Я сидела в самом отдалённом уголке ухоженного больничного парка и злилась. «Ухоженного и больничного» – понятия несовместимые? В данном случае совместимые, так как это и не больница вовсе, а диспансер. Платный. Вот пришлось выложить половину месячной зарплаты за консультацию гинеколога. Сама консультация – ещё терпимо, но анализы и обследования, что ей предшествовали – это натуральная агония моих денежных запасов. Зато теперь я точно знаю, что плотность костной ткани у меня соответствует возрасту, тромбоциты и ретикулоциты в норме, а широкий лентец и подлый эхинококк в моих внутренних органах ещё не поселились.
Зато в голове моей поселилась тоска и безнадёга. Получается, что аборт (да, три недели назад я сделала аборт) осложнился воспалением, которое бесплатная медицина лечила не тем и не так, и сейчас если не пройти курс платной реабилитации (думаю, дешевле будет меня похоронить), то репродуктивная функция пострадает, то есть у меня не будет детей. Полчаса назад, выхоленная, молодящаяся гинекологиня, блеснув неестественно-белыми зубами, пригласила меня в кабинет. Эта голливудская улыбка сразу же насторожила и напугала меня. Мне показалось, что зубам у неё во рту тесно, что они там расположились в два ряда, как у серой акулы. Доктор же кроме испуга на моем лице, скорее всего, увидела ещё и полную денежную несостоятельность, потому что предлагать платное лечение не стала, просто сказала, что при первой беременности делать аборт не рекомендуется. А то я сама не знаю! Только в жизни бывают разные обстоятельства. Не могла я сейчас позволить себе ребёнка. Зарплата – шиш, квартиру напополам с подругой снимаю, а дома у мамы на руках ещё брат и две младшие сестры. Мой любимый Илюшенька, как только узнал, что я залетела, тут же улетел сам. В Турцию. Отдыхать. Говорили мне девочки из отдела «Канцтовары», что кобель он, каких свет не видел, что из своих сотрудниц «неокультуренные» им остались только Савельевна, она ему в матери годится, да Светлана Муртузалиева. Её муж однажды увидел, как он клинья к ней подбивает, и пригрозил, что отрежет все причиндалы, если ещё раз подойдёт к его жене. А я девчонкам не поверила. Как же! Он совсем не такой, он мне – и цветы, и подарки, и внимание, и любовь. И вообще – они это они, а я другая, жду трамвая! Дождалась, дурочка! Ну, почему сразу дурочка? Когда же ещё любить? В старости что ли? И потом, мне так хотелось ласки, поцелуев, нежности. Постель тоже хорошо, но само слово «секс» мне не нравится, звучит как девиз воинствующей группировки: «Секс! Секс! Секс!» или как звук молота, забивающего сваи, а нежность – это, как падение перышка в безветренную погоду, как шорох крыльев маленькой голубой стрекозы, как терпкое послевкусие от хорошего вина. Кто ж откажется от бокала хорошего вина? И разве могла я тогда знать, что послевкусие будет слишком терпким?
Ах, с каким восторгом нацеловывала я этого троглодита Илюшеньку. Вот почему мне так хотелось нежности и ласки? Сама не знаю. Может, возраст такой, может гормоны, или может я в детстве была недолюблена? Думаю, долюблена, по мере возможности, как и все мои друзья. Хотя, у отца времени на нас, детей, совсем мало было: всё работа, работа. Частенько он приходил домой, когда мы уже спали. Мама приходила раньше, но у неё дел сколько было: и огород, и дом, и хозяйство обиходить. Одной лаской и заботой детей не накормишь. Я на родителей не обижаюсь. Обижаюсь на Божескую несправедливость: радость и удовольствие на двоих, а как отвечать – только женщине. Как тут верить в него, в Бога, если он сам мужского рода, может, потому и свалил всё на Еву – и яблочко она первая заметила и Адаму откусить дала. А тот, агнец невинный, нечаянно позарился на сладенькое, совсем не соображал, что делает…
И центры эти диагностические непонятно для кого построены. Сколько же должен получать представитель среднего класса, чтобы здесь лечиться? А может, я не средний класс? Тогда кто средний? Или, может, средний подразделяется на средний ближе к высшему, просто средний и средний ближе к низшему? Тогда выходит, я ближе к низшему. И все мои знакомые. Почему? Институт я закончила без проблем. И поступила туда, на бюджетное место, сама, без блата. А вот на работу по специальности без блата устроиться не смогла. Взяли только за прилавок. Торгую вот. Продаю утюги, пылесосы, духовки, работаю на хозяина. Илья и есть мой хозяин, хотя настоящий хозяин магазина – его отец. Тот ещё индюк надутый! Во время кризиса извернулся как-то (тогда все восхваляли гибкий ум и умение приспосабливаться), выплыл наверх и теперь вот владеет сетью магазинов, вернее, весь бизнес на Илью переписал, а сам в областную думу подался – руководить хочет, хочет приносить пользу обнищавшему народу и любимой Родине.
А мой папа всю жизнь на заводе работал, он пробиваться и изворачиваться не умел, поэтому, когда предприятие закрыли, не нашёл себе места на рынке, вскоре после увольнения заболел и через год умер. Мама одна с детьми осталась. Намучилась. Сейчас хоть чуть получше стало. А впрочем, что хорошего? По-прежнему живут от зарплаты до зарплаты.
Вот, спрашивается, зачем депутатам такие оклады сделали? Чтобы детей своих учить и лечить за границей? А у нас что – плохо учат и лечат? Если так – значит, вы плохо работаете! Я бы обязала всех власть имущих , а так же их родню лечиться, учиться, и отдыхать на Родине, которая платит им такую достойную зарплату, а они спят на заседаниях и просыпаются только, когда срок переизбрания приходит, и то лишь потому, что чувствуют: подремлют ещё – лишатся кормушки. Вот тогда все оживают, потрепыхаются какое-то время, наобещают народу всякого-разного и снова блаженно замирают в анабиозе. Жириновский один только всегда в тонусе, только результатов от тонуса этого особо не видно.
Я так разозлилась, что стала высказывать своё возмущение вслух. Хорошо, что в парке народу мало. Ой, как меня колбасит! О своих детях думать надо, а не о депутатских! Вот, что мне делать? Где найти денег, чтобы пролечиться, как положено? Может, попытаться как-то заинтересовать бесплатную медицину, и тогда врач не станет проводить лечение, строго по протоколу, в течение пяти койко-дней, а рассмотрит мой случай индивидуально. Он приложит весь свой опыт и знания, я выздоровею и, мы расстанемся с чувством глубокого удовлетворения друг другом. Мечтай, мечтай! Чем это я его так заинтересую и где это они, врачи, получающие удовлетворение от почти бесплатно выполненной работы?
Ан, нет! Кого-то я всё же заинтересовала! Чтобы не реветь прилюдно, я отвернулась в сторону стриженных бобриком кустов, и не заметила, что узкая юбка моего платья подъехала высоко вверх. А толстый усатый мужчина заметил и присел рядом. Тесненько так присел, впритирочку почти что.
– Кто обидел мою куколку? Почему мы так расстроены? – засюсюкал он. Потом приобнял за плечи и наклонился близко-близко. Сладкая улыбочка, капли пота на висках, обтянутые светлыми брюками толстые ляжки, … Фу! Я взорвалась без динамита.
– А ну, иди отсюда, козлина потливая! Будет тебе сейчас куколка! – я вскочила и замахнулась сумкой. В сумке лежала толстая книга и бутылка минеральной воды.
– Да кому ты нужна, дура припадочная! – выражение лица приставалы сразу изменилось. Он встал, одёрнул брюки и демонстративно-прогулочным шагом отправился дальше.
– Так их, детка, так! Маньяков этих сексуальных, – ко мне подсела бабулька преклонного возраста, маленькая, сухонькая, опрятно одетая. – Который час? – спросила она, не дождавшись моей реакции на слова о маньяках.
– Три часа, – я посмотрела на мобильник. Зачем ей знать, сколько сейчас времени? Давно известно: влюблённые, старики и дети часов не наблюдают. Моё предположение, что бабуля скучает, оправдалось.
– Так вот, – продолжила она, как будто мы с ней старые знакомые, и беседуем уже давно, причём со взаимным интересом, – как оно раньше-то было? Парень девушку заприметит, но сразу к ней не подходит – издали симпатию выказывает: улыбнется, бровями поведёт, подмигнет и смотрит, как она реагирует. Ежели отвечает улыбкой, то проводит до дома, за ручку подержит, потом на танцы, в кино… Затем уже с родителями знакомит, сватается, женятся… А там уж и детки родятся – всё, как положено. А сейчас? Как те куры или кролики – собираются компаниями, пьют, курят и совокупляются. Хотя животные не пьют и не курят. Размножаются, конечно… так это у них рефлекс продления рода. Вот и у сегодняшней молодёжи – сплошные рефлексы. Правильно ли это? – бабуля заглянула мне в лицо, но по причине близорукости не заметила ни его «заплаканности», ни моего абсолютного нежелания вести разговоры. Снова не дождавшись ответа, она не обиделась, достала из сумки очечник и продолжила:
– Я вот что тебе, детка, скажу: недаром говорится – береги честь с молоду…
– Да хватит вам уже морали читать! Не нужны мне ничьи советы! – я грубо перебила её, не дав закончить фразу.
Старушка нацепила на нос тяжёлые очки, отчего лицо её сделалось совсем маленьким и беззащитным, а глаза большими и испуганными.
– Детка, тебе к врачу надо, – посоветовала она.
– Я только что там была. Отстаньте от меня!
– Ты не у того врача была, детка, – она долго укладывала очки обратно в очечник, очечник в сумочку, сумочку в пакет, – тряслись изуродованные артритом руки, дрожали седые кудряшки на голове. Встала. Ушла.
Я расстроилась ещё больше, хотя больше уж вроде бы некуда. Зачем обидела человека? Старики как дети, только детям уделяют больше внимания, их любят, о них заботятся, им проще найти себе друзей, а старики со своими воспоминаниями и нравоучениями никому не интересны. Вот что мне трудно было её послушать? Пусть бы посидела, поговорила – и ей хорошо и с меня золотая корона не свалилась бы. Может, мне самой в старости собеседников придется в парке искать, если не смогу ребёнка родить. Слезы тут как тут – надо ещё пореветь. Не успела я отвернуться к уже знакомым мне до последней веточки кустам, как мимо моих ног, под лавочку, пронеслась красная машинка, а передо мной очутился мальчик лет пяти.
– Ты чего плачешь? Что у тебя болит? – в руках он держал пульт от машинки, но доставать её не торопился. В отличие от бабули, у него было хорошее зрение, и он живо заинтересовался моим состоянием.
– Всё у меня болит. Все, что только может болеть, – пожаловалась я ребёнку.
– Надо идти к врачу, лечиться надо, – всерьез озаботился он.
– Была уже, – я вытерла платком глаза, затем нос.
– Что сказал? Уколы колоть? – брови малыша были сострадательно нахмурены, настороженные глаза полны ужаса
– Нет, он сказал, что у меня никогда не будет детей, – голос мой снова задрожал.
– Маленьких детей? – он смело взял меня за руку.
– Никаких не будет– ни больших, ни маленьких, – слёзы закипали во мне, поднимаясь к глазам, как вода в переполненном чайнике.
– А у моей мамы есть я. Хочешь, я и у тебя буду? – он привалился мягким животом к моим коленям, заглянул в лицо и погладил по руке нежно и ласково. Так гладят любимую кошку или собаку.
– Милый ты мой! – я обняла его и прижала к себе.
– Андрей! Андрей! Вот ты где! – из-за кустов выбежала встревоженная молодая женщина. – Ты куда делся? Я же волнуюсь! Сколько раз тебе говорить, что нельзя далеко уходить от мамы?
– Я не далеко. Ты всё читаешь и читаешь, а машинка поехала, – оправдывался малыш.
– Если мама читает, это не значит, что надо убегать и приставать к чужим тётям, – перебила его мать.
– Я не приставал. Мама! У неё всё болит. Она уже была у врача. У неё никогда не будет маленьких детей… и больших, – добавил он шепотом, пытаясь донести до матери весь трагизм моего положения.
– Пойдем, пойдём, обедать пора, – и они направились к выходу. Женщина торопилась, шагала размашисто, малыш едва поспевал. Чуть слышно шлёпали сандалии – они были ему великоваты, смешно мелькали над задниками нежные розовые пятки. Но мне было не до смеха, я подумала, что у моего сынка тоже могли быть такие же трогательные пяточки, и «бобриковые» кусты снова стали терять чёткие очертания.
«Квэкэ-кэ-эк…» – резкий звук раздался совсем рядом. Я испуганно вскочила. Прямо передо мной, на пешеходной дорожке, сидел молодой человек. Сидел в необычной, неестественной позе. Опираясь на руки, он умудрялся держать спину и голову прямо, а длинные, выпрямленные в коленях ноги его висели в воздухе. Растянутый в широкой улыбке рот, рыжие взъерошенные волосы делали парня и впрямь похожим на весёлую лягушку.
– Ещё? – спросил он меня.
Я невольно кивнула, и он снова залился радостным переливчатым кваканьем. Так квакают лягушки весной, отойдя от зимней спячки и осознав, что жизнь прекрасна. Он даже подпрыгнул на руках два раза, но сделать это элегантно ему мешали слишком длинные ноги.
Упс! – и он уже на ногах. Обычный парень – стройный, высокий, улыбчивый. Только волосы особенные – густые, вьющиеся, рыжим капюшоном накрывали они его голову, лоб, уши, шею.
– Дима, – представился он. – Здесь неподалёку кафешка есть... Там такой офигительный молочный коктейль делают! Дорого, правда, но очень вкусно. Идём, посидим, там мне всё и расскажешь.
Он повернулся и неторопливо направился вниз по аллее. Я недоуменно, как та лягушка после зимнего анабиоза, смотрела ему вслед. «Сейчас же! Где это видано – первому встречному всё рассказывать», – возмутился мой разум, а тело быстренько поднялось с лавочки и направилось следом. «Сколько там денежек осталось после оплаты медицинских услуг? Стоит ли их сейчас тратить?» – подала голос привычка экономить. «А, сгорел сарай – гори и хата! – долгое ожидание белой полосы в моей жизни сделало своё чёрное дело: никакие доводы практичной экономии уже не принимались в расчёт. Внутри меня щекотно, тонкой вольфрамовой пружинкой задрожало предощущение радости и счастья.
Мама говорит, что если тебя зовут Вера, это не значит, что ты должна всему верить. Нельзя быть такой доверчивой «тюнтей». Семь лет назад, уезжая на учёбу в институт, я клятвенно пообещала никому не верить, «тюнтей» не быть, и, тем не менее, коктейль в кафе был на самом деле чудесный. Я никогда не пробовала такого вкусного, а самое главное, натурального – его готовили прямо у нас на глазах. Молодая девушка, в белом ажурном фартуке и такой же косынке, достала из холодильника бидон, налила из него в емкость для взбивания порцию молока и добавила четыре шарика ванильного мороженого. Всё. Никаких тебе ароматизаторов, орехов и т.д. Мы выпили по два стакана и съели по два мороженых. Съели бы и ещё, но и Димины деньги, и мои незаметно закончились.
Так же незаметно, без всякого стеснения, я рассказала Диме про Илью, про аборт и про депутатов Государственной думы, которые принимают законы, не решающие проблем среднего класса. На моём лице, вероятно, отразилось уже привычное выражение безысходности, потому что Дима строго посмотрел на меня и собрался «квекекекнуть» прямо здесь, за столом. Я улыбнулась.
– И это всё? – он тоже заулыбался, – Я уж подумал: что-нибудь серьёзное, а это мы быстренько уладим. Завтра покажем тебя лучшему гинекологу областной больницы, он назначит лечение, и пойдут у тебя рождаться дети – девочки и мальчики, и снова девочки, и снова мальчики. Он закрыл глаза и изобразил на лице ужас от того количества детей, которые у меня вскоре появятся.
– Ты врач, что ли? Ты здесь работаешь? – всё во мне возликовало. Вот повезло! Оказывается, я вовсе не потеряла надежду, оказывается, она всё время была рядом, просто устала от напряженного ожидания чуда и чуток прикорнула.
– Нет, я не врач. Я будущий программист, учусь на пятом курсе, но ещё я волонтёр, – добавил он.
«Ты, вот дремлешь, так и дреми себе!» – сказала я своей глупой надежде. Везения ей захотелось! Чуда! Это я уже себе. Мне конечно известно значение слова «волонтёр». Но волонтёрское движение, помощь тем, кто нуждается, я думала, это не у нас, это где-то там за границей, а, оказывается, нет.
– Я не знаю врачей из гинекологии, но с ними знакома Зоя Павловна, заведующая детским отделением, а она – душа-человек. Она всегда поможет, я сам её попрошу. – И Дима рассказал, что вот уже два года он, в качестве волонтера, навещает детей в детском отделении областной больницы, она тут, неподалёку от диагностического центра находится.
– А как ты попал в волонтёры? – спросила я.
– Случайно, – и он рассказал мне, что больше всего в детском саду и в школе ему нравилось развлекать и удивлять людей. – Я показывал разные фокусы, шарады, изображал голоса животных. Все знакомые были уверены, что после школы, мне дорога в цирковое училище. Но в старших классах я понял, что это лишь хобби, а по-настоящему мне интересны компьютеры и другая техника. Однако в институте, на одной из вечеринок, я всё же продемонстрировал друзьям свои цирковые умения. Выпендрился, «пожал» свою славу, в снопы связал, в угол поставил – думал всё. А нет. Через пару дней ко мне подошёл незнакомый парень и сказал, что у него необычная просьба. Он попросил меня предстать перед одним человеком в образе Олега Попова. Я удивился, сказал, что у меня фактура не та, и в шутку спросил, сколько на этом корпоративе можно заработать. Он ответил, что фактуру подкорректируем: попу утолстим, ноги – укоротим, а оплаты не будет. Мне стало интересно: за годы учёбы я перепробовал многое из студенческих развлечений, но всё это было не моё. В общем, оказалось, что один ребёнок попросил Деда Мороза, чтобы на Новый год к нему пришёл Олег Попов и показал фокусы. Он тогда лежал в больнице. Понятно, что я согласился. Как же он радовался, мальчик этот! Аплодировал, смеялся! Дети – самая благодарная публика, они так тонко чувствуют…
– Дима! Но это же тяжело – смотреть на больных, страдающих детей!
– А кто сказал, что всё должно быть легко? Вспомни наших пращуров! Вспомни, сколько им надо было сил потратить лишь для того, чтобы организовать себе перекус с дремотой?
Одним движением руки он построил у себя на голове высокий ирокез, прихватил элегантную тросточку, забытую кем-то у нашего столика и, приподняв её над собой, как копьё, издал клич, от которого все мамонты должны были задрожать, предчувствуя скорую погибель, и захотеть кардинально уменьшиться в размерах. Для большей незаметности. На полусогнутых ногах, крадучись, Дима-пращур два раза обошёл вокруг нашего стола. Зверски решительное выражение его лица говорило, что одному мамонту смертный приговор уж точно подписан. Не в силах больше сдерживаться я прыснула так, что наполовину обсосанный леденец выскочил у меня изо рта, как плоский камешек-голыш, проскакал по столу и приклеился на рубашку Димы. Тот гневно посмотрел на прилипалу, леденец отклеился и тонко тренькнув, упал в пустую тарелочку из-под мороженого. От смеха у меня на глазах выступили слёзы. Я пыталась сдерживаться, закрывала рот ладонью, но это не помогало – я смеялась в голос. Наш столик стал привлекать внимание немногочисленных посетителей.
Подошел официант, отобрал у Димы тросточку и осведомился, не хотим ли мы ещё что-нибудь заказать. «Посетитель всегда прав», – читалось на той стороне его лица, которая была обращена к нам, другая же вряд ли разделяла наше неуёмное веселье, скорее, осуждала такое поведение в общественном месте.
– Мы подумаем, – на лице моего новоиспечённого друга проступили шекспировские раздумья – брать иль не брать, нам мороженого ещё? А что тут раздумывать? Денег-то больше нет. – Давай не будем его напрягать. Парень хороший, вежливый. Пойдём, просто погуляем, – предложил Дима, и мы отправились гулять.
– Ты пойми, – продолжил он начатый разговор, – дети они всегда дети. И больные, и здоровые, и если ты можешь их чем-то порадовать, то почему бы и нет? Особенно больных. Вот приведу пример: ночные клубы, тусовки – раз, два, сходил – надоело. Всё одно и то же: либо ты перед кем-то рисуешься, либо кто-то перед тобой. Вроде все взрослые, а как дети. Только те играют по-настоящему, а мы кривляемся. Скучно и неприятно. С детьми веселее. Они трогательные, терпеливые, а те, кто долго лежит в больнице, разбираются в медицине не хуже врачей: и диагнозы свои знают, и лечение. Одна малява пообещала, что, когда вырастет, заработает кучу денег и купит мне много, много шоколада (ей самой сладкого нельзя – диабет), а маме своей купит синее платье. Знаешь, кем она работать собралась?
– Учителем? Швеёй? Певицей? – гадала я, понимая, что всё мимо.
– Укладчицей асфальта. Там денег много платят. – Мы помолчали. – Детей и животных надо защищать. Звучит пафосно, но это так, – продолжил он.
– И стариков, – добавила я, вспомнив, обиженную мной старушку.
– И стариков, – согласился он. Я же подумала, что ни с кем и никогда не вела подобных разговоров. Я даже не могла представить себе, что молодые люди, впервые встретившись, могут поднимать подобные темы и, тем не менее, меня снесло на привычные рельсы.
– А кто же я? Ребёнок? Старуха? Али животное какое? – я откровенно дурачилась.
– Ты? – он ненадолго задумался. – Есть категория людей, которые никак не могут стать взрослыми. Вроде и айкью в норме, а всё равно беззащитны, как дети. Вот у взрослого дерева кора-броня – кроме топора и пилы ничем её не возьмешь, а на молодом – ногтем отковырнуть можно. Так и у этих людей защитная броня формируется поздно, поэтому их тоже надо защищать.
– И как долго ты будешь меня защищать? Год или всю жизнь? – рефлекторно я хлопнула ресничками и сложила губы бантиком. Как восьмиклассница прямо.
– Не знаю, будет видно, – серьезно ответил он. – Давай я тебя до остановки провожу. Приходи завтра в три часа, я договорюсь о консультации.
Мне стало стыдно. К чему было это глупое кокетство? Он даже до дома провожать меня не собирался.
– По поводу волонтёрства, думаю, у тебя просто всё удачно совпало: и самому понравилось играть роль Олега Попова, и малыш остался доволен, – мне не хотелось расставаться на грустной ноте.
– Да. Только он не совсем малыш. Ему было десять лет.
– Почему было? – Уж лучше бы я помолчала.
– Он умер, через две недели после Нового года.
Какая же я непроходимая дура со своими глазками и губками. До остановки мы шли молча.
– Дим, ты настоящий артист, так здорово перевоплощаешься! Честно тебе говорю. А я ничего такого не умею, умею только рисовать, вернее, срисовывать. Все мультяшные герои у меня, как живые получаются, – похвалилась я. – А еще я могу тоненьким голосом петь, говорят, очень похоже: «Я на солнышке лежу, я на солнышко гляжу... – песенка львенка выходила у меня особенно хорошо.
– И, правда, похоже, – он взял меня за руку, – приходи к нам. Будешь рисовать с детьми. Я познакомлю тебя с одной девочкой, она всё время обрисовывает стены в палате. Ей и медсестра, и нянечка замечания делали, а она продолжает. Протест у неё так выражается. Другие дети лежат с мамами, а она одна, вот и протестует. Когда у тебя выходной? Ты придешь? – он так пристально посмотрел мне в глаза, что я смутилась.
– Приду. Завтра. В три часа.
Подошла маршрутка, и мы расстались. По дороге домой я смотрела в окно и думала: «Смогла бы я так же, как он, на уровне подсознания, просто по ходу жизни помогать отчаявшимся людям? Не знаю. Наверное, не смогла бы. Хотя считаю себя нормальным человеком, не чуждым жалости и сострадания. И на добрые дела я способна... время от времени. Но постоянно… но воспринимать это как должное, как работу... как образ жизни… не знаю…
Есть почётные звания «Ветеран труда», «Отличник здравоохранения», «Заслуженный учитель» и другие, которыми, как правило, награждаются достойные люди, проработавшие много лет в своей профессии. А мне кажется, что для молодых надо учредить звание «Хороший человек» и присваивать его таким, как Дима, способным сопереживать и думать вначале о других, а потом о себе. Надо открывать перед ними двери во все институты и потом назначать их на самые важные посты и должности. Я пыталась подвести итог своим размышлениям, сделать выводы.
Фантазёрка! Чистейшей воды утопия. Да самым первым этого звания прохвост и бабник Ильюшенька удостоится, ему папынька поспособствует. И остальные в верхнем эшелоне тоже своего не упустят. Но я всё равно завтра пойду в больницу. И не только за тем, чтобы мне назначили лечение. Я пойду, чтобы постоять рядом с Димой, послушать его смешные и грустные рассказы, я попытаюсь, как он, быть полезной тем, кому плохо. Я пойду туда, чтобы зарядиться его уверенностью, что всё когда-нибудь изменится.
2013 г.
