дня рождения нашего великого соотечественника.
Как водится, в СМИ появилось несколько юбилейных публикаций.
И вот читаем в одной из них такую словесную эквилибристику, касающуюся главных героев повести «Шумит луговая овсяница»:
«Обманутая когда-то бывшим мужем, Анфиса недоверчиво относится к вниманию Чепурина, человека женатого… Боязливо сторонится его и в то же время не может совладать со своими чувствами. Что же выручит их? Снова работа! Лучше всяких слов она поможет им понять друг друга. Они молча берут косы и начинают свой привычный вековой крестьянский труд. «Греховная» любовь двух одиноких душою людей становится святой».
Казалось бы, всё верно. Любящие души испытывают единение в минуту взаимопомощи. Чепурин помогает Анфисе выкашивать делянку в лесу. Она одинока, растит маленького сынишку. Почему бы ей не помочь…
И действительно: их взаимное притяжение, с которым вроде бы поначалу и боролась Анфиса, могло бы остаться даже и святым чувством, и любовь их можно было б назвать греховной только в кавычках.
Но зачем ставить кавычки в том случае, когда герои не устояли в чистоте, упали, обратив святое чувство взаимопомощи в обыкновенное прелюбодейство?
С каких это пор прелюбодеяние в христианской цивилизации стало возможным оправдывать тем, что сотворили его не в минуту безделья, а во время совместного труда? Труд, может быть, и освящает человека. Но моральное падение трудом не освящается.
«Кажется, будто сама природа благословляет влюблённых – в ту ночь происходит лунное затмение, и опустившаяся на землю кромешная тьма бережёт их сокровенную тайну», - пишет далее увлёкшийся толкователь.
Автор юбилейной статьи оказывает медвежью услугу писателю, присваивая героям Евгения Носова такие характеристики, на которые сам прозаик отнюдь не претендовал. Это во-первых.
А во вторых, зачем же оперировать категориями религиозного плана (греховность, святость), если вы уводите людей вообще прочь от Бога, в языческие дебри природных стихий. И если Бог уж точно не мог бы благословить Чепурина, оскверняющего узы законного брака, то природе всё равно, на кого светить призрачным мутным светом ущербной луны – хоть на грешника, хоть на праведника. Природа вообще, будучи творением Бога, сама по себе ничего не изъявляет по отношению к человеку – ни гнева, ни благословения. И потому затмение луны как раз и подсказывает (по замыслу писателя) смысл происходящего: герои погружаются в «кромешную тьму» греха. (Повесть поначалу даже так и называлась – «Затмение луны», что весьма перекликало её с бунинским «Солнечным ударом»).
Так что ради красного словца брякнутая фраза про «благословение влюблённых» обнаруживает духовную дезориентацию её сочинителя.
Носов им такого «благословения» не давал.
Более того, писатель создаёт образ женщины, уже однажды упавшей, то есть склонной к тому, чтобы не очень-то и сопротивляться соблазну.
А сопротивляться надо было гораздо раньше, при первом же помысле, при первом же взгляде на чужого мужа, а не на делянке в лесу, когда уже Чепурин стоит рядом и пылает страстью. Но даже и тут ещё можно было бы устоять…
Но толкователи «подталкивают»: мол, «что же выручит их»?
То есть что поможет им успешнее соблудить?
Обратите внимание на психологию нынешнего человека, толкующего по-своему сюжет произведения, написанного в советскую эпоху, когда в деревнях ещё было принято соблюдать Божьи заповеди (говорю как свидетель эпохи, родившийся в крестьянской семье и знающий сельскую жизнь изнутри). Не переживание за Анфису мы видим в словах автора юбилейной статьи, не тревогу, что молодая женщина может стать поводом к греху для Чепурина, «человека женатого», а беспокойство о том, чтобы они непременно согрешили, непременно дали повод к соблазну читателя.
Носов аккуратно подводит нас к пониманию двойственности происходящего: Анфиса одинока, ищет счастья, Чепурин тоже несчастлив в браке; неудовлетворённая жажда любви влечёт их друг к другу…
Но жизнь устроена так, что человек обязан нести ответственность за однажды сделанный выбор. Если Чепурин женился по любви, а не по другой причине, то у нас есть основания уважать его за это. Поведение жены не доставляет ему радости? Но это ведь не отменяет его ответственности за брак! И если теперь, соблазнившись Анфисой, он эту ответственность нести не хочет, то и мы не можем уважать его новый выбор, означающий предательство брака и предпочтение греха.
«Бог сотворил человека – мужчину и женщину, одного мужчину и одну женщину. Так что Адам не мог оставить свою жену и взять другую. Их двое, единство их священно, и не может быть нарушено», – пишет известный проповедник протоиерей Александр Шаргунов, комментируя Евангелие от Марка (Мк. 10, 2-12) в проповеди под заголовком «Господь утверждает нерушимую крепость вокруг семьи». И то, что сегодня мало кто способен принять такие слова, вовсе не означает, что евангельское правило превышает наши силы и должно быть отменено. Это означает лишь нравственную распущенность современного человека. И его нелюбовь к Богу. Его нежелание соблюдать заповеди.
Отец Александр напоминает: «В Евангелии от Марка запрещение развода и нового брака – абсолютно. В Евангелии от Матфея Господь абсолютно запрещает новый брак и позволяет развод по одной только причине – супружеской неверности. Супружеская неверность – то, что сразу же разрушает брак. Одним фактом измены единство оказывается разрушенным, и развод является лишь подтверждением этого».
И вот если один из героев Носова был «человеком женатым», то, даже при неверности жены (что в тексте вовсе не прописано), не имел морального права на «супружескую неверность» до развода с законной женой. А если он это сделал, то и согрешил.
И не надо тут сразу вопить про «законничество» и «фарисейство». Мы пытаемся ответить на вопрос, может ли толкователь художественного произведения, игнорируя заповеди Христа, называть поступки литературных героев «святыми» в то время как они согрешают и падают.
Формально может, но только если сам он не христианин.
А если христианин, то и не может он не считаться с заповедью Христа о целомудрии брака.
Если мне скажут, что требую от героев невозможного, и никто из писателей не захотел бы отказаться от изображения такой красивой, на лоне природы, греховной «любви», то позволю себе не согласиться. Ученик и близкий друг Евгения Носова, курский прозаик Михаил Еськов (у которого в этом году 90-летний юбилей) однажды рискнул на реальном жизненном материале создать образ действительно святой любви. Его герои, тоже люди советской эпохи (и тоже один из героев был женат), смогли пронести своё чистое чувство с таким достоинством, что дух захватывает у читателя от такой моральной высоты. Повесть «Серебряный день» М.Н. Еськова предлагает поистине христианский путь решения проблемы поиска счастья для молодой женщины. И главное счастье для неё в том, чтобы встретить мужчину, способного отличить греховное влечение от истинной живой любви. Такая любовь животворит прежде всего дух женщины, возвышает её, возносит над земными бедами и укрепляет в мужественной вере. А если всё свелось к утешению плоти, то не надо нам толковать про «святую любовь»…
Не замечаете порочный замкнутый круг?
У нас сегодня публицистика полна призывов к сохранению семейных ценностей, укреплению института семьи, а толкователи художественной литературы неуёмно воспевают жажду наслаждений вне брака, поиски личного счастья любой ценой, даже путём предательства и осквернения брачных уз, путём разрушения чужих семей во имя собственного благополучия.
Вот так толкуется и повесть Е.И. Носова «Шумит луговая овсяница».
Герои совершают прелюбодеяние, уступив своей страсти, а потом долго лежат в траве и разговаривают о своей якобы несчастной жизни, выжимая друг у друга (и у жалостливого читателя) изрядную дозу душещипательного сочувствия.
Только вот с восхищением, а тем паче с уважением что-то не клеится у нас…
И диву даёшься, как восхищаются наши профессиональные литературоведы и просто толкователи этим весьма сомнительным с нравственной точки зрения эпизодом. И красота природы привлекается в доказательство «святости» (прости Господи) грехопадения героев, и личное право их на счастье, и даже якобы греховное поведение жены председателя Чепурина. Мол, жена загуляла, почему бы мужу не сделать то же самое. Хотя намёки автора произведения на неподобающие поступки жены Чепурина весьма неопределённы, переписка её с кем-то из знакомых вовсе не означает окончательного падения. А вот сам Чепурин ведёт себя абсолютно определённо, и его ночное соблазнение Анфисы однозначно греховно. Что бы там ни писали толкователи в его оправдание: и благородный, и честный, и прямой, и ещё масса всяких добродетелей для него выискивается, но факт прелюбодеяния это не отменяет. И соблазн в большей мере остаётся на его ответственности. Потому что он председатель, а значит, прежде всего, человек долга.
Хотя и героиня могла бы задуматься над тем, что падает уже во второй раз. Но маленький сынишка, рождённый вне брака, не только не смущал её совесть, но скорее осознавался оправданием в поисках женского счастья, ради которого она считала возможным окончательно разрушать чужую (хоть и не очень прочную) семью.
Мне говорят: это же советское время, и у героев нет понятия греха. Хорошо, а понятие стыда есть у Анфисы? Оказывается, есть: после ночного падения она стыдится ехать с Чепуриным в деревню на виду у всех. Почему же? Не потому ли, что у него есть жена, и Анфиса понимает, что соблазнила чужого мужа.
Скажут: вы отрицаете любовь, отрицаете семейное счастье.
Нет, отрицаю только блуд как способ выражения любви и достижения семейного счастья.
И ничем такие герои нашей демографической беде не помогут. Потому что их поступок вовсе не к семейному благополучию зовёт, не к духовным основаниям брака, а к безответственному своеволию.
Достаточно кому-то из молодых и недовольных своей судьбой прочесть такое грехолюбивое толкование, где падение героев названо святой любовью, как все моральные преграды будут выветрены из сознания, ни малейшего препятствия к блуду у читателя не останется. Почему нужно хранить себя от соблазна, проявлять усилие в борьбе за чистоту души и тела? С чего это вдруг отказываться от чужого мужа или чужой жены, если внезапно обрушилась на голову такая вот, прости Господи, «святая любовь»?
Это православный читатель всё поймёт и остережётся, а беззащитный (невоцерковлённый) просто обречён на соблазн при таких бессовестных толкованиях морально-нравственной парадигмы нашей христианской культуры.
И почему-то, едва коснёшься этой проблемы в публичной дискуссии, тебе тут же ткнут в лицо ярлыки: «фарисейство», «ханжество», «зубовный скрежет».
А что, разве элементарное признание греха грехом – это уже фарисейство, ханжество и что-то там ещё личное?
Вам никто не мешает делать свой выбор и совершать грех, если к таковому влечётесь. Ваше право. Но вы не имеете права менять местами нравственные полюса и называть чёрное белым, а блуд любовью. Заповедь Христова не позволяет. Она вам судья. Отрицая седьмую заповедь – «не прелюбодействуй», вы отрицаете Бога.
Любое, какое угодно уважительное, оправдание для вашего выбора греха вместо исполнения заповеди вы можете в таинстве покаяния изложить Богу, и вполне вероятно, что Господь всё простит.
Но нет у вас права публично извращать истину.
Ваш выбор греха – это и ваша ответственность за грех, несите её, если таков ваш выбор.
Но ваш выбор не может изменить сущность всеобщей заповеди.
Нужна какая-то неслыханная наглость или же абсолютное духовное невежество, чтобы объявить публично, будто мужчина, находящийся в законном браке, может совокупиться с другой женщиной, ничуть не согрешая перед Богом, не оскверняя брак и не разрушая этим его основы.
Даже святой царь и пророк Давид, уязвившись красотой Вирсавии (жены Урии хеттеянина) и сделав её наложницей (пока муж её был на войне и защищал его, Давидово, царство), ручьями кровавых слёз омывал свой грех и был прощён Богом лишь ценой смерти ребёнка, зачатого во грехе.
Так какое же благое дело мы творим, оправдывая литературных героев, совершающих грех прелюбодейства? Неужели способствуем укреплению института семьи? А не наоборот ли? Не глубже ли метастазы греха внедряются в наше общество такими вот безответственными толкованиями?
Семья сберегается усилием терпения недостатков ближнего и молитвой о помощи Божией в этом усилии. А если один из супругов при малейшем разногласии стремительно бежит искать утешения «на стороне», это лишь углубляет раскол семьи. Хотя Бог не столь тороплив, как Его «любвеобильные» чада, и даёт семье испытания, после которых могут и обновиться чувства супругов, почему-то утомлённых узами брака и возжаждавших новизны. Нужно только потерпеть немного.
Для христианина воцерковлённого причины такого «утомления» брачной жизнью абсолютно прозрачны, он знает, как лечить свою хворь нетерпения, возникающую в семейных конфликтах. Христианин обновляет себя не поиском новых переживаний, не поспешным утолением жажды телесной любви, а смиренной молитвой и вопрошанием Бога о дальнейших путях, на которых возможно спасение рушащейся семьи.
Кто не спрашивает Бога о своих путях, а сам решает, куда идти, тот и блукает в потёмках соблазна, призрачные мерцания принимая за свет Любви.
Думаете, обо всём этом можно говорить сегодня с литераторами?
Ошибаетесь. Всё безнадежно и глухо в писательском королевстве.
У литераторов установка на сентиментальное любование красивостями художественных текстов и сюсюканье друг с другом по поводу «поклонения литературе». А если попытаешься вспомнить о заповедях, в ответ раздастся «скрежет зубовный» и обвинения во всех смертных грехах, включая «ненависть к литературе» и «незаконное проповедничество».
Для наглядности приведу свой комментарий к той публикации на сайте писателей, где обнаружила искажение сюжета и слишком прихотливое толкование поступков героев. А ещё больше меня удивили восторги комментаторов, не замечающих подмены смыслов.
Писала ночью, чтобы хоть какое-то время мой недоуменный коммент повисел на сайте и хоть кто-то из здравомыслящих коллег его прочёл:
…Редактор конечно удалит мой комментарий. Но всё-таки попытаюсь сказать слово правды.
Авторы комментариев, вероятно, не помнят содержание произведения "Шумит луговая овсяница". Анфиска не была "обманута когда-то бывшим мужем", потому что не было у неё мужа вообще. ВООБЩЕ. Так что не надо выдумывать за автора. Тот лейтенант, что был отцом её ребёнка, никогда не был её МУЖЕМ.
Ну и фраза о том, что греховная любовь вдруг становится "святой" (да, я ставлю кавычки именно там, где они должны быть, а не там, где они стоят у автора статьи), - это вообще "шедевр", далёкий от русской культуры, от национальной традиции. Никогда у православных греховная любовь, то есть прелюбодеяние, не было чем-то благословенным, а всегда было ГРЕХОМ.
Ну и лунное затмение не "благословляет", а именно СОБЛАЗНЯЕТ героев.
И вот если так мы будем интерпретировать нашу литературу, называя блуд "сокровенной тайной", то не видать нам конца войны. Потому что Богу не нужны наши блудные тайны, а нужна христианская жизнь ВО ВСЯКОМ БЛАГОЧЕСТИИ И ЧИСТОТЕ.
Только не надо сразу вешать ярлыки вроде "фарисейства" и прочих уловок. Я всего лишь цитирую молитвослов. И толковать русскую литературу в обход христианских заповедей не считаю возможным.
Это своё мнение подписала полным именем с указанием даже города, чтобы нести абсолютную ответственность за свою позицию.
И вот какой ответ на мой призыв быть аккуратнее с толкованием христианских заповедей прозвучал на сайте (приведу без сокращений, хотя многое здесь вообще мимо сути проблемы, похоже на отвлекающий манёвр):
Марина, откуда столько "скрежета зубовного" по поводу крошечной ошибки Л. Х. о муже-немуже - лейтенанте, отце ребёнка Анфисы? Во всём остальном автор права, анализируя истинную жемчужину прозы Евгения Носова.
Так затаённо трепетно и одновременно по-народному просто вылепить любовь - именно любовь между двумя истосковавшимися по истинному чувству людьми, как Анфиса и Чепурной, как выписал её Евгений Носов, - это верх мастерства. И это - не любовь-однодневка, это чутко отслеживаемый и самими влюблёнными длительный по времени процесс сближения двух душ, двух сердец. И как осторожно и бережно автор прикасается к этой святой теме (убирая из неё "антилюбовь", предпочитающую Сочи; извините за упрощение темы, но это всего лишь ответ на комментарий).
И какое чудо в финале у Носова; "И она поплыла, полнясь тихой нежностью и надеждой"...
Марина, видимо, вам противопоказано общение с живой и дышащей русской литературой - классически-народными её проявлениями. У вас жёсткая опора на "кафедру", на "проповедь".
Ну что ж - каждому своё: на вашу кафедру мы не претендуем.
А от нас - радостное прикосновение к чуду таланта Евгения Носова, так жизненно, изнутри подавшего нам истинно народный русский характер.
С уважением к таланту Л. Д. и преклонением пред талантом Евгения Ивановича Носова - …
Вот так вот всё просто. Взять и развернуть проблему из нравственной плоскости в плоскость литературных дебатов с разделением «кафедр» и ролей. Да и русскую культуру разделить на «классически-народную» и… какую? культуру «кафедры»? культуру «проповеди»? Сплошные смыслообтекаемые кавычки…
А кто гениальность писателя оспаривает-то? Кто на его «истинную жемчужину» покушается и на его «верх мастерства»?
Неужто закрывание глаз на правду и жевание лирических соплей (уж простите за естественный натурализм эмоций), есть большее «преклонение перед талантом», нежели трезвое прочтение житейского сюжета, изложенного автором предельно правдиво, изысканным слогом и стилистически безупречно?.. Даже не считаю уместным повторять очевидности о мастерстве одного из величайших русских стилистов в прозе.
И чем объяснить эту странную истеричность в защите Евгения Носова? Он не нуждается в этом. Тут скорее попытка спрятаться за фигурой писателя, за его авторитетом. Но – от чего?
Признание поступка литературных героев грехом ни мастерства писателя, ни «чуда таланта» не отменяет и даже нисколечко не умаляет.
А если вам так хочется видеть в них «истинно народный русский характер», то извольте видеть и всё до конца. Герои согрешили, соблудили, но коли истинно русские они люди, то, значит, и покаются, признают свою вину перед Богом. А вот если будут настаивать на своей правоте, то не истинно русский это характер, а тупость ослиная. И ничего другого, как только тьма кромешная, их в будущем не ждёт…
Евгений Носов не обязан был всё это прописывать в своей повести. Но «истинно народный русский» читатель обязан это понимать.
Неужели Носов не знал, что творят его герои? Знал, что писал. Но это не его забота, не обязанность художника предлагать читателю толкования жизни. Художник изображает. А уж как интерпретировать изображённое, это уже наша забота, наша тревога, наша святая обязанность.
Носов не проповедник. А толкователь должен быть проповедником. Иначе какой же смысл в его толкованиях? Пересказывать читателю содержание? Невелика заслуга перед потомками…
Это нелепое оправдание любых поступков героев, симпатичных автору и восторженному читателю, повторяется так часто, что даже уже не смешно. Это даже страшно в нынешних условиях пропагандистской войны.
И при чём тут уважение к писателю, если речь идёт о трактовке созданных им литературных героев. Нравятся вам эти герои или нет, дар писателя ваши вкусы не умаляют. Даже надоело повторять эту очевидность. Но есть фундаментальные вещи, оспорить которые невозможно, если только спорщик не ставит целью искажение объективной картины мира.
Может ли русский народный характер рассматриваться в отрыве от православной парадигмы ценностей? Очевидно же, что нет, это невозможно. Это наш генетический код. Мы озвереем, если утратим его.
Так какого рожна мы стесняемся говорить о грехе, если он явлен в поступках героев, которых мы желаем видеть носителями национального характера?
Заповедь «не прелюбодействуй» есть? Есть.
Мы христиане? Христиане.
Если симпатичные нам герои нарушили заповедь, то они либо не христиане (язычники), либо грешники. И тогда надо говорить о том, в чём они ошиблись, что в их поступках оказалось грехом.
Что же в этом страшного и где же тут нелюбовь к автору?
Это и есть самая внимательная любовь, строгая и взыскательная, требующая духовной пищи, жаждущая возвыситься вместе с автором над земной горизонталью, обрести небесную вертикаль.
Герои, которых мы видим в повести, пока ещё бредут наугад, плывут по земным стихиям. Жаждут личного счастья и телесного утешения. Эта жажда так понятна каждому из читателей… Потому произведение и пользуется такой народной любовью (эти бы восторги да по другому адресу: их гораздо более достойны герои «Усвятских шлемоносцев», преданные супруги Касьян и Натаха).
А будут ли они носителями святой любви, рассудит Бог.
Но ещё никто не достигал святости путём доказывания Богу своей правоты. У христианина один путь к святости – смирение перед Богом и признание своей греховности.
И вот если толкователь сразу выносит приговор: «святы!» – то он и встаёт в позу Верховного Судии. Гораздо разумнее сначала признать грех в поступке, противоречащем заповеди, а после уже рассуждать обо всех сопутствующих и оправдательных обстоятельствах. У кого там судьба несчастная, кто одинок, кто женой обижен или мужем брошен…
«Святая тема» любви с прелюбодейства, может, когда-то и начиналась (в биографии, например, Марии Египетской или даже близкого нам по времени Силуана Афонского), но никогда не состоялась без покаяния, без Бога.
Так что неуёмный восторг вокруг героев очаровательной, прелестной лирической истории Евгения Носова «Шумит луговая овсяница», главная красота которой исключительно в описаниях природы (что отражено автором даже в заглавии), слабо согласуется с пониманием истинных масштабов пророчески-эпического дара писателя (во всей полноте явленного в его гениальной военной повести «Усвятские шлемоносцы»).
Марина Маслова (Курск), литературовед, член Союза писателей России
