Рим первый и его имперская идея

VI

Божественные Цезари – носители делегированной власти

Так гений Юлия Цезаря самой личностью своего носителя, ставшей божественной в глазах народа Рима, с момента создания империи смог придать истинно монархической оттенок возникающей единоличной власти во главе управления Римской республикой.

Пусть с самого начала борьбы с Помпеем, он был официально объявлен врагом республики, а жизнь кончил под кинжалами защитников ее. Важнее было то, что римский народ осознал, что именно в роду Юлия Цезаря должна была остаться высшая управительная должность республики, и самое имя Цезаря стало титулом новой власти.

Юлий Цезарь, покоривший Рим и военной силой и обаянием своей личности, нес в себе в себе нечто такое, что было выше народа, и в то же время признавалось им как идеальное. Но этот элемент «верховенства» власти цезарей был очень невелик. Он был скорее орнаментом, нежели существом императорского периода.

Тем более, что следующие за Цезарем властители «римской вселенной», пытаясь копировать его политику, или посильно подражать ей, вынуждены были считаться с устойчивыми стереотипами римского государственного устройства, и не могли воссоздать то, что было дано совершить гениальной личности Цезаря.

«Божественные» и не слишком «божественные» цезари с маленькой буквы, в массе своей и не пытались явно претендовать на Верховную власть, а напротив, как прежде патрицианская аристократия, думали лишь о том, чтобы покрепче держать в своих руках управительную власть.

Это достигалось сосредоточием в руках императора всех высших должностей республики. Так сделал еще Юлий Цезарь, но, похоже, что для него это имело мало значения. Для последующих же властителей это составило основу власти.

Август сначала довольствовался властью императора (император − был титулом чисто военным), соединенной со званием трибуна. Потом Август «набираясь мало-помалу силы, начал подменять собою сенат, магистратов и законы»^[1].

Никто на это не жаловался, замечает историк. «Не тяготились новым положением дел и провинции: ведь по причине соперничества знати и алчности магистратов доверие к власти, которой располагали сенат и народ, было подорвано, и законы, нарушаемые насилием, происками, наконец подкупом, ни для кого не были надежною защитой»[2].

Вообще поддержка со стороны провинций составляла огромную опору для власти императоров. То, что в Риме считалось республиканской свободой народа, было для провинций жестоким рабством у римской черни.

Еще на всенародном погребении Цезаря «Среди этой безмерной всеобщей скорби множество иноземцев то тут, то там оплакивали убитого каждый на свой лад»[3].

Империя несла с собой отрешение Рима от узкой идеи собственно Римской республики и выдвигала вперед величайшую римскую идею − всемирного государства, и это было чутко понято всем orbis terrarum Romanus.

И действительно, империя была величайшим благом для всего римского мира.

Август, впервые ввел для римских колоний в Италии участие в выборах властей в Риме.

«В Италии он умножил население, основав двадцать восемь колоний. Он украсил их постройками, обогатил податями и даже отчасти приравнял их по правам и значению к столице: именно, он установил, чтобы декурионы каждой колонии участвовали в выборах столичных должностных лиц, присылая свои голоса за печатями в Рим ко дню общих выборов»[4].

Август

Точно так же Август если отнял свободу у некоторых городов, в наказание им, то дал права латинские или права гражданства тем, которые этого заслуживали.

Точно так же он покоренные страны отдал их владетелям, и вообще смотрел на них как на членов империи^[5].

«Но представляя в себе эту высшую, «имперскую» идею, как бы завещанную безсмертным Юлием всем Цезарям, императоры долго не отрицали, что это и есть идея самого Рима, и не присваивали себе власти верховной, независимой от народа.

Они, как сказано, лишь сосредоточивали в себе все высшие власти:

1) прежде всего власть военную,

2) в качестве princeps'ов сената − председательство по законодательной власти,

3) наконец по власти исполнительной они сосредоточивали у себя много разных высших должностей.

Однако римский император всегда при этом оставался и представителем народа, в качестве трибунов, и представителем сената, как его главный член (princeps).

Звание princeps'a было иногда главным официальным их титулом (как у Тиберия).

Наконец фикция избрания императора сенатом и народом оставалась всегда.

Если в отношении сената это было по большей части (хотя далеко не всегда) одной фикцией, то провозглашение народом имело очень реальное значение, особенно же в виде той части народа, которая составляла войско.

А должно вспомнить, что по духу Рима − народ и войско, в идее, очень мало различались.

Таким образом, власть императорская по существу все-таки оставалась не Верховной, а лишь делегированной от народа, от senatus populusque Romanus − Римского сената и народа.

Как при республике самодержавный народ поручал всю управительную власть аристократии, так он передавал теперь всю власть Кесарю. Идея эта выражалась и формальными актами.

Так при восшествии дома Флавиев, Веспасиан, сначала провозглашенный даже без ведома своего, различными частями войск, в разных местах империи, и начавший гражданскую войну еще при жизни предшественника своего Виттелия − получил однако совершенно законную санкцию.

Веспасиан

"Немедленно после падения Виттелия (и когда Веспасиан был еще в Египте)

Сенат формальным декретом передал Веспасиану все права, какими в республиканскую эпоху обладали сенат и народ"^[6].

В этом и состояла идея Римской империи.

Республика − senatus populusque Romanus − передавала Кесарю все свои права безсрочно.

При этом, хотя предполагалось, что дело не обходилось без воли богов, но правовое значение этого элемента нельзя считать особенно важным. Это лишь освящало личность императора, который сверх того обожествлялся лично, входил новым лицом в национальный Пантеон.

При общем миросозерцании Рима с его религией, с его правовыми понятиями ничего другого и нельзя было бы придумать для создания той высшей единоличной власти, которая по общему сознанию и по всем существующим условиям, была совершенно необходима, но для более прочного основания которой в народном миросозерцании не было данных»[7].

Римская ойкумена − вселенская Империя

Расскажем немного подробнее, следуя А.М. Величко, чем стала для всего подлунного мира тех лет Римская империя.

«В полном соответствии со своей имперской политикой Рим вскоре начал распространять (хотя и осторожно) статус римского гражданина на инородцев, главным образом, добровольцев, влившихся в ряды легионов.

Сила имперского духа последовательно и быстро устраняла этнические различия между представителями титульной нации, коренными латинянами, и остальными подданными Империи. И в скором времени греки и сирийцы, германцы и фракийцы, исавры и копты, готы и авары, гунны и испанцы с гордостью стали говорить о себе, как о римлянах.

Апостол Павел, “израильтянин, от семени Авраамова, из колена Вениаминова” (Рим. 11, 1), “иудеяни, родившийся в Тарсе Киликийском, воспитанный в сем городе при ногах Гамалиила, тщательно наставленный в отеческом законе” (Деян. 22, 3), с гордостью называл себя римлянином и, когда иудеи пытались предать его смерти, требовал суда в Риме, как и положено полноправному гражданину (Деян. 22, 25).

Правда, количественная пропорция между гражданами и варварами все еще оставалась не в пользу римлян. Но в 212 году император Каракалла (211-217) своим эдиктом признал всех свободных подданных Римской империи, включая варваров-переселенцев, римскими гражданами, преследуя, правда, фискальные цели и не задумываясь глубоко, к чему приведет его указ. Тем не менее, этот исторический документ имел далеко идущие последствия^[8].

Титульная нация Римской империи не исчезла, и римляне, как обычно, отделяли себя от всех инородцев. Но теперь римлянами стали называть всех, кто признавал власть верховной имперской власти и проживал в границах данной державы.

Это было поистине вселенская Империя, вобравшая в себя территории от Англии до Палестины по горизонтали, и от Вислы до Северной Африки по вертикали.

Впоследствии, уже в XIX веке, восточные территории этой державы историки произвольно назовут “Византийской империей”; будем использовать это обозначение как синоним Священной Римской империи и мы.

В течение четырех столетий (с 224 по 651 гг.) сильнейшим врагом и конкурентом Рима являлась Сасанидская Персия. Она включала в себя несколько иных народов, но уже империей не была – страшный удар, нанесенный ей еще Александром Македонским, не прошел даром.

Где-то еще далеко существовали Индия и Китай, но их влияние на Средиземноморье и территорию Европы и римский Восток было совершенно ничтожным. А остальные земли на Севере, Западе, Востоке и Юге кишели невообразимой смесью различных варварских народов, обитавших на границах Римской империи.

Таким образом, единственным цивилизованным миром, вселенной разума, являлась исключительно Римская Империя.

Несмотря на отказ от этнической составляющей своей титульной нации, римляне, тем не менее, не были столь “демократичны”, чтобы искусственно уравнивать свою культуру с культурой покоренных народов. Их политические институты и социальная структура, правовые нормы и даже пантеон богов, разрешенных властью, довлели над всеми пришлыми аналогами.

Да, римляне допускали широкую автономию на местах, но лишь в определенных ими границах, дабы не подорвать основы своей государственности. И, как мы знаем, достигли в этом колоссальных результатов.

Величайшие достижения в области права, культуры, медицины, финансов, торговли, мореплавания были открыты для 50 миллионов граждан, включая инородцев, от которых требовалось лишь одно – проявлять лояльность политической власти Империи и разделять бремя государственности.

Уровень безопасности был таков, что от берегов Англии до Иерусалима путешественник добирался без опасения быть ограбленным или обманутым в пути.

Восхищение от Священной Римской империи было столь велико, что практически все могущественные варварские народы того времени – готы, гунны, кельты, авары, славяне, германцы всех колен, а также покоренные племена Средиземноморья, Северной Европы и Англии мечтали об одном − жить в ее границах.

С теми из них, кто становился римлянином, проблем не возникало. Несколько сложнее обстояли дела с варварскими племенами, не желавшими разрушать свою социальную структуру, и которых вследствие их невероятно низкой по сравнению с римской культурой, само имперское правительство не торопилось признать согражданами.

Такие варвары становились «fоederati» («федератами») Рима^[9], союзниками, признавшими политическую власть императора, но не получившими права римского гражданства. Безусловно, они не собираться отказываться от своих традиций и обычаев, но, получив обитание на римских окраинных землях, оставались равнодушными к идее создания собственной государственности^[10].

Автономия – автономией, но требовалось еще найти средство для включения этих многочисленных групп варваров в социально-политическую структуру Империи.

И конкретный римский ум, привыкший все систематизировать, легко справился с данной задачей: он включить вождей союзнических варварских племен в свою политическую иерархию.

Не внутриплеменной титул «король», издревле бытовавший у германских народов, ставил вождя над соплеменниками – он был слишком аморфен по содержанию.

Варварский король никогда не являлся носителем абсолютных полномочий, а всего лишь условным центром сосредоточения племенной власти, с которым солидаризировались некоторые роды и кланы, хотя и далеко не все.

А свои подлинные права короли приобретали после получения римского государственного титула, ставящего его над соплеменниками. Само собой разумеется, они находились в границах тех возможностей, которые ему предоставила Римская империя и отеческие обычаи^[11].

Однако идея правового равенства всех граждан Римской империи имела свои естественные пределы.

Норма права должна содержать в себе некую основополагающую идею, оправдывающую смысл ее рождения и действия во времени и пространстве.

Но в том-то и дело, что, достигнув вершины своего развития, языческая Римская империя утратила смысл собственного существования.

Объединить под своей властью весь мир?

Но для чего?»^[12].