Необычные цветы образов растил Феллини: нежные порой, шелковистые, иногда шероховатые, как сама жизнь, и, понимая необходимость полёта, творя его, метафизический, сдёргивал с небес разоспавшегося режиссёра, никак не могущего найти идеальную героиню для грядущего фильма – сколько бы их не проходило: всё не те.
Коричневеет Италия, фашизм отчётливо искажает души, вползая адской тушей в действительность, и крохотный городок, сильно напоминающий родной режиссёру Римини, перечёркнут им.
Нет, перечеркнуть детство, школу, вороха воспоминаний, что пестры, как осенние листья, цветасты, как пышно-византийский закат, невозможно: играют краски «Амаркорда», и Лисичка будет улыбаться так призывно, что… кто же устоит.
Лепятся плотно, как соты, прекрасные и грустные воспоминания, связывающие меня с прошлым: лепятся, тая в своих недрах духовный мёд, и грусть, элегически перевивающая практически все образы Феллини, растворяется в сердцах.
А они – открываются навстречу будущему, где ждёт ещё один непознанный фильм, а все они у него – как вселенная.
…оркестранты устроят бунт против режиссёра, опрокинув корабль постановки, превратившись в детей, бузящих и скандалящих, коли учитель вышел из класса.
Учитель-жизнь, куда ты?
Я ухожу – оставайтесь с Феллини, он завернёт вам свой вариант реальности, играя и всерьёз.
Играя всерьёз…
Игровой элемент силен: иногда Феллини кажется огромным, подобным Пантагрюэлю ребёнком, составляющим кубики реальности, которую только что на них разобрал.
Корабль проплывёт, покачиваясь на бумажных волнах.
Дорога развернётся.
Она развернётся – нищетой, грубостью Дзампано, даже ангелом, идущим над городок: так легко, покачиваясь, и канат натянут надёжно.
Ангел не сорвётся?
Нет-нет…
Абсолютно детское лицо клоунессы-Мазины: необыкновенная доверчивость широко открытых глаз.
Всю жизнь воспринимать – широко открытыми глазами.
«Восемь с половиной» представит киноДжойсиану, хоть Феллини в одном интервью утверждал, что не читал «Улисса», да и вообще – не был литературным парнем: больше – на счёт цирка, клоунады, пиццы, земных яств…
Был ли ему близок Брейгель?
О, здесь, у Феллини такое же сгущение тел, напичканных душами, хоть и данных совсем инако: больно много времени прошло.
Но – «Восемь с половиной» мог бы снять Джойс, если бы затянуло кино: есть в приёмах монтажа, которыми пользуется Феллини, нечто от техники ирландца – своеобразной, как перенесение Улисса в современность, косную и косматую.
Или – нечто схожее со второй частью «Шума и ярости» Фолкнера: только фолкнеровской трагедии нет: Феллини вообще придерживается нормативов лёгкой грусти в большей степени, нежели трагедийности.
Клубятся люди: о! сколько их! Монахи, проститутки, профессора, священники, иезуиты, деляги, бездельники: все-все шествуют по лестницам Феллини: несут вечности свои лица…
Конструкция подразумевает клоунов – в том числе солнечного ребёнка, играющего на дудочке, играющего с пятном света…
А как детки, ещё не открывшие разницу полов, любили ненормальную Сарагину (нечто от танца Анитры есть – в её песчаном месиве: не находите?)…
Вот – она станцует маленьким выученикам иезуитов, которые утверждали: дайте нам ребёнка на год, и он навсегда останется наш.
Феллини не остался.
Не остались, наверно и выросшие эти ребятишки.
Улыбка Мазины не растворится в воздухе, противореча правилам чеширского кота: она, улыбка маленькой проститутки, распятой жизнью на тёмных улицах и сумеречных площадях, согреет миллионы сердец.
Как согрел их, душу и интеллект напитав великолепно-великой причудливостью своего космоса добродушный, прекрасный итальянский маэстро, ставший близок всему этому равнодушному и такому прекрасному миру.
