ВМЕСТО ПРОЛОГА
Дорогой читатель! Перед тобой воспоминания Екатерины Ивановны Волосковой, которая, будучи совсем маленькой девочкой, чудом выжила в концентрационном лагере финских оккупантов, и в голодные послевоенные годы не только выучилась в школе, но и получила высшее образование. Екатерина Ивановна Волоскова, в детстве её звали Катя Хабарова, записывала свои детские воспоминания, будучи уже в преклонном возрасте как отрывочные яркие моменты. Поэтому мне пришлось немного поправить стилистику и упорядочить повествование.
Рукопись своей мамы Екатерины Ивановны любезно предоставила мне Елена Геннадьевна Соколова из села Троица Кировской области.
При чтении рукописи невольно в голову закрадывались мысли, т.с., нетолерантные. В допетровское время не было никакого государства Финляндия – был «приют убогого чухонца». И вот это народонаселение получило всё от России: и образование, и культуру, и прекрасную столицу, и даже само право на национальную гордость. Ну, и для чего понадобилась эта национальная гордость? Чтобы стрелять по маленьким русским девочкам? Читая воспоминания Кати, понимаешь, почему руководство нашей страны в 1939 году стремилось обезопасить Петроград-Ленинград, отодвинув подальше от города «надменных соседей» и почему памятная доска в честь Маннергейма на стене одного из ленинградских домов – как-то неуместно смотрится. Тут одно из двух: либо рассуждать о слезинке ребёнка, либо восхищаться доблестью человека, по чьей вине, собственно, эта слезинка и пролилась. В свете последних событий, когда Финляндия изо всех сил в очередной раз показывает своё желание стрелять по маленьким русским девочкам, невольно думаешь, что финны в своем менталитете снова рискуют опуститься до уровня «убогого чухонца». Что ж, каждой «неблагодарной старухе» – по разбитому корыту.
Кажется, Сталин освободил Финляндию от выплаты репараций. Сейчас модно стало историю переписывать. Что ж, для начала не напомнить ли Финляндии о том, сколько горя она принесла нашей стране и нашему народу? А чтоб память больше не подводила, потребовать репараций.
Редактор, матушка Фотиния Сафронова
***
Я родилась в 1934 году в деревне Бухова Гора Ленинградской области в семье Ивана Корнильевича и Серафимы Афанасьевны Хабаровых; назвали меня Катей.
Папу призвали в армию в самом начале войны, в 1941 году. Остался в памяти день, когда всей семьёй: мама, двое старших братишек Витя и Миша, - шли провожать папу. Меня отец нёс на плечах. Проходя мимо кладбища, отец спустил меня на землю, а сам зашёл на кладбище поклониться могиле своей матери. Дошли до пристани в селе Мятусово. Мама поехала провожать мужа до районного центра города Подпорожье, а нас оставила с папиной сестрой, тётей Пашей (Прасковьей Демидовой), у которой был сын Женя, хромой от рождения . Но назад мама уже не вернулась… По слухам, она по пути заболела, её отправили в Ленинград, а там она пропала без вести во время блокады…
И вот деревню Бухова Гора оккупировали финны. Сельчане попрятались в лесу. С августа и до начала октября 1941 года жили в шалашах, потом – в землянках. По ночам пробирались в деревню за продуктами. Как-то осенью пришёл какой-то человек и сказал, чтобы люди возвращались в свои дома, обещал, что нас никто не тронет. Люди ему поверили и вернулись. Но в декабре появились вооружённые солдаты и переводчик. Приказали взять вещи и идти в соседнее село. Деревенские стали резать скот, закапывать в землю нажитое добро. Мы уложили в санки кое-какие вещи, еду и пошли в указанное село. Там уже было много народу. На нескольких конных саней усадили самых маленьких ребятишек, и все двинулись на железнодорожную станцию. Там всех погрузили в товарные вагоны и повезли до Петрозаводска. Ехали трое суток в битком набитых вагонах. Привезли нас в концентрационный лагерь 10 декабря 1941 года.
После победы фашистов над нашей страной предполагалось русских выслать за пределы Финляндии, а до того мы должны были содержаться в лагере как неблагонадёжные [Надо полагать, русских людей никуда высылать даже и не думали: им всем предстояло умереть в концентрационных лагерях – РЕД.].
Нас поселили в бараке, поделённом на крохотные каморки. В одной из таких каморок мы и жили: тётя Паша, её сын Женя, двое моих братьев: Миша (16 лет), Витя (11 лет) и я. Взрослых гоняли на работу. Кормили очень плохо (черпак жидкой баланды без хлеба). Крохотную пайку хлеба получали только работающие. От голода люди пухли и болели цингой. Многие умирали. Мы выжили благодаря тёте Паши, которая работала посудомойкой в солдатской столовой. Её уводили на работу рано утром, а приводили поздно вечером. У неё был белый алюминиевый бидончик литра на два, в котором она приносила нам объедки. А ещё она иногда где-то раздобывала тюлений жир. Но этого не хватало, всё равно постоянно хотелось есть. Поэтому, несмотря на охрану, стоящую на вышках, дети пролазили под колючей проволокой, чтобы попрошайничать у тех же солдат. Этим и я занималась. Даже выучила по-фински: «Дяденька, анна лейпи, анна лейпи», - что означало: «Дайте хлеба!» Кто-то из охранников нас жалел и давал кусочки, а кто-то со смехом стрелял нам под ноги. Но однажды, когда мы проползали под проволокой, по нам стали стрелять, поэтому Витя больше меня с собой не брал. А сам он продолжал свои походы за «колючку». Мальчики не только попрошайничали, но могли при случае от нестерпимого голода украсть еду из казармы… Вот Витя однажды на этом и попался…
За такой проступок полагалась порка розгами. При этом пороть ребёнка должен был родственник под присмотром конвоиров. Бить нужно было со всей силы. Если из жалости бить будут не сильно, то вся семья за потворство воровству шла под расстрел… Я помню, как Витя кричал: «Тётя Паша, бей меня! Не жалей, а то нас всех убьют!»
Брат Миша (16 лет) считался уже взрослым, и его гоняли на работу. А однажды его там избили до полусмерти. Миша умирал в нашей каморке у меня на глазах и всё до последнего своего дыхания беспокоился, чтобы его смерть меня не напугала… «Ты не бойся, ведь мне будет хорошо». Так он и умер на моих глазах. Сжавшись в комочек, я просидела возле своего умершего братишки до самого вечера пока с работы не пришла тётя Паша…
А ещё для узников устраивали «финскую баню». Это когда в небольшой баньке до красна раскаляли железную печку, поддавали пару и загоняли туда всех разом: и, мужчин, и женщин, и детей, - и запирали. Дышать было нечем. Хотелось пить, а пить тоже было нечего… Все дети, ложились на пол лицом к двери, чтоб уловить хоть какое-то дуновение сквознячка. Взрослые своими телами загораживали нас детей от нестерпимого печного жара. Некоторые люди не выдерживали такой «бани» и умирали.
Там в лагере я научилась и читать, и писать, и считать. Этому всему научил двоюродный брат Женя, которого на работы по инвалидности не брали. До войны он учился в педучилище. Но закончил он его уже после войны; работал учителем и директором школы. Так что я была его первой ученицей.
Однажды из окна я видела, как расстреливали молодого партизана. Его заставляли стоять с поднятыми руками, а он руки опускал…
А ещё у тех, кто заболевал тифом, брали кровь. Для экспериментов или для вакцины? Я тоже переболела тифом и у меня тоже брали кровь (у чуть живого ребёнка ещё и кровь выкачали! – РЕД.).
Весной 1944 года стало чувствоваться, что дела у оккупантов идут плохо. В небе стали появляться наши самолёты. Они сбрасывали листовки. Подбирать их было запрещено, но люди тайком всё-таки их собирали и читали. Командование Красной армии предупреждало оккупантов, чтоб они не обижали мирное население. Финны засуетились и засобирались в обратную дорогу. Перед отъездом они взорвали водокачку и железнодорожный мост.
Нас освободили 29 июня 1944 года. Наша тётя Паша не дожила всего один день до освобождения… Я не знаю, где её и Мишина могила…
А радостной суматохи в тот день было столько, что я потерялась и долго ничего не знала о судьбе Вити… А с Витей случилась беда. Когда я стала уже взрослой и работала, я узнала, что Витя тогда, как мы растерялись, попался на краже и получил тюремный срок. (Кто-то же вынес приговор оборванному опухшему от голода мальчишке, сыну фронтовика, узнику фашистского концлагеря, исковеркав ему жизнь… И со спокойной душой после вынесения приговора пошёл этот кто-то, наверное, пить чай, а может и обедать, в прокурорскую столовую. Таких в народе называли «тыловыми крысами», и поделом. Господом Богом так устроено, что образ Победы может воссиять в сердце даже маленькой девочки, но только не в «прокурорских столовых». И это – высшая справедливость, какая только возможна, это Божья Правда. РЕД.). Потом, видать, Витя опять оказался в тюрьме… Он написал мне несколько писем. Я звала его к себе, обещала помочь, просила, чтоб он отстал воровства… Но он перестал мне отвечать и опять пропал... Я была уже на пенсии, когда получила письмо от его жены: Витя тяжело болел и был при смерти. Мы с мужем, не раздумывая, поехали к нему. Оказалось, что он живёт в карельской деревне с любящей женой. Односельчане его уважали и, наверное, даже не подозревали о его судимостях.
…Меня приютила карельская семья, и я две недели там нянчилась с детьми. Бывало, что в нашу сторону залетали вражеские самолёты, которые стреляли не только по домам, но и по пешеходам. Однажды я шла по улице, когда налетели самолёты и открыли огонь. Какой-то дяденька успел столкнуть меня в канаву, и я осталась жива.
Летом перед учебным годом мне дали путёвку в пионерский лагерь в городе Ладейное. Город был в руинах. Нас поселили в здании, половина которого была разрушена, но это было не важно. Главное, что, нас кормили по тем временам очень хорошо. Но я всё равно была очень слабенькой.
В конце лета, в августе 1944 года, из эвакуации вернулась другая моя тётя, Орловская Ольга Афанасьевна, с семьёй и с моей бабушкой Афимьей Агафоновной Кононовой и взяла меня к себе. Жили мы на территории того же лагеря, только ограждение из колючей проволоки было убрано. Тётя устроилась работать на железную дорогу стрелочницей, а её муж, дядя Толя, электросварщиком.
Нам, детям, бывшим узникам, давали талоны на обеды в столовой: мне требовалось усиленное питание, потому что в лагере я переболела брюшным тифом, у меня сильно распухали ноги, и поэтому я была очень слаба. В столовую меня водил дядя. Он следил, чтобы я всё сама съедала. Потому что в столовой крутилось много голодных ребятишек, которые просили: «Дай хамочек (т.е, кусочек – РЕД.)!» Иногда, когда дядя не видел, поделюсь кусочком с голодным ребёнком.
Осенью 1944 года я пошла в школу, в первый класс железнодорожной школы города Петрозаводска. Мне было 10 лет. И второй класс тоже оканчивала в этой школе. Очень любила свою первую учительницу Софью Ивановну Благовещенскую. Никогда не забуду, как она встретила первоклашек 1-го сентября. На парте у каждого ученика лежал кусочек чёрного хлеба с конфеткой «Дунькина радость». Для нас это было царское угощение.
День Победы был очень радостным днём. Ко многим детям возвращались с войны отцы, только мой папа не возвратился… На него пришла запоздалая «похоронка»… Папа умер от ран ещё в мае 1943 года в госпитале, в Алтайском крае. Спустя много лет школьники Боровихинской школы Первомайского района Алтайского края прислали мне фото братской могилы, в которой похоронен мой отец.
В семье тёти Оли я прожила до августа 1946 года. Первые послевоенные годы были очень тяжёлые. Семья тёти Оли состояла из пятерых детей, мал мала меньше, троих взрослых, да ещё и я была обузой. Было очень голодно. Соседи научили меня, чтобы я просила тётю Олю отдать меня в детский дом. Тётя Оля очень плакала, но делать было нечего. Так в августе 1946 года я очутилась в детском Куркийокском доме для девочек в карельском городе Лахденпохья. Нас воспитанниц было человек 360, почти все сироты. В этом детском доме девочки были многих национальностей; такое ощущение, что их к нам со всей страны собирали. Потом я и сама работала в карельских детских домах, но такого национального разнообразия я больше нигде не встречала.
В детском доме жилось тоже не сладко. Трудно было и с едой, и с одеждой. Например, одна пара ботинок была на двоих. Поэтому после уроков сразу бежишь домой, чтобы подруга успела обуться и прибежать в школу на занятия во вторую смену.
Хлеба нам было положено по 100 грамм. Эти пайки развешивали на весах старшие девочки – дежурные по столовой. А проверял лично сам директор детдома Пётр Александрович Таланпойко. Пётр Александрович был инвалидом войны: вместо одной ноги у него был протез.
Делить хлеб – это очень тяжело, когда хочется есть… Не все могли сдержаться, поэтому не всем это и доверяли. При дележе были свои премудрости. Особо ценились горбушки. Бывало, подружка шепчет: «Ты мне горбушку накрой, а я тебе накрою, когда буду дежурить». Горбушки они ведь суше мякиша, в них меньше воды, поэтому они легче, но хлеба-то в них больше!
Помню, как готовились к экзаменам за 6-й класс (тогда экзамены сдавали ежегодно). Во время перерывов наша воспитательница Дина Андреевна Мартьянова учила нас стирать бельё, накрывать на стол, встречать гостей… Мы, детдомовские, ничего ведь этого житейского не умели…
Очень запомнился ещё один эпизод из моей детдомовской жизни. Мы с Лерой Трошкиной любили играть в шахматы. И вот заигрались допоздна. А дисциплина у нас была строгая: после отбоя все должны спать – а мы играем. Вдруг слышим: в коридоре протез скрипит – это наш директор обход делает. Мы юркнули в постель, а выключить свет не успели. Заходит Пётр Александрович: «Что ж, партия осталась незаконченной? Кто ж так делает?» Тут мы поднялись с постели, и наш строгий директор стал с нами доигрывать партию: мы вдвоём против него. Когда игра была закончена, он пожелал нам «спокойной ночи» и ушёл, выключив свет. И никак не наказал за нарушенный распорядок.
Вообще, у нас, детдомовских характеры были сильные. В обиду мы себя не давали. Были дружны между собой. Участвовали в художественной самодеятельности. Часто выезжали на республиканские конкурсы и фестивали, где занимали призовые места.
Директор Пётр Александрович, видя моё жалостливое отношение к младшим девочкам, посоветовал мне учиться на педагога. После седьмого класса я поступила в педагогическое училище. А потом получила и высшее педагогическое образование в Ленинградском пединституте по специальности учитель истории.
А дальше жизнь у меня и вовсе сложилась счастливо: вышла замуж за любимого человека, уехала к нему на родину в Кировскую область, в село Троицу. У меня есть любимые дети, внуки, правнуки. Всю жизнь я проработала на любимой работе в школе.
Я благодарна всем добрым людям, которые помогли мне выжить в годы суровой войны, получить образование; научили честно трудиться и ни при каких обстоятельствах не унывать; а главное, научили меня горячо любить свою Родину.
В центре справа - Пётр Александрович Талонпойко (директор детдома). Катя Хабарова в центре нижнего ряда
РЕПЛИКА РЕДАКТОРА (ВМЕСТО ЭПИЛОГА)
Я прошу читателей заострить внимание на некоторых моментах, которые поясняют, почему же наш народ победил в той невероятно страшной войне, которую называют Отечественной. Вот девочка с опухшими от голода ножками; её нужно караулить, чтобы она не поделилась из жалости и сострадания своим кусочком хлеба с другим ребёнком. Вот мужчина, который потратил доли секунды на спасение незнакомой девочки от фашистского самолёта, столкнув её в канаву, когда потеря этих мгновений на спасение чужого ребёнка могла бы оказаться для него роковой. Вот простые деревенские русские люди, которые своими телами, несмотря на ожоги, мужественно заслоняли от пылающего жара детей… А эпизод с учительницей, которая каждому ученику положила на парту кусочек хлеба с карамелькой… Это ведь не в магазин сходить и выбрать что подешевле из конфет. Тогда горсточку этих простеньких карамелек, прозванных в народе «Дунькина радость», раздобыть можно было только на «толкучке», выменяв на какую-нибудь дорогую вещь, например: золотое кольцо. Но сияющие от счастья детские глазки – вот истинное богатство для настоящего педагога…
Жертвенность и чувство благодарности – это что у маленького ребёнка, что у закалённого в битвах солдата – одни и те же. Жертвенность и чувство благодарности делают наш народ непобедимым. И потому маленькие девочки и маленькие мальчики для наших врагов - такие же бойцы, как и наши солдаты. И поэтому их так же, как и солдат, убивают. И это не только в ту, Отечественную, войну, но и в войну нынешнюю. Донецк, Горловка, Белгород… Наши ангелы, которые страшны нашим врагам тем, что их сердца полны светом нашей Победы…
