Я не толстая. Не фотомодель, конечно, но и не толстушка. Мужчина, сидевший у окна, тоже имел средние габариты. Однако когда я уселась рядом, мы оказались прижаты друг к другу как родные. Я взялась за подлокотник и попыталась отодвинуться, он тоже слегка переместился в сторону окна, но расстояние между нами особо не увеличилось. Кресла были продавлены именно в середине, туда мы и съехались через некоторое время. Может, на этих местах всегда сидели супружеские пары, а может, кем-то специально так задумано? По принципу «все люди – братья». Ведь почему-то же нет подлокотника с левой стороны, а он разделял бы нас и удерживал каждого на своём месте.
Я осмотрелась – пересесть некуда, значит, и переживать нечего. Вот мужчины, что сидят перед нами, уж точно ни о чём не переживают. В одной сказке есть выражение: «Двое из ларца, одинаковы с лица», так вот эти были таковыми со спины. Одетые в одинаковые потёртые джинсы и бежевые футболки, под которыми, просматривалась впечатляющая мускулатура, они вызывали у меня уважение и опасение одновременно – то ли на спортивные соревнования едут, то ли на бандитские разборки. Тела их, так же, как и наши, соприкасались плечами, а коротко стриженые затылки, смещались на подголовниках всё ближе.
«Да Бог с ним, – подумала я, – какие достались места, на таких и сидим. Главное, чтобы сосед наше слитное сидение не счёл поводом для знакомства». У меня на четыре с половиной часа поездки были собственные планы.
Время в дороге – самое подходящее для думок. Давно назрела необходимость перетрясти свою личную жизнь, сделать выводы и внести коррективы. Если честно, то не хочется заниматься самокопанием, но, уж кому, как не мне, знать, что «замалчивание проблемы не есть её решение». Неопределённость – прямой путь к депрессии, это как вялотекущий нарыв, не проходит, но и не созревает, вроде бы и нет его, а потрогаешь – болит. Всё, не отвлекайся! Время есть, условия созданы, пересматривай, анализируй! А и пересматривать-то особо нечего! Жизнь предполагает движение, последовательность развития событий, чувств, а у нас – сплошной застой, одна затянувшаяся агония. Да не хочу я об этом думать! Жизнь и жизнь! Какая есть. Вадим и Вадим! Тоже, какой есть. Точнее, какого заслуживаешь. И чего это я завелась? Что опять не так?
Мужчина, сидевший рядом, смотрел в окно. Я тоже попыталась проникнуться красотой пейзажа за окном, но вскоре заметила, что рассматриваю профиль своего соседа. Надо признаться, красивый профиль: лоб высокий, нос прямой, линия подбородка чёткая, ресницы густые, длинные. Сосед не сопел, не ёрзал, лёгкий, свежий аромат его парфюма не раздражал меня. Тогда что не так? Почему мне не хочется думать о наших с Вадимом отношениях? А что о них думать? Четыре года встречаемся с регулярностью два-три раза в неделю у меня на съёмной квартире. Затянувшийся гостевой брак, кажется, так это называется. Раньше хоть в театр, в кино, на выставки ходили, сейчас редко. Вадим занят, он строит дом, вернее, его мама. Вот и на автобус чуть не опоздала – обещал подвезти и не смог: дизайнер по оформлению каминов прибыл. Потому и сижу у прохода, хотя люблю у окошка, где можно уединиться и представить, что ты находишься не здесь, в тарахтящей железной коробке на сорок два дремлющих тельца, а там, за стеклом, на свободе. Сейчас я тоже смотрю в окно, но наблюдаю не за осенними переменами в природе, боковым зрением я продолжаю следить за своим соседом. Как крепко сжаты его губы, и брови нахмурены, и выражение лица такое страдальческое. Бог ты мой! Да какое мне дело до его губ и бровей? У меня, может, тоже страдальческое выражение лица: теснота, жара, духота… Вероятно, будет дождь. Жаль, не успела купить бутылочку минеральной воды. Тут же захотелось опять обвинить Вадима: обещал подвезти, а не подвёз, потому и не купила. Плохая привычка у меня вырабатывается в последнее время – во всех своих бедах винить кого-то другого. Нашёлся виноватый, глядишь, полегче стало. Каждый сам себе выбирает окружение. Я выбрала Вадима. Или он меня? Скорее, он. Отметил. Оказал честь. Опять меня сносит! Что ж ты не отказалась? Что ж принимала его ухаживания? Интересный, умный, образованный. Фу ты, прямо как характеристику в службу знакомств пишу. Да! Нравились и ухаживания, и внимание, и подарки. Хотя с подарками что-то не так. Ездили в прошлом году в Турцию, так он оплатил только половину подаренной мне путёвки, а вторую – я сама. И если всё так хорошо, тогда почему ты об этом подругам не сказала? Мол, не смог оплатить полностью, стройка у него, расходы большие. «А ты-то тут причём?» – спросили бы они меня. Не любят мои подруги Вадима. А, казалось бы, за что его не любить? Внешне он очень даже хорош: высокий, стройный, узколицый, глаза карие, кожа тонкая, нежная. Вадим очень тщательно ухаживает за кожей лица и рук. Думаю, лучше, чем я за своей. Этому его научила мама Амалия Модестовна. Она всему его научила. Вначале нашего знакомства я даже думала, что у Вадима нет отца. Но отец был, живой и здоровый, работал в городской администрации, занимал высокую должность. Вадим редко говорил об отце, а если заговаривал, то в его голосе часто проскакивали нотки снисходительности и разочарования. Думаю, он озвучивал позицию матери, которую боготворил, с которой всегда во всём соглашался. Я видела её только однажды, мы тогда возвращались из магазина домой.
– Вадим! – окликнула высокая, моложавая женщина в модной шубке.
– Подожди здесь, – Вадим передал мне пакет с продуктами и подошёл, даже подбежал, к матери. Та взяла его под руку, и отвела в сторону. Я не слышала, о чём они говорили. Я как вкопанная стояла посреди улицы, прижимая к себе тяжелый пакет. Закончив разговор, Вадим проводил мать к ожидавшей её машине, открыл дверь. Перед тем как сесть, она обернулась и посмотрела на меня оценивающе и вопросительно. Так смотрят на вещь, приобретённую по случаю, когда не могут решить: нужна она или нет, избавиться сейчас или чуть позже? Ладно, пусть пока побудет, пусть сынок побалуется – лёгкая улыбка смягчила выражение холёного лица. Но меня она не согрела, мне было неуютно и холодно. А Вадим тогда шёл и тоже улыбался. «Рад, разрешили, позволили», – почему-то со злостью подумала я. Опять придираюсь.
– Не придирайся, – говорил он, когда я просила его не травмировать мою подругу Анну своим интеллектом. Да, она, окончив школу, устроилась работать няней, потому что нужно помогать матери и младшим сёстрам. Да, она не читала Сенеку, не ходит в оперу, не умеет играть в шахматы, но я люблю её, и более доброго, бескорыстного, преданного друга у меня нет. А Вадим любит поприставать к ней с разными «умностями»:
– Скажи мне, Анюта, читала ли ты Зигмунда Фрейда?
– Нет, не читала.
Зная мою любовь к ягодам, Анна привезла из деревни смородину и как раз пересыпала её в миску, чтобы перебрать и вымыть.
– У неё ещё всё впереди, – я, как всегда, пыталась смягчить ситуацию.
– И как же тебя только в няньки взяли?
Вадим в тапочках и домашних брюках сидел в кресле. Был выходной, и он остался у меня до обеда.
– А так и взяли, одну, без Фрейда. А сам-то ты читал? – не сдавалась без боя Анна.
– Чита-а-а-л, чита-а-л, – он любил иногда «повыпендриваться» и говорил, растягивая слова, что злило Анну.
– А там не написано, что мужчина должен приводить любимую женщину в свой дом, а не пользоваться бесплатно её съёмной квартирой?
Моя подруга не боялась задавать ему самые насущные и животрепещущие, с её точки зрения, вопросы.
– Строю, строю, вот постро-о-ю...
Что будет, когда он построит дом, Вадим недоговаривал. Просто многозначительно кивал головой, и его длинные, заложенные за уши волосы падали, занавешивая лицо и подводя итог разговору. Но я, и не глядя в лицо, знала, что он лукавит, что это очередное представление. Дом строил не Вадим, а его мать, и однажды, когда ему захотелось показать стройку мне, она не разрешила. Впрочем, он не огорчился:
– Посмотришь потом, когда всё будет готово.
Вот к чему я всё это? Что изменится от переливания из пустого в порожнее? Как душно! Вспомнилась красная смородина крупная, прохладная, кисленькая. Снова захотелось пить.
– Вам минералку с газом или без? – спросил сосед.
– Без, – автоматически ответила я, ещё не вынырнув полностью из думок.
Автобус остановился у заправки. Мой попутчик вышел, а когда вернулся, протянул бутылку минеральной воды.
– Спасибо.
Я была благодарна ему, но знакомиться и вести пустые дорожные разговоры всё равно не хотелось. Сосед, вероятно, думал иначе. Минут десять он молчал, но желание заговорить всё это время висело в воздухе.
– Давайте познакомимся! Меня зовут Кирилл, я работаю на стройке прорабом. А вы? – спросил он.
Я ответила и мысленно попрощалась со своими планами. Всё. Сейчас придётся слушать или делать вид, что слушаешь, и кивать, и поддакивать всю дорогу. Но реакция мужчины была более чем неожиданная. Он резко всем телом повернулся ко мне.
– Это очень хорошо! Именно вы-то мне сейчас и нужны! – слишком громко сказал он, при этом брови его взметнулись вверх, глаза загорелись, а на лице и на шее выступили красные пятна. Я испугалась – сумасшедший! Тут не психолог нужен, а психиатр. Вероятно, я не смогла скрыть эмоции, и он тут же стал меня успокаивать.
– Извините, пожалуйста! Не пугайтесь, я не сумасшедший. Просто очень нужно поговорить, – он свёл брови в одну линию, снова поджал губы, – очень нужно поговорить... а получается так, что не с кем.
Последние слова были произнесены чуть слышно. Я видела: он не хотел, чтобы его просьба выглядела, как жалоба, он надеялся, что я приму её как констатацию факта. Он даже попытался сгладить ситуацию раскованной и непринуждённой улыбкой, и это ему удалось. Неожиданно на его совсем не пухлых щеках образовались наивные детские ямочки. И я не выдержала, я тоже заулыбалась – не так-то часто во взрослом мужественном человеке проглядывает ребёнок. Он же от моего внимания смутился ещё больше, взъерошил волосы и теперь уже стал похож на провинившегося подростка. Он нравился мне всё больше и больше…, нет, не так, он был мне очень симпатичен.
– Всё в порядке. Говорите, говорите, я внимательно слушаю – теперь уже я успокаивала его.
– У меня есть жена Леночка, – сообщил сосед, при этом он улыбнулся, и я снова отвлеклась на ямочки. – Вернее, она была. Вчера я от неё ушёл… Вернее, уехал. Я люблю её и хочу всё вернуть… Как вы думаете, можно ли всё вернуть?
Наконец-то пошел дождь. Стало легче дышать. Свет в автобусе не включали. Кирилл старался говорить спокойно, сдерживаясь. Вероятно, он понимал, что, не владея ситуацией в полном объёме, я не смогу ответить на его вопросы, но как человеку, наглотавшемуся воды, нужно откашляться, чтобы задышать снова, так и ему нужно было сейчас выговориться. Что ж, нужно так нужно.
– Не торопитесь. Времени у нас достаточно. Давайте всё по порядку, – я специально говорила медленно, пусть соберётся с мыслями, успокоится.
Он наклонил голову и долго молчал. Жалеет, что начал разговор? Злится? Мне стало интересно.
– Хорошо, слушайте, – он слегка приблизился ко мне и стал рассказывать историю своей любви.
– Мы с Леночкой знакомы ещё со школы. Раньше вместе с мамой и младшей сестрой она жила в Москве, но потом появился отчим, отношения у них не сложились, и мать отправила её к бабушке в наш город. Она мне нравилась ещё тогда, в десятом классе. Такая хрупкая, воздушная, как фея… Впрочем, с тех пор она мало изменилась, сейчас покажу… У меня есть её фотография.
Он передал мне снимок. Даже при плохом освещении было видно, что молодая девушка красива: худощавое личико, огромные глаза, пухлый рот, точёный носик, вьющиеся лёгкие волосы. А главное, что при такой внешности она не выглядела глупой куклой Барби или жеманной Мальвиной. Улыбка её была несколько робкой и смущённой, а взгляд спокойным и уверенным. А ещё казалось, что смотрит она не в камеру, а прямо вам в глаза. Смотрит настойчиво и вопрошающе. Непонятный дисбаланс между «слабой» нижней частью её лица и «твёрдой» верхней не отталкивал, а, скорее, притягивал. Глядя на неё, хотелось тут же сделать всё, что она попросит: улыбнуться, познакомиться, подружиться, утопиться, разбиться в лепёшку.
– Нравится? – спросил сосед.
– Симпатичная.
– Она всем нравится, со всеми находит общий язык, она начитанная, она очень хороший собеседник, умеет поддержать любой разговор, она... хотя, сейчас не об этом, – рука его снова потянулась вверх, к волосам. – Так вот, в школе никакого внимания ко мне с её стороны не было. Всё произошло позже. Она окончила педагогический институт и ещё год жила там же, в Москве, в гражданском браке с преподавателем этого института. Потом они разошлись, и она вернулась в наш город. Встретились мы на дне рождения моего друга, через месяц поженились. Я тогда после учёбы работал в Москве бригадиром строительной бригады, и у меня уже была отложена некоторая сумма денег, но купить дом мы смогли только через год после свадьбы. Этот год был не самым лучшим в нашей жизни. Мы слишком мало времени проводили вместе. Я работал, много работал, приезжал раз в две недели на пару дней. Леночка не захотела жить у моих родителей, осталась у своей бабушки. Но когда у нас появился свой дом, жизнь наладилась. Она замечательная хозяйка, сама всё обустроила в комнатах, сама распланировала двор, цветник. У неё хороший вкус, это не я придумал – так оно и есть! – Кирилл увлёкся, говорил торопливо, взахлёб. Я молчала: некуда было вставить слово. Я злилась. Он почувствовал это и тоже замолчал. Ишь ты, чувствительный какой!
– Где работает Лена? – спросила я, воспользовавшись паузой.
– Леночка? – по-дурацки переспросил он. «Ну, не Марфута же», – хотелось ответить мне.
– Она не работает. Некоторое время, ещё в Москве, она преподавала в школе русский язык и литературу, но у неё слабое здоровье, бесконечные ангины, низкое давление… Нет (он покачал головой из стороны в сторону), я неправильно сказал, она работает дома. Она держит на себе весь дом. Когда я приезжаю, всё идеально убрано, всё на своём месте, обед всегда приготовлен. Она очень хорошо готовит. Ещё у нас в доме много цветов. Цветы тоже требуют ухода – полить, подкормить… Она всегда находила, чем себя занять…
Он говорил и говорил, улыбался, вскидывал брови, ерошил волосы, при этом лицо его имело выражение одновременно восторженное и глупое, точь-в-точь как у родителей маленьких детей, когда они сюсюкаются с ними, не замечая, что выглядят в это время великовозрастными идиотами. А может, и замечая, да наплевать им! Кстати, о детях.
– У вас есть дети? – я прервала его нескончаемый монолог.
– Какие дети! Она сама как ребёнок! У неё такие пальчики…
Он посмотрел на мои руки. Я непроизвольно сжала их в кулаки. «Маразм!» – при этом пронеслось в голове. У меня крупные руки. И не только руки. Вадим говорил, у меня надёжный, крепкий костяк. Вроде бы комплимент моему телосложению, но мне всегда казалось, что такая похвала больше подходит лошади или корове. Вот благодаря крепкому костяку мне никогда не быть такой изящной как Леночка. В Индии есть поговорка: худая корова не станет газелью, поэтому я никогда не пыталась сильно похудеть.
– Я что-то не то сказал? – он заглянул мне в лицо.
– Нет, нет, – продолжайте.
Надо взять себя в руки. Нельзя так реагировать на слова постороннего человека, тем более психологу. Это непрофессионально.
– Мы, конечно же, планировали ребёнка, но попозже, когда ей здоровье позволит, когда наше материальное положение станет более стабильным. Мы хотели съездить в Грецию, поменять машину…, – он опустил голову.
«Да не позволит ей здоровье родить ребёнка! Никогда не позволит! Годам к сорока она совсем расклеится и разболеется, а за Грецией последует Испания, за машиной – шуба, потом ещё что-нибудь», – язвительно продолжила я про себя. Но, взглянув на соседа, поняла, что сейчас совсем не время для иронии, даже не высказанной вслух. Он сидел молча, отвернувшись к тёмному слепому окну, и в напряжённой линии его шеи, в горестном наклоне головы, в руках, безжизненно брошенных на колени, я увидела столько боли и отчаяния… Мне стало жалко его. Я никогда не видела, чтобы мужчина горевал так очевидно и так пронзительно. Они всегда стараются не показывать душевных страданий. И этот старался, но боль всё равно прорывалась. Невыносимой была, или он такой тонкокожий, или я чересчур прониклась чужими эмоциями? Вообще-то, я детский психолог, и у меня нет опыта работы с семейными парами, может, поэтому я так остро чувствую его переживания?
– Она ушла к другому? – я решила больше не мучить его.
– Нет, это я ушёл. Она не захотела меня обманывать и сама всё рассказала. Я уехал. Может ли всё вернуться? Бывало ли так в вашей практике? – он не поднимал голову, не смотрел мне в глаза. Он оправдывал её. Он надеялся.
– В жизни всё бывает. Конечно, она может к вам вернуться, но для этого нужно время.
Я говорила ещё что-то… Пусть надеется. Им обоим нужно время – ему, чтобы смириться, научиться жить без Леночки, а ей осмотреться и правильно, без потерь для себя сориентироваться в ситуации. И я ведь почти не обманывала Кирилла: его жена на самом деле может вернуться к нему, если тот, другой мужчина, не сделает её жизнь ещё более комфортной. Но, если честно, то вряд ли она вернётся. Такие не ошибаются, они просчитывают всё на много шагов вперёд. Несмотря на добродушное и беззащитное выражение лица на фотографии, Леночка казалась мне увёртливой, хищной зверушкой, которая никогда не пропадёт в жизни. Невзирая на страдания окружающих и прочие, ничего не значимые для неё обстоятельства, она всегда найдет себе тёплое местечко.
Давно уже стемнело, и сидевшие впереди нас, «двое из ларца» совсем по-родственному склонились друг к другу головами, срослись, как сиамские близнецы, плечами и, синхронно покачиваясь в такт движению автобуса, мирно похрапывали.
Дождь усилился. Мой сосед ни о чём меня больше не спрашивал. Он закрыл глаза и отвернулся к окну. Спит? Нет, не спит. Обдумывает сказанное мной. Рисует картину возвращения драгоценной жены. Я тоже закрыла глаза, представила себе изящную, холёную Леночку, в очередной раз устраивающую свою личную жизнь, в доме, который построил для неё Кирилл, и разозлилась. «Да плюнь ты на неё! – мысленно обратилась я к нему. – Она любит и всегда будет любить только себя! Она и нынешнего на другого поменяет, если ей так будет удобнее!» И чего завелась, спрашивается? Это я уже себе. Тебе-то какое дело до них? Думай о своей личной жизни! Но думать мне уже ни о чём не хотелось. Разболелась голова, а впереди ещё больше часа пути, уснуть бы.
Я ёрзала на уклонном сиденье, пытаясь устроиться поудобнее, как вдруг автобус резко затормозил. Стукнувшись лбом о подголовник, я попыталась ухватиться за него руками, но тут последовал такой толчок, что я всем телом влипла в спинку сиденья, а голова моя так дёрнулась назад, что чуть не оторвалась вовсе. Сверху что-то тяжело ухнуло, послышался металлический скрежет, автобус стал крениться набок, и тут мой сосед вскочил, выдернул меня из кресла, и мы вместе с ним полетели на пол. Падая, я больно ударилась головой, лицо моё оказалось прижато к пыльному резиновому коврику, рука вывернута. Автобус дёрнуло ещё раз, вверху с треском и грохотом что-то разорвалось, кто-то закричал. Крепко прижатая к полу, в темноте и в пыли, я видела только вытянутую вперёд руку своего соседа. Он держался за металлическое крепление сидений. Я хотела сказать, что мне не хватает воздуха, хотела попросить, чтобы он отпустил меня, но не могла. Я не могла повернуть к нему голову и не могла закричать. Некоторое время я ещё слышала крики людей в автобусе, суету снаружи, а потом шум стал отдаляться. Уши мои заложило не хуже чем в самолёте, и я провалилась во что-то тёмное и мягкое. Всё, ничего больше не помню.
Очнулась уже в палате, где находились ещё две женщины, пострадавшие в этой аварии. Меня подташнивало, болела голова, грудь и левая нога. Оказывается, специальная машина-тягач, перевозившая на завод огромную деталь в виде тяжёлой круглой катушки, по какой-то причине резко затормозила. Тросы, удерживающие эту штуковину, лопнули, и она скатилась на наш автобус, вначале смяв, а потом и расплющив его с одной стороны. Погибло пять человек, в том числе и «двое из ларца». Меня спас сосед. У меня сотрясение мозга, растяжение связок левого голеностопа, ссадины и ушибы. У Кирилла перелом правого предплечья. Ему наложили гипс, и, отказавшись от госпитализации, он уехал. Все эти сведения мне выдала соседка по палате. Она раньше работала медсестрой в хирургическом отделении, поэтому диагнозы перечисляла, как будто читала историю болезни. Ещё она заверила, что «полученные травмы имеют обратимый характер», то есть вскоре всё пройдёт. «Ну хоть в этом повезло», – подумала я.
В висевшей на спинке стула сумочке зазвонил мобильник. От резких движений у меня снова закружилась голова.
– Привет! Ты как? Добралась? – звонил Вадим.
– Добралась, да не туда, куда нужно, – я осторожно потрогала нижнюю челюсть, разговаривать было больно, справа определялась припухлость.
– Хорошо. Завтра вернёшься, я зайду к тебе, – вероятно, он не всё расслышал.
– Не надо, – я не хотела ничего уточнять.
– Тогда послезавтра. – Он не слушал меня. Он, как всегда, куда-то торопился.
– И послезавтра не надо, – мне хотелось быстрее закончить разговор.
– Хорошо, тогда, я позвоню в пятницу. Пока!
Наверное, после сотрясения в моей голове что-то сдвинулось или, наоборот, встало на своё место. Вопрос с Вадимом был решён: я больше не хочу ни видеть его, ни слышать. Знаю, что расстаться без нервов и выяснения отношений получится вряд ли. Всё-таки четыре года – срок немалый, и Вадим не привык, чтобы его бросали. Я даже знаю, что он мне скажет: мол, я и такая, и сякая, и его не стою, и не оправдала, и не оценила, и т.д. и т.п. Ничего. Сам говорил, что костяк у меня крепкий – выдержу. Вот даже сейчас, когда особенно хочется пожалеть себя, думаю об этом и не плачу.
Кто-то постучал в окно. Стараясь не двигаться резко, я приподнялась. Маленькая серая птичка стучала в рассохшуюся раму. Потом вспорхнула и улетела.
Я осторожно села на кровати и посмотрела в окно. Больница стояла на окраине города, на возвышенности. Вокруг ютились домики частного сектора, вдали виднелась тёмно-зелёная полоска леса. Моросил дождь. Мокрая лента федеральной трассы поблёскивала серым антрацитом, а ползущие по ней разноцветные машины казались лакированными, совсем новенькими. «Дождь – это хорошо, дождь – это обновление, – подумала я, чувствуя себя совсем разбитой. – Время от времени всему требуется обновление и отдых. Мне просто надо немного отдохнуть». Я закрыла глаза и уснула раньше, чем голова моя коснулась подушки.
