1
Деревня – русская ноша и чаша, сила Руси и тайна, уходящая натура, проигрыш наступающим технологическим дебрям.
Деревня порождала и свой основной типаж: смесь Иванушки-дурачка и стойкого солдата: пусть воевать не привелось (жизнь в России, увы, часто такая, что и без войны приходится быть солдатом), и Фёдор Кузькин – главный персонаж книги Б. Можаева «Живой» - тому подтверждением.
Жизнь тяжела, как плуг, ежели взвалить его на плечи?
А Кузькин будет балагурить, вытягивая шуткой, как кнутом все беды, что рушатся на него.
Жизнь снова пробует укусить?
А Фёдор извернётся, так что зубы её клацнут зря, ничего не ухватят, и бок останется цел.
Кажется, представлен человек, заряженный бессмертием, а он просто – Фёдор Кузькин: живой, из глубин российских, из такой деревни, какую сейчас и не вообразить.
Можаев был из крестьян, а то, что закончил Кораблестроительный институт – являлось следствием необыкновенного вертикального движения общества, запущенного советской властью.
Он воевал, долго оставался в армии, уже публикуясь: сначала, как поэт, потом – автор рассказов.
Роман «Мужики и бабы» звучал своеобразным крестьянским эпосом, врезаясь в исторический материал весьма болезненный и очень сложный: коллективизация, раскулачивание…
…украденная кобыла, пасшаяся на лугах, выводит Андрей Бородина на след Ивана Жадова – известного в округе вора, собиравшегося бежать с подругой, да не поспевшего: в завязавшейся перестрелке будет убит…
А на деревню надвигается тьма: требование изъятия хлебных излишков и борьбы с кулаками всё настойчивее и настойчивее.
Кулаку не объяснить, что он кулак.
Бедняка не убедить, что он должен навсегда оставаться бедным.
Узлы конфликтов завязываются туго – и также строится повествование, не допускающее пустот, провалов, лакун.
Пласты языка соответствуют земельным, пахотным пластам яви; и сила произведения очевидна.
Б. Можаев густо заселял свои книги: охотники, сплавщики леса, колхозники, агрономы – лица, люди, характеры, образы…
И книги его гудели своеобразной, густой, из глубин поднятой музыкой жизни.
2
Живой…
Из жизни Фёдора Кузькина.
Два названия: об одном персонаже: очень русском, сколько ни бей его жизнь, в землю не вобьёт, поднимается он, крепнет словно, сил от земли набравшись, живёт.
Оттого и – Живой.
…пятидесятые годы, Рязанская область – космос отделяет от сегодняшнего мира; интересно, как бы тогда влияла компьютеризация на жизнь?
Но Можаев – жёсткий реалист: всё происходящее шероховато, следует одному вектору: тогдашней жизни: показанной так, что осталась, впечатанная в прозу писателя.
Конфликты, бьющие молниями в жизнь Живого: за год работы в качестве оплаты выдали мешок гречихи: как тут жить?
Из колхоза исключён, штраф наложен, устраивается охранять лес…
Жизнь тащит через фильтры не зримые, метафизические: ради чего?
Понять бы…
Никакой метафизики: исключая той, что разлита своеобразной субстанцией в недрах жизни – всегда.
Кузькин не думает за что и почему – он выживает; и так колоритно показывает это Можаев языком тугим и сильным, словно не страницу пишет, дом строит…
Монументальны «Мужики и бабы» - отправляющие в 1929 год: в бездны раскулачивания…
Наглый и увёртливый вор Жадов: фамилия-то какая! Активничающий Возвышаев, насыпающийся, как полагается на кулаков, - чем не перетолковка бесовского варианты человеческого развития – из Достоевского?
Гроздь людская - тугая: и ягоды в ней столь различны.
Роман, использующий историю для показа вечного в человеке: и возвышающего, и тянущего гирями метафизическими вниз…
Мощно разворачивал свои повествования о человеке Б. Можаев…
