3 мая
Наташа с Лёшей на праздники улетели в Дагестан. Даже Пасху встретили в пути. Своей компанией сначала поживут в Махачкале, затем переедут в Дербент, где побывают в гостях у Рагима. С Наташей для своего друга передал книгу «Лестница». На память. Воочию уж вряд ли встретимся. Так и будем переговариваться по телефону.
В Махачкале, как рассказали наши путешественники, позвонив домой, строго блюдут Рамадан. До позднего вечера все кафе закрыты. Для туристов ограничения — воспрещается ходить в шортах. Лёшу на территорию форелевого хозяйства едва пустили — только после уговоров, словно он не на рыб приехал смотреть, а в мечеть.
Сегодня в главных новостях по ТВ показали сюжет из Дербента. Там невиданный за все времена наплыв туристов. Только в мае приезжает более ста тысяч. У крепости столпотворение. Появилась набережная вдоль моря. (Ранее Рагим говорил: «Где вы купались, теперь это место не узнать».)
Да, я помню совсем другим этот древний город: и жарким летом, и поздней осенью, и в самое начало разрухи, когда у самого края стояло существование СССР, и в завершении ельцинского правления, и в период Грузино-Осетинской войны (об этих днях есть уже записи и в моих «Искрах потухающих костров»). Я узнал этот город благодаря гостеприимству Рагима Мукаиловича Казиханова. С хорошим человеком когда-то давно свела меня судьба, и вот наша дружба длится и длится.
Сейчас вспомнилось начало ноября 2000 года. Погода пасмурная, но без дождей. Побывав в Новошахтинске и Ростове-на-Дону, мы с коллегой по тогдашней случайной работе наконец добрались на поезде до Дербента. У железнодорожного вокзала нас встретил Рагим, повёз к себе домой — в тогдашний, ещё старый дом. На втором этаже, для обогрева в зале в камин был протянут шланг, подающий газ. На конце шланга торчала металлическая трубка. Газ горел всю ночь, вместо дров и угля.
На следующий день ездили на берег моря. После застолья, разгорячённые, мы с Рагимом бегали наперегонки по пустынному пляжу. После этих соревнований сердце у меня в груди бешено колотилось. Тогда впервые осознал, что уже не так молод. Это «открытие» опечалило своей неожиданностью.
Песок холодил ступни ног, но я разделся, вошёл в море и поплыл. Вернулся к берегу, вместо мягкости донного песка ощутил его бетонную твёрдость. Так и выходил, подгоняемый волнами, на давно знакомый берег, тот самый, на котором со своими дочерьми более десяти лет назад валялся на пляже. И так в моей душе в тот миг что-то заныло от этой проснувшейся памяти, так одновременно горько и сладостно стало в ней, что я повернулся и долго смотрел в море.
Жизненный период конца 90-х годов ушедшего века был для меня самым тяжёлым, безбудущным, потому, видимо, о добром времени и вспомнилось с такой острой болью.
Только после этой поездки начнётся период создания «Вертикали», альманаха-журнала, принёсшего смысл моему дальнейшему существованию.
Все дни Рагим вкусно и обильно кормил, поил, показывал город, пытался помочь в деловых вопросах, ради решения которых мы, собственно, и приехали.
Пребывание в Новошахтинске оставило скорбный след в памяти. Закрытые шахты (для консервации их мы и поставили в местное управление несколько вагонов с лесом), никакой жизненной перспективы у людей. Как рассказывала занимающаяся нашим вопросом женщина: «Мужики либо спиваются, либо вешаются. А женщинам куда деваться? Хоть и безвыходно, но убить себя они не могут. Им детей хранить надо, их кормить, одевать. Вот и бьются из последних сил, выкручиваются. Они сильнее мужчин».
Дербент на этом фоне тоже не выглядел праздничным, но и обречённость его не чувствовалась. За многие-многие столетья чего только не видела эта земля. Хотя ни о каких туристах в те годы в Дербенте не слышали, их присутствие не предполагалось.
Рано утром просыпались под молитву муэдзина, разносящуюся по окрестностям из динамиков расположенной недалеко мечети. Опять же примета наступившего нового времени. Мы заезжали в прибрежные посёлки и покупали у рыбаков (или браконьеров?) только что выловленных не очень больших осетров, которых они доставали уже выпотрошенными из люльки мотоцикла. Рыбины светло-коричневые, шершавые, тяжёлые и влажные. Заезжали в одичавший, заросший сад, который я помню другим — щедрым на яблоки и сливы, ухоженным, с высохшей, пожелтевшей от жаркого солнца травой, хрустко пылившейся на коричневой земле и громко хрустевшей под подошвами башмаков. Земля требовала полива, как уставший путник жаждет глотка прохладной воды, и всё-таки в изобилии плодоносила.
Но пришло время отправляться в обратный путь. Из Махачкалы ночным поездом мы поехали в Астрахань. К утру я почувствовал, что заболеваю. Через силу погулял со своим спутником по центру города, но вскоре вернулся на вокзал в зал ожидания. Поезд на Нижний Новгород уходил вечером, а мне становилось всё хуже и хуже. Непрестанно хотелось спать, в теле разбитость, но скамьи на вокзале с подлокотниками, лечь невозможно. Попросил коллегу, который как-то между прогулками по вокзалу подошёл ко мне, узнать, где здесь медпункт. Он отошёл на короткое время и вскоре, вернувшись, сообщил, что ничего не нашёл, зато великолепно попил пиво с раками в местном пивбаре. Тогда, превозмогая слабость, я встал сам, прошёл один зал, второй, и невдалеке обнаружил комнату с красным крестом на двери. Первым делом пожилая врач измерила у меня температуру — 39,5. Дала выпить какую-то таблетку, что-то доброжелательно посоветовала, и я вернулся на прежнее место в зал ожидания. Вновь попросил попутчика, который вернулся из пивного зала, у вокзала на ближайших путях посмотреть наш поезд. Я бы подошёл к вагону, попросился у проводников лечь в своём купе. Но и тут от коллеги получил отказ.
В полузабытьи дождался объявления посадки. Лишь войдя в купе, тут же обессилено, не раздеваясь, лёг на полку. Появившаяся проводница, было, прикрикнула: «Это ещё что такое!» Но, поняв моё состояние, посетовала, словно слышала прежнюю мою просьбу: «Так чего же не пришли раньше? Наш состав стоял недалеко от вокзала».
Как прошла дорога до Нижнего Новгорода, совсем не помню. Позже я как-то повторил этот путь, и он оказался очень долгим, утомительным, более двух суток. Товарищ мой быстро подружился с соседями по купе, ходил с ними в вагон-ресторан, был в хорошем расположении духа. Но это я вспоминаю короткими урывками. Всё остальное время, видимо, спал или был в каком-то забытьи.
В Саратове смог заставить себя выйти из вагона, найти в кассовом зале вокзала аптечный киоск, купить по совету продавца таблетки, из которых, не задумываясь, сразу несколько штук выпил.
Только, когда подъезжали к Нижнему Новгороду, я немного пришёл в себя. На такси с подаренной Рагимом картиной в тяжёлой раме, вырезанной из бука, доехал до дома. Тут отлежался, сбил температуру.
После всего пережитого я принял решение, что никаких обязательств перед тем своим коллегой не имею. Исходя из этого, из приобретённого опыта и поступал в дальнейшем в отношении него.
Картина же из Дербента и сейчас висит на стене в моей рабочей комнате. На ней изображен большой букет сирени, высокий бокал с вином, яблоки, чайная чашка на блюдце… Автор — художник из Чечни. Во время военных событий бежал из Грозного. Нашёл пристанище в недостроенном новом доме Рагима, заодно сторожил его и писал картины на продажу. В один вечер мы сидели в большой комнате недостроенного дома, и тогда художник (на картине стоит его подпись — А.Бахтияр) рассказал, что ещё в первую чеченскую в Грозном был разграблен и уничтожен Художественный музей, в фондах которого хранились произведения классиков русской живописи.
С попутчиком же моим, которого я в своё время пригласил с собой в Дербент, в последний раз мы встречались по его просьбе. У него возникла производственно-финансовая проблема, к решению которой он хотел подключить меня. С лёгким сердцем я ему отказал.
6 мая
«Журавли» — некое действо из семи сцен в здании Учебного театра показало Нижегородское театральное училище, поставив его к Дню Победы. (Руководитель проекта Леонид Чигин — он и пригласил меня на премьеру, сценарист Родион Белецкий — в программке представлен как «известный российский писатель и драматург»). В постановке приняли участие студенты разных курсов творческих направлений — драмы, куклы… Само оно разбито на семь сцен, каждая из которых разыгрывается в отдельном помещении. Зрители разбиты на шесть групп по числу букв в слове ПОБЕДА. Мне досталась буква «О», и надо сказать — наш просмотр локаций (такое создалось впечатление), очерёдность сцен, оказался наиболее удачным.
«Бомбоубежище». Спускаемся в подвал старинного здания. Высокие сводчатые потолки, толстенные стены красного кирпича. Подвал глубок. Встретившая нас у двери наверху «Провожатая» (лучше бы её назвать «Дежурная по бомбоубежищу») проводит по небольшим помещениям. Затем, освещая низкие проёмы тёмных отдельных комнат фонарём, проводит зрителей в самое отдалённое от лестницы помещение. Здесь сумрачно, свет только от небольшого фонарика на столике. Рассаживаемся на лавочки вдоль стен. Появляются двое молодых людей — парень и девушка. Слышим, как будто где-то на улице сигнал воздушной тревоги, шум самолётных двигателей. Провожатая якобы успокаивает зрителей, что стены надёжные, мы в безопасности, при этом чуть ли не через слово называет нас «товарищами» — видимо, так представляется драматургу общение людей между собой в те годы.
Вот тут и начинается главная сцена этого отрывка постановки. Двое молодых людей, что оказались среди нас как бы случайно и, понятное дело, влюблённых, говорят о войне, желании уйти на фронт, приписав себе лишние годы, и т.д. Всё это происходит вполне достоверно, даже проникновенно.
Заканчивается всё с отбоем воздушной тревоги. Для просмотра второго эпизода пришлось подняться в зрительный зал. Тут («Синенький скромный платочек. Агитбригада») происходит репетиция фронтового концерта. Девушки поют песню, когда одной приходит похоронка на кого-то из близких. И тогда «трагически», со слезами она исполняет «Синенький платочек». Режиссёр концертной бригады (инвалид-военный) до этого всё кричавший на девчонок за их не совсем качественное исполнение песни, наконец, смягчается.
Режиссёр двух просмотренных сцен А.А. Ярлыков в целом с задуманным драматургом справился. Огорчает лишь неточность в деталях, которые лучше бы всего знать. О слове «товарищ», использованном так часто, что это переходит в гротеск, я уже сказал. Но ведь и похоронка, это не солдатский треугольник, а четвертушка канцелярской казенной бумаги определённого утверждённого образца. Видел я их — подлинные. Оттого трагизм потери только глубже: личное горе соприкасается с холодом государственной бюрократической машины, где потеря человеческой жизни становится казённой бумагой по учёту солдата, находящегося на военной службе.
«У гробовщика». Действие разворачивается в отдельном новом помещении на первом этаже. Постановка Ю.Э. Фильшина. Пожалуй, самая глубокая и многослойная сцена. Плотник делает гробы (тоже калека с повреждённой ногой, которого, несмотря на его требования, не берут на фронт), а рядом другой рабочий разукрашивает матрёшки. И встаёт вопрос — что нужнее в это время людям, которые должны решить тут же зрители: либо помогать сооружать гробы, либо мастерить игрушки. Для этого и будущие актёры подобраны удачно: гробовщик строг, в обращениях и суждениях груб и категоричен; игрушечник мягок, улыбчив, услужлив — но без лести, от внутреннего человеколюбия.
«КуКрыНикСы». Самый верхний этаж здания — под крышей. К художникам приходит принимать работу представитель горкома коммунистической партии. Те рисуют карикатуры на Гитлера, но представитель власти и сам мало чем от него отличается. Он туп, визглив, размахивает руками. Зовут представителя Андрей Андреевич (намёк на Жданова?). И хоть в итоге всё вроде бы сводится к розыгрышу, шутке, даже выпиванию по десяти граммов (вместе со зрителем) коньяку с тостом: «За победу!», но какое-то тягостное впечатление от увиденного и услышанного не проходит. Поставлено режиссёром А.А. Богдановым.
«Коктейль Молотова». Выходим во двор театра. Действующие лица: двое изобретателей, генерал с адъютантом, офицер особого отдела. У изобретателей не всё получается с первого раза. Генерал нервничает, адъютант весь процесс непрерывно зачем-то фотографирует, офицер особого отдела не переставая орёт на изобретателей и генерала, который перед ним оправдывается, но всё-таки даёт последний шанс до смерти запуганным изобретателям, у которых, наконец-то, всё получается.
«У директора завода». Режиссёр А.Я. Кулиев. Для постановки освободили кабинет администратора Учебного театра. Директора Сормовского завода военного времени Ефима (Хаима) Эммануиловича Рубинчика сыграл студент третьего курса И. Степашин, показав тот тяжелейший момент, когда по просьбе И.В. Сталина завод должен был значительно увеличить выпуск танков Т-34. И тут всё сводится к крику, страху, словно именно на этом чувстве страна изобретала, строила, побеждала…
Вся подобная либеральная чернуха порядком надоела своей вопиющей неправдой, многажды опровергнутой самой жизнью, но нет — ради того, чтобы быть в «тренде», тянут и тянут эту ложь в киноленты, театральные постановки, на страницы книг и журнальных публикаций.
И вновь, как мне показалось (я об этом уже писал), в училище соперничают два направления: поиска исторической и духовной правды, нравственного поиска высшей справедливости и поверхностного подлаживания под столичную моду либерального толка, абсолютно чуждого национальным интересам, традициям русской культуры, духовным основам нации.
Примиряюще выглядит последняя сцена, разворачивающаяся на улице Большая Покровская напротив здания Учебного театра — «Вольер» (постановка М.Р. Сабирова и М.А. Сторожевой). Собравшиеся зрители всех групп образовали круг, убираются решётки импровизированного вольера, где стоят модели трёх белых журавлей. Звучит знаменитая песня на стихи Расула Гамзатова. Журавли «оживают» в руках актёров… и в итоге «улетают».
Прощаясь с директором Театрального училища, поздравляя его с премьерой, я дважды повторил: «Вы должны понимать свою ответственность: что, как педагоги, вложите в души молодых актёров, с тем они и пойдут по своей жизни — как гражданской (граждане России), так и театральной».
Не знаю, услышал ли меня, правильно ли понял Леонид Александрович Чигин?
7 мая
Приехал Борис Лукин, привёз дополнительные четыре тома поэтической антологии «Война и Мир. Великая Отечественная война (1941-1945) в русской поэзии XX — XXI вв.» с шестого по девятый. Я устроил встречу с составителем этого поистине грандиозного собрания в нашем Союзе писателей. Там есть стихи нижегородцев, подавляющее большинство из которых я передал ещё раньше Борису.
На Западе удивляются тому масштабу, с которым в России отмечают День Победы. В раннее время демократии и у нас этого застыдились, начали всё сворачивать, признаваться в тех грехах (перед мировым сообществом и оголтелыми русофобами), которые не совершали. Но вот проходят годы, и всё возвращается на круги своя.
Народы СССР и, в первую очередь, русский народ, понесли такие жертвы, отстаивая свою независимость, право на жизнь, что убить эту память в душах людей оказалось невозможным. Даже в угоду политической конъюнктуре. И во многом помогла сохранить её поэтическая строка, произнесённая и написанная на многих языках, но в первую очередь (и тут!) на русском. Стихи — эмоциональная память поколений о пережитом.
Прозой фиксируются, изображаются исторические факты. Поэзией — состояние души народа во время этих событий. Конечно, не всё однозначно в антологии, не все помещённые в ней стихи высокого качества. Да только стоит ли эти тексты оценивать лишь по критериям талантливости и одарённости их авторов. Разве мало талантливо написано всякой дряни, возведено до небес, чуть ли не названо современной классикой. А на деле — ни уму ни сердцу. Эквилибристическая словесная пустота.
10 мая
Двадцатый Пасхальный фестиваль, организованный Валерием Гергиевым. Концерт Симфонического оркестра Мариинского театра. Начало задержалось более чем на час, но зрители терпеливо дождались не расходясь, и оказались полностью вознаграждены великолепным исполнением замечательных музыкальных произведений.
В этот вечер в зале Нижегородской филармонии звучало много музыки С.С. Прокофьева. Её исполнял вместе с оркестром неожиданный гость фестиваля, пианист Даниил Трифонов, совершенно покоривший слушателей своей виртуозной игрой. По требованию зала ему ещё дважды пришлось играл на бис.
Завершился концерт Симфонией № 5 Сергея Прокофьева. В этот раз я сидел во втором ряду совсем рядом со сценой, потому невольно наблюдал, как Гергиев руководит оркестром, как тот повинуется каждому движению его пальца, а ладони дирижёра трепещут, каждый палец на них, всякий по отдельности, как листья ивы на ветру. Всё живёт, всё живёт музыкой — глаза, мимика лица, всё тело.
Мне всегда казалось, что музыка Прокофьева несколько сконструирована (в отличие, например, от парения духа в произведениях Петра Ильича Чайковского), но в исполнении оркестра под управлением Гергиева вся эта композиторская инженерность исчезает — музыка звучит возвышенно, органично, объединяюще, и уже ничто не отделяет слушателя от оркестра. Это достигнутое единение — заслуга только дирижёра.
11 мая
Утром стрельба в одной из школ Казани. 19-летний парень из многозарядного охотничьего ружья убил семерых учеников восьмых классов и двух учительниц, более двадцати человек пострадало, шестеро из которых в реанимации в крайне тяжёлом состоянии. Нападавший взорвал в школе и самодельную бомбу. Всё происходило в течение восьми минут. Быстро приехали специальные силовые службы. Нападавший сдался. Все, кто его знает, отмечали: воспитан, вежлив, ни в чём дурном никогда не был замечен. Единственное — в январе бросил учёбу в колледже. После чего и купил ружьё.
На завтрашний день в Казани объявлен траур. Учёба во всех школах отменена. Будем ждать уточняющих новостей.
Продолжаются столкновения между палестинцами и израильтянами в Секторе Газа и в Иерусалиме, на Храмовой горе. Всё началось из-за выселения палестинских семей с территории Восточного Иерусалима и столкновений с протестующими у мечети Аль-Акса. За несколько дней с обеих сторон выпущены сотни ракет, есть убитые и пострадавшие как среди арабов (большинство), так и среди евреев.
Впервые вспыхнули столкновения внутри самого Израиля, в разных городах, где мусульмане-горожане, граждане страны, оказались на стороне палестинцев. Заговорили о возможной войне внутри Израиля, которой, я уверен, евреи не допустят. Но от факта эскалации нового качества никуда не деться.
В Кабуле взрыв у школы для девочек. По сообщению ТАСС по меньшей мере 85 человек погибло и 150 получили ранения. Ответственность за теракт пока никто не взял.
Появилось второе письмо французских военных с предупреждением о возможной гражданской войне, на этот раз уже не от отставников, но зато анонимное. Текст его полностью поддерживает авторов первого послания: «Мы видим насилие в наших городах и деревнях. Мы видим, как коммунитаризм закрепляется в публичном пространстве, в общественных дебатах. Мы видим, что ненависть Франции и её истории становится нормой…» Под письмом поставили свои подписи уже более двухсот пятидесяти тысяч читателей форума, на котором появился его текст.
14 мая
Сорок дней, как не стало Кима Ивановича Шихова. Собрались помянуть художника в кафе на Малой Ямской, недалеко от дома художников, в котором находилась последняя мастерская Кима.
Погода стоит тёплая, из дома в верхнюю часть города пошёл пешком, и всё невольно думал, как сжимается, сокращается наш круг, круг тех людей, с которыми мне было хорошо, несмотря на наши споры, несогласия в каких-то вопросах. Все эти люди прошлой, ещё советской культуры. Теперь-то ясно видно — между нами и сегодняшним поколением проходит некий водораздел. Это явление объективное, и всё-таки на мой взгляд будет нести для общества безвозвратные потери как в интеллектуальном, так и в духовном отношении. Нам уже не совсем уютно в окружающем мире, а дальше будет только холоднее.
В кафе пришёл вовремя. Расселись за столы. Выступать мне никак не хотелось — всё сказал раньше, у гроба. Внимательно слушал других. Отметил: почти все говорившие плакали. Подобное на поминальном обеде вижу впервые. И ещё удивительно — совсем не было художников. А на столе, на самом видном месте, на отдельном небольшом столике в окружении цветов стояла икона и прислонённая к ней с траурной лентой в углу фотография Шихова. Вся семья Кима верующая, но он к православию так и не пришёл, на все уговоры сыновей и супруги об исповеди и причастии ответил отказом. В этом он был категоричен и стоек, как не раз подчёркивал — по завету своего отца. Об этом поподробнее есть в нашей большой беседе, опубликованной в журнале «Вертикаль. XXI век».
Несколько раз ко мне всё-таки обращались, чтобы сказал какое-то слово. Упорствовать становилось просто неприлично, будто не хочу выступать, имея в виду какой-то вызов. В итоге моё слово об ушедшем оказалось завершающим. Главная мысль — первая горечь от потери прошла, мы осознанно можем утверждать: достойно завершилась долгая и полностью воплощённая во всём (творческом, общественном, семейном) жизнь. Теперь это наше достояние, достояние города, которое со временем должно быть внешне увековечено.
Назад по жаркой Ильинской шли с С.И. Рогожкиным. Продолжали обсуждать мысль о том, что город не очень-то дорожит памятью важных для его истории людей в разных сферах: от спорта до культуры. Многочисленные памятники В.И. Ленину или как под копирку созданные в России монументы Петру I, в том числе и у нач, не способствуют возвышению Нижнего Новгорода.
15 мая. р.п. Воскресенское
Не так часто я бывал в рабочем посёлке Воскресенское, но всё же бывал. Об одной поездке сюда даже рассказал в своём раннем очерке «Река Ветлуга». На этот раз случай привёл на берег Ветлуги в связи с открытием персональной художественной выставки А.Ф. Важнёва.
Жарким и сонным полднем встретил нас посёлок. Пока Александр Фёдорович с дочерью Светланой на другой машине ездил на кладбище навестить родные могилы, мы остановились у набережной. Она построена на высоком откосе, с неё хорошо смотреть на широкую в половодье реку. Цветёт сирень, черёмуха. Смешанный запах несёт вольный ветерок — не сильный, ласковый, освежающий.
Прошли с Ириной к возрождающейся церкви. Видно, что восстановление идёт трудно. На месте некогда высокой каменной колокольни лишь несколько возвышается над крышей трапезной скромная деревянная звонница с несколькими небольшими колоколами. Значительная часть некогда величественного строения с чередой колонн по бокам до сих пор не отреставрирована.
Вернулись к машине, созвонились с Важнёвым. Александр Фёдорович уже в Доме Левашёва — филиале местного краеведческого музея. Отправились туда. Это оказался добротный каменный двухэтажный особняк, постройки начала ХХ века. Внутри винтовая каменная лестница, с кованой металлической решёткой перил. Архитектурный «аромат» прошлого дореволюционного времени.
Нас встретила директор музея Ольга Геннадьевна Бусловская. Тут на втором этаже выставочные залы и комната Музея земского доктора Ивана Дмитриевича Щукина, созданного стараниями С.И. Рогожкина: старый письменный стол, шкаф с немногочисленными книгами, на нём старая картина — по стилю похожему на ту, что осталась Николаю Офитову от деда. Видимо, такая изобразительная манера была модной и востребованной в те далёкие годы. Глядя на картину, не сразу и поймёшь: то ли это русский пейзаж, то ли европейский прошлых веков. Но написана со знанием дела, не дилетантски. В углу бюст врача, изготовленный благодарным пациентом. На столе множество копий фотографий, некоторые медицинские инструменты, настольная лампа прошлого времени — тяжёлая, массивная, камень с бронзой; металлическая чернильница в виде головы собаки (откидывающаяся крышка)… Позже ещё раз сюда зайду с Сергеем Ивановичем перед открытием выставки, и он подробно расскажет об истории каждого представленного здесь предмета.
Ольга Геннадьевна зовёт в основное здание музея — будет потчевать нас чаем с пирогами. Переезжаем к самому красивому дому посёлка, высокому рубленному деревянному терему, в котором в 1977 году, по решению местного Райкома КПСС и был открыт музей — главный дом усадьбы лесопромышленника Сергея Никаноровича Беляева 1905 года постройки. Чудо, что в годы лихолетья он не сгорел, не был разобран, сохранился (в отличие от каменных подсобных помещений — конюшен, погребов и так далее, которые в руинах) и теперь является символом посёлка, непременно везде изображающимся.
Попросил провести нам экскурсию по музейным залам. Много любопытного увидел и услышал. Непроста и запутанна история всякого народа. Людские судьбы переплетены с глобальными политическими событиями. Но насколько живуч этнос в жажде своего исторического существования. Есть в этом что-то закономерное, не случайное, заранее определённое. Мы ходили по относительно небольшим комнатам, в которых когда-то протекала мирная жизнь отдельного семейства со всеми его радостями и горестями, с любовью и непониманием. И думать не думали эти люди, что пройдёт совсем немного времени, и история не только их семьи, но и всей страны кардинально изменится. Появятся новые символы в виде знамён, лозунгов, пионерских галстуков и горнов, Похвальных грамот и соответствующих времени орденов… И всё это наполнит комнаты их дома, который превратиться в музей, где окажутся выставленными на обозрение и их личные вещи, и вещи нового времени, которые довольно быстро превратятся в образцы ушедшего быта…
Чай пили на третьем этаже, на смотровой площадке, открытой во все стороны и продуваемой ветерком. Изумительные виды на реку. Подняться сюда по крутой узкой лестнице не просто, но созерцательное удовольствие с лихвой окупает труды.
Пироги оказались открытые, с рыбой, куски которой истекали жиром. Ветер срывал салфетки со стола и доносил до нас запах цветущей в отдалении черёмухи. Одно посещение этого чудесного места оправдывало часы, затраченные на эту неблизкую поездку.
Но пора возвращаться в Дом Левашова. Открытие выставки происходит в том зале, в котором мальчишкой учился Саша Важнев — тогда в здании располагалась школа.
Само по себе удивительное совпадение. Думал ли тогда этот мальчишка, что пройдут многие годы, он много где побывает, много чего сделает и построит, вырастит своих дочерей и в итоге вернётся в эту комнату как художник, со своими полотнами, чтобы открыть персональную выставку, а его бывшие одноклассники, друзья, такие же мальчишки (в прошлом), а теперь степенные мужчины, часть старики по виду, придут поздравить его с этим событием.
Александр Фёдорович подробно рассказал о родителях, о своём жизненном пути, о том, как пришёл (а вернее вернулся — рисовать любил с детства, и первые шаги в этом делал, возможно, тут, в этой самой комнате, за ученической партой) к творчеству, живописи. Картины, все мне хорошо известные (среди выставленных есть две моих, подаренных художником в разные годы и я ими дорожу не только как имеющими эстетическую ценность, но и как дружескую память), на музейных стенах смотрятся иначе, по особенному, чем в комнатах на стенах дома Важнёва. В них словно больше воздуха, простора, красоты нашей природы…
— Обрати внимание, как красивы наши пионы, — с затаённой гордость прошептала мне на ухо Ирина.
Она любит эту картину, и за несколько дней отсутствия (как призналась) уже соскучилась по ней.
Музейные работники к организации открытия подошли ответственно. Было местное телевидение, пришла начальник отдела культуры районной администрации. Важнёв раздал зрителям на память выпущенный ранее альбом с репродукциями своих картин.
В Нижний Новгород возвращались вместе с Рогожкиным. Ирина и хозяин машины, как оказалось, никогда не были у озера Светлояр. Последний, мужчина немногим за сорок, всю жизнь проживший в нашем городе, даже не слышал о нём. Иногда дикая необразованность людей меня, уж вроде бы ко всему привыкшему, приводит в ступор. Я сразу понимаю, что это человек, похваляющийся, что имеет четыре машины, никогда не читал книг.
К озеру мы заехали. Оставив машину на площадке, пошли к берегу. Лишь одна собранная группа миновала нас. На Светлояре тихо и покойно.
На Кировском шоссе увидели берёзу, упавшую верхушкой на легковую машину. Поднявшийся сильный ветер, ослабевшие порывы которого немногим ранее и мы почувствовали, уронил дерево поперёк трассы, повредив капот автомобиля, за рулём которого ехала девушка.
Вот так и в нашей жизни — кого-то бури минуют благополучно, кому-то доставляют неприятности, кого-то уносит поток времени, кто-то из этого времени неожиданно возвращается совсем в другом качестве…
16 мая
Продолжается Палестино-Еврейская война. Сотни убитых с одной стороны, десятки с другой. Разрушены дома, сожжены машины. Уничтожены высотки в Секторе Газа: авиация Израиля работала последовательно, планомерно используя высокоточные боеприпасы. Продолжают лететь ракеты в обе стороны, неся смерть и горе людям.
Что-то жуткое происходит в Индии с продолжающейся эпидемией. 350 000 заболевших в день на протяжении последних недель. На улицах горят погребальные костры — близкие сжигают трупы умерших. Костров множество. Вид сверху впечатляет и пугает. Но деньги на дрова есть не у всех. И тогда трупы просто бросают в реку. В одну из излучин их принесло более ста пятидесяти: что-то прибило к берегу, что-то находится в воде. Жуткое зрелище.
Новое коллективное письмо военных в информационном поле. На этот раз 120 отставных генералов и адмиралов США высказались о нарушениях на прошедших президентских выборах и поставили под сомнение физическое и психологическое состояние Байдена, обратили внимание на введение в стране цензуры и прочее назревшие политические проблемы в США.
20 мая
Ярослав Кауров выступил в Союзе писателей со своими стихами из цикла «Шуты и клоуны» на фоне развешенных по стенам им самим нарисованных картинок на ту же тему. Выступил хорошо, театрально, с перевоплощениями (шляпа-котелок, панама, накладной красный клоунский нос, трость, шутовские очки) и исполнением песен под гитару. Многие из стихов будут опубликованы (уже завёрстаны) в 69-м номере «Вертикали. XXI век». Есть в них и социально-обличающие строчки, есть горько-созерцательные и безжалостно-оценочные.
Как мне показалось, какого-то эмоционального контакта между незначительной слушающей аудиторией и исполнителем так до конца установить и не удалось, оттого сам Ярослав внешне «заскучал», но моноспектакль с достоинством довёл до конца.
Там был один эпизод. Кауров прочитал стихотворение, смысл которого: покрыть бы все вершины гор золотом. Как оказалось — это стихотворение написано не на пустом месте. Всё разъяснил присутствующий другой поэт Андрей Тремасов.
Когда его отец уже был серьёзно болен, то как-то высказал такую идею — покрыть вершины гор золотом.
— Зачем? — спросил Андрей.
— Чтобы их видно было из космоса.
— Но ты же понимаешь, что это невозможно…
— Да какой ты после этого поэт!
Таков просто потрясающий ответ отца сыну.
Николай Захарович Тремасов (1927-2005 гг.) был выдающимся учёным, доктором технических наук, профессором, одним из основателей НИИИС, первым главным конструктором института (1966-1995 гг.), имел большой практический опыт в «Проблемах по разработке и изготовлению ядерных боеприпасов и их компонентов… Под непосредственным руководством Н.З. Тремасова так же были разработаны радиотелеметрические системы контроля, предназначенные для получения информации об основных параметрах изделий при лётных испытаниях, позволившие проводить их отработку без натурных испытаний. …был создан комплекс аппаратуры для инспекционного дистанционного контроля наличия ядерного оружия на контролируемом объекте».
Лауреат Государственной премии. Награждён двумя орденами Ленина, двумя Трудового Красного Знамени, орденом «Знак Почёта», «Октябрьской Революции» и прочими наградами. Написал книгу воспоминаний.
А сын его теперь производит горькое впечатление — руки трясутся, выглядит несвеже и даже более, за этим чувствуется большое физическое разрушение.
Вот, кажется, всё было дано человеку: талант поэта, способности учёного (кандидат наук), высочайший авторитет отца (отсюда отличная квартира в прекрасном месте Нижнего Новгорода, с видом на Волгу), но всё оказалось разменено на алкоголь.
Прочитав эти строки, Андрей, возможно, обидится на меня. Но если откровенно взглянуть: что здесь неправда?
Я по-доброму, с приязнью отношусь к нему. И в моих оценках нет зла — только горечь. Ну что я могу с этим поделать?
21 мая Горбатовка
Ровно год не бывал в гостях у А.Ф. Важнёва. Сколько же всего за этот срок произошло!
Первое, на что обратил внимание в доме — новая для меня работа художника Владимира Ерофеева. Очень хорошая, трогательная. Сразу вспомнил наш прежний разговор о возможной выставке Ерофееева у нас, в Союзе писателей.
Позвонил Володе с напоминанием и подтверждением прежней договорённости. Он в деревне, на Ветлуге: занимается огородом и прочими хозяйственными делами. Осенью зовёт к себе.
Я с радостью вспоминаю гостевание у него, берега Ветлуги, хождение по лесу, рыбалку и сбор грибов, шиповника…
22 мая
Начал серьёзно разбирать свой архив писем. Пришёл к выводу: уже сейчас многое следует готовить к публикации. Например, переписку с Геннадием Петровым из Атланты. Там много интересных наблюдений, оценок и суждений, серьёзной критики моих работ (даже ругательной). Это подлинные письма писателя. Кое-что раскрывается и о жизни в США. К письмам можно присоединить мою вступительную заметку и статьи, написанные о прозе Геннадия Петровича и об издаваемом им журнале «На любителя».
Довольно неожиданно количество писем от А.И. Казинцева. Вот уж что надо бы подготовить к публикации в первую очередь. Смерть Александра Ивановича оказалась столь неожиданной, что, готовя своё прощальное слово о нём, я даже не подумал заглянуть в нашу переписку. А там его живой голос: мягкий, интеллигентный и немного насмешливый.
Необычное происшествие в Китае. Во время ультрамарафона (дистанция сто километров) по пересеченной местности в Ганьсу спортсмены попали в ураган. Поднялся сильнейший ветер, обрушился град и холодный дождь, температура опустилась до нуля градусов. В итоге 21 спортсмен погиб, замёрзнув на перевале в горах, остальных 150 человек эвакуировали спасатели.
После окончания учений спецназов Сербии и России на Балканах Министерство обороны РФ подарило хозяевам (Белграду) тридцать штук танков Т-72 и столько же бронетранспортёров новейшей модификации.
Политика и расточительство?
24 мая
В продолжение темы состояние поэта Андрея Тремасова.
Позвонил Ярослав Кауров. Из его рассказа:
— Каждый раз, когда я уговаривал Андрея бросить пить, он в это же время уговаривал меня с ним выпить. В итоге к вечеру мы в драбадан напивались.
Далее замечание на мой смех.
— Тремасов психолог, потому знает, как найти подход к любому человеку.
В таком случае его зависимость от алкоголя воспринимается только горше.
Прочитал третий за последнее время рассказ Николая Бондаренко из присланных для публикации в «Вертикали. XXI век». До этого были «Песня о родине», «Подруги», теперь «Не все». Все — истории человеческих судеб. Тексты больше похожи на пересказы, за исключением «Песни о родине». Этот по объёму превышает совокупно два последующих, по художественному воплощению более серьёзная работа. Тут автору помогло знание среднеазиатской жизни. Он не только этнографически точно многое описал, но и психологически передал происходящее как с героем, попавшим в кабалу, так и с его хозяевами, которые не относятся к нему как к врагу или в полной мере как к рабу, но и за равноправного себе человека не считают.
Бондаренко удалось избежать сериальных штампов в развитии сюжета, хотя за основу всех рассказов взяты услышанные им истории, в действительности, случившиеся с разными людьми. И хозяин, и его сыновья, и жена, и даже пёс с верблюдом — все естественны в своей природной жизни.
Истории о встрече двух бывших подруг и о поэте выполнены в виде пересказа. Художественной ценности они не представляют, но в общем блоке вполне читаются и выглядят как дополнение к главному «азиатскому» повествованию.
25 мая
Начинаем работу над новой книгой Евгения Юшкова. Её содержание — опубликованные в журнале «Вертикаль. XXI век» заметки о. Евгения, которые он продолжает писать не так часто, но с определённой периодичностью, вполне подходящей, чтобы достойно быть представленными на страницах очередного номера.
Как говорит батюшка — это я ему когда-то посоветовал (впрочем — не так давно) подумать о подобном издании. Я этого не помню, впрочем, не важно, предлагал или нет. Отец Евгений показал обложку будущей книги, которую назвал «Обитель твоя Там какая будет». На мой взгляд, название несколько длинноватое, но вполне раскрывающее содержание собранных текстов. На лицевой стороне фотография одного из древних восточных монастырей, вырубленных в горе.
Мне по сердцу будущая книга Юшкова. Главное в ней: спокойные размышления о сущности человеческой жизни, в простоте своей вроде бы граничащие с чем-то бытовым, повседневным. Но в этом повседневном и сокрыта главная тайна существования души — с эмоциями, муками совести, томлением духа…
26 мая
Утром сообщили, что в нашей деревне полностью сгорело два дома.
— Наш тоже? — совершенно спокойно спросил я. Словно давно ожидал подобной новости.
— Нет. Наш дом отстояли. Только немного опалена стена двора, — уточнила, отвечая мне, Ирина. Она в это время разговаривала по телефону с нашей соседкой по деревне.
Как оказалось, всё произошло чрезвычайно быстро: прошедший с рыбалки сосед, миновал дом, где потом загорелось, ничего не заметив, а через короткое время тот оказался объят пламенем. Вроде бы престарелая хозяйка что-то неудачно поставила на газовую плиту и ушла. Её сын в это время спал на веранде, и только услышав крики с улицы, едва успел выскочить наружу, не прихватив даже документов и ключей от машины. После загорелся и второй дом, который от нашего в нескольких метрах. По словам очевидцев — сгорел и он.
Завтра поедем (я и без пожара завтра собирался туда отправляться) проверять наше загородное жилище. Останусь наводить порядок, если смогу и пойму, как это сделать. Если руки не опустятся.
Как рассказала соседка, шифер на горящем доме лопался и разлетался в разные стороны. Вполне возможно, повредил и мою крышу. Приедем — увидим.
И всё-таки: так равнодушно я воспринял весть о пожаре. Что это: переоценка ценностей из-за возраста? В мои года иначе воспринимаешь, что в жизни главное, а что второстепенное.
27 мая — 2 июня Кунавино
Да, жуткое зрелище предстало моим глазам.
Только повернули к дому с дороги, только расступились деревья на обочине — по глазам непривычно ударило пустое пространство улицы. Нет высоких крыш соседских домов, нет аккуратных палисадников. Лишь две обугленные коробки срубов — всё, что осталось от когда-то добротных домов.
Подъехали, вышли из машины, подошли к пожарищу. Вблизи это место ещё страшнее. Веет от него невыносимым горем, глубинной скорбью.
Обошли с Наташей наш дом. Увидели — дальний угол двора, обрешётка под крышей уже занялась, обуглилась, явно горела. Пожарные вовремя потушили не набравшее силы пламя. Только стена небольшого сарайчика выгорела. Пламя оставило после себя тощие обугленные, словно обгрызенные огнём доски.
Подошли соседи (дальние), рассказали подробности, показали на телефоне фотографию начала пожара. Столб огня свечой намного выше конька крыши. По их словам, пожарная машина из совхоза «Сормовский пролетарий» и из посёлка Линда приехали спустя пятьдесят минут. Причём совхозные без воды — у неё повреждена цистерна. Только и смогли, что поставить помпу, чтобы качала воду из речки. Всё делали без спешки, нехотя. И всё-таки это была спасительная помощь. До неё соседи бились за свои постройки, обливая стены водой из бочек для полива огородов, таская её оттуда в вёдрах.
— На помощь прибежали два человека из-за овражка и два человека из соседней деревни Лискино. С вашего конца никто не пришёл.
В словах дальнего соседа раздражённая обида. Я его понимаю. Пока одни боролись, другие трусливо собирали на всякий случай для спасения вещи.
Когда всё завершилось, один из таких собирателей подошёл к пепелищу, и не найдя слов соболезнования для пострадавших, равнодушно произнёс:
— Всякое бывает…
Бывает-то всякое, да только в общем деле и проверяется порядочность человека. Вот теперь двое хозяев, две совсем пожилые женщины остались без последней радости в жизни — своего летнего деревенского дома. Около этих домов на участке всё лето они выращивали овощи, хлопотали, обретая смысл оставшемуся жизненному существованию. Хозяйка того дома, что соседствовал с нами (да и сейчас соседствует), как мне передали, обречённо промолвила на пепелище:
— Вот и закончилась жизнь.
Всех она похоронила: мужа, затем сноху, через три месяца сына… Остался взрослый внук, который и увёз её в город.
Тут опять тема для моего «деревенского» рассказа. Не знаю, стану ли его писать. Подумал о сюжете рассказа ещё зимой, но никак не ожидал событий, произошедших за короткий промежуток времени, которые должны во многом изменить первоначальный замысел.
Однако приехал я в свой деревенский дом не ради созерцания погорельщины. Потому пришлось приступить к хозяйственным хлопотам — устраивать быт на летние месяцы. Открыл окна, подмёл полы, стряхнул покрывала, натаскал воды из родника (с запасом), затопил печь (в комнатах после зимы холодно, неуютно), разложил всё необходимое на рабочем столе. Наташа передала распечатку нашей переписки с Геннадием Петровым (Сквиренко). Решил в первую очередь вычитать этот довольно большой текст.
Перед сном, под пение ночных птиц, взялся за «Соть» Леонида Леонова. Давно поглядывал на этот роман, плотненько стоящий на полке стеллажей, что у самой лестницы в первой верхней комнате. Как поднимусь, или подойду, чтобы спуститься — всё погляжу на его корешок. Сегодня вот взял, начал читать.
Мною не так много прочитано у Леонида Максимовича. Стыдно, а что делать, приходится сознаваться.
Читаю, а сам мысленно невольно возвращаюсь к пожару. В прошлом году в эту пору так буйно, замечательно цвели шиповник и садовая роза, что живой изгородью отделяли мой участок от соседского. Мечтал и в этом году полюбоваться множеством белых и нежно-розовых бутонов. Не случилось. Кусты опалены, как от боли свернули коричневые пожухлые листочки. И к ним, дарящим красоту, от людей пришло страдание…
В телефонном разговоре с Ириной всё о последнем деревенском происшествии и о фигурантах в нём участвовавших. Как хорошо, что привёз из Союза писателей когда-то подаренную мне довольно давно красивую икону преподобного Варнавы Ветлужского Чудотворца. Как вошёл в комнату, где у окна стоит мой рабочий стол, так и поставил её в углу, под божницей (она-то уж вся заставлена), недалеко от себя. Теперь время от времени поднимаю глаза (отрываюсь от чтения переписки с Г. Петровым), смотрю на икону — и так хорошо становится на душе. Словно именно её в этом главном углу не хватало — на фоне коричневых стен, потемневших от времени, стёсанных когда-то давно топором старательного и умелого плотника. Лишь в углу лёгкие зарубы от этого топора и остались — тёмные до черноты. Это от падающего на них света настольной лампы.
Встал, сделал шаг, провёл рукой по плоскости тёплого бревна. Еле чувствуют пальцы гладкое углубление этих зарубов. Свет и зрение обманчивы. Не обманывает лишь прошедшее время.
28.05. Потекла своим чередом деревенская жизнь. Убрал в сарайчике пожарный хлам. Надо бы его весь перестраивать, но это уже потом, когда дойдут руки. Вернее всего, ближе к осени — сейчас одолевают комары, жарко, да и хочется спокойно почитать, а плотничанье — дело долгое, только начни. К тому же ни навыков, ни инструмента, ни материалов путных нет. Всё на голом энтузиазме.
Поправил порушенный заборчик около дома. Тут времени немного затрачено. Ещё светит жаркое солнце, а откуда-то издалека доносится непрерывный гул: словно кто катит по дороге пустую металлическую бочку, наподобие тех, которые украли с моего участка «добрые люди».
Пока затапливал печку, уже заморосил дождь, а гром всё удалялся и удалялся. Главное ненастье прошло стороной. Теперь в окно смотрю на слабенький дождик, больше напоминающий водную пыль, на поправленный заборчик. Мы его ставили с Григорием (забыл фамилию) из Толоконцева при присутствии Володи Цветкова. Тогда был солнечный, прохладный день поздней осени. Деревня с нашей стороны пустая, безлюдная. Мы с Григорием ходили за жердями, рубили их у реки и вдоль дороги, на плечах приносили к дому. Часть из срубленных деревьев Володя сразу забраковал:
— Ольха, долго не продержится.
Однако, вон сколько лет прошло, пока эти жерди по очереди не подгнили и не переломились. Самого Цветкова нет более семи лет на этом свете. Время быстротечно, а в нашем возрасте — стремительно.
От попугавшей грозы и след простыл. Вновь выглянуло солнышко. В печке радостно гудит пламя, пожирая остатки погибшей яблони. Всё живёт, погибает, движется, изменяется. Так мудро устроен наш мир.
Неужели можно по этому поводу рассуждать, что всё — череда случайностей, необязательных совпадений. У Л. Леонова в романе «Соть» Увадьев (главный герой, человек передового коммунистического мировоззрения), в споре с молодым ещё монахом Геласием приводит такие, как ему кажется, убийственные аргументы против веры в Бога: в этой глухомани на берегу реки «будем строить большой завод, как праведники твои и в видениях не имели. На том заводе станем мы делать целлюлозу из простой ели, которая вот она, пропасть, без дела стоит». Далее раскрывает перед монахом перспективы материального благополучия. На всё это «необразованный монах из народа» спрашивает: «…а душа… душу куда определишь? Она что гвоздь: полежит без дела — заржавеет!»
И тут Увадьев приводит свои главные аргументы:
«— Душа, ещё одно чудное слово. Видишь ли, я знаю ситец, хлеб, бумагу, мула… Я делал их, или ел, или держал в руках… я знаю их на цвет и наощупь. Видишь ли, я не знаю, что такое душа. Из чего это делают?.. где это продают?»
В ответ Геласий отвечает:
«— Как же я рыбине объясню, зачем мне ноги дадены!»
Хороший ответ. Леонид Максимович написал своё произведение в 1928-1929 гг. Переместить бы его героя в 1980-е годы, когда по сравнению с началом века было достигнуто для людей невиданное материальное благополучие. Но этого им оказалось мало, потому что души их полежали без дела и заржавели. В итоге все идеалы Увадьева, воплощённые в жизнь невероятным напряжением физических сил, огромными жертвами не одного поколения отцов и матерей, оказались молниеносно разрушенными и посрамлёнными. С мечтой о ещё большем благополучии граждане державы разрушили собственную страну, обрекли десятки миллионов на нищету и бесправие, унижение и смерть.
С заботой о сохранении своих душ предки наши построили великое государство. Отказавшись от этой заботы, мы лишились многих их достижений.
К позднему вечеру опять погрохотал гром, прошёл ленивый дождичек, и всё стихло…
До следующего раза.
29.05. На этот раз туча пришла с молниями и ливнем стеной, загнав меня в дом от кустов смородины, которую я освобождал от прижившейся под ними травы, обсыпал освободившуюся землю золой из печки.
Пока пил чай на веранде у окна, за которым обрушивались сверху потоки воды, волнами колышащиеся от налетевшего ветра, прочитал небольшую статью Владимира Бондаренко в старом номере газеты «День литературы». В ней критик вспоминает свою жизнь и своих друзей Питерского периода 60-х годов. Таким хорошим дружеством повеяло от статьи, что я невольно начал вспоминать своих друзей, своё прошлое время.
Всё-таки я был везучим человеком на хорошую дружбу. Таких отношений не может быть много, но мне посчастливилось ощутить и искреннюю заинтересованность во мне, и, возможно, даже преданность в отдельных случаях. Почему так произошло? Мне кажется, что я без меркантильного расчёта входил в эти отношения, и те, кто откликался душой, понимали это и тоже как бы открывались.
Мы верили друг другу, и этой верой жили. Теперь прошли не только года, но и десятилетия, а я их всех с благодарностью помню.
Да, на дружбу я был счастливым человеком. Может быть, и остаюсь.
Дождь, прекратившийся на время, вновь забарабанил по крыше. Из дома не выйти. Взял со стеллажа том Есенина, лёг на диван к окну и начал перечитывать «Пугачёва», «Чёрного человека»… Стоило бы заняться своей работой, но ведь понимаю: пройдёт время, и буду с неизменным теплом вспоминать этот пасмурный день, шум дождя, уют большой комнаты, беззаботное чтение, когда тускловатый свет из окна падает прямо на книгу, на её пожелтевшие (издана в 60-х годах прошлого века) страницы. Не хватает только потрескивания горящих поленьев в печке.
Пойду затоплю.
Дождь же всё никак не угомонится. Даже интересно — что ни приеду один в деревню, всё попадаю в непогоду (за редким исключением).
30.05. Утром, пока вновь не пошёл дождь, взялся чистить шиферную крышу двора от напавшей на неё листвы и ягод росшей рядом рябины. Вчера, во время ливня, увидел, что вода не успевает полностью стекать по шиферным желобам. Там образуются заторы из перегнившей листвы, превратившейся в чернозём, и вода, поднимаясь, как у плотины, начинает сочиться под пластами шифера внутрь двора. Пришлось подставить под неё что под руку попалось. Этот пролив прекратился только тогда, когда ливень спал, перейдя в обыкновенный дождь. Тогда то я и догадался о причине случившегося «бедствия».
Час потратил на то, чтобы справиться с задуманным. От начавшегося дождя не уберёгся, он успел меня окропить, но зато сейчас можно быть спокойным за состояние крыши.
После обеда позвонил отец Евгений — всё в хлопотах по поводу готовящейся новой книги. Находит всё новые записи, и их туда надо обязательно поместить. С некоторым удивлением и радостью узнал, что я в деревне. Разговорились по этому поводу. Я сознался: временами бывает здесь душе не просто.
— Отстранившись от повседневной городской суеты, где телевизор, компьютер, рабочий кабинет в Союзе писателей, пререкания с Ириной, чтение книг и рукописей урывками и т.д., здесь вдруг оказываешься только наедине с самим собой. Здесь становишься настоящим, подлинным, без всякого внешне раздражите6льного, что мешает сосредоточиться. Оттого многое вспоминается, чувствуется, переживается острее, откровеннее, для души болезненнее. Ты отчётливо понимаешь: многое уже позади, а впереди неведомый, но короткий, по сравнению с прожитым, срок. Стараюсь не брать в руки журналы, где есть мои публикации, потому что посмотришь на год — и внутренне ахнешь. И вспомнишь, как всё было, с какими людьми тогда встречался, где бывал, что делал… От этого что-то внутри заноет нестерпимой нотой, от которой не больно и не страшно, но… не спокойно. Главное — объяснения этому неспокойству нет, не находишь.
— Помоги тебе Господь. Держись! — поняв моё настроение, поддержал батюшка.
Только сегодня, на закате, сел за рукопись рассказа. Пока только правлю написанное ранее начало его. Пытаюсь пойти вперёд.
31.05. День начался, можно сказать, со склочных дел. Погоревшая соседка слева потребовала, чтобы я убрал скинутые с крыши прелые листья от её пожарища.
— У меня и без этого хлама достаточно.
Это она про разбросанные вокруг обожжённые доски от её дома.
Взял ведро, грабли, совковую лопату и пошёл сгребать перегной, перетаскивать его на свой участок на компостную кучу. Жалко такое добро просто вываливать за обочину. Всего набралось четыре ведра — стоило шум поднимать.
Пока носил, один из односельчан (или правильно сказать однодеревенцев?) поведал мне, что соседка справа обмолвилась: так как со стороны проулка у моего забора не скошена трава (расстояние от полуметра до метра), то надо бы куда-то позвонить, пожаловаться.
По этому проулку ездят машины только её внука и ещё одного соседа. Траву они скашивают, но оставляют ровно столько, чтобы показать: то, что у забора — это моя часть, хотя я в деревню, бывало, за всё лето ни разу не приезжал, или, как в последние два года, в общей сложности на две недели.
Как-то вывело меня всё это жлобство из душевного равновесия, но, видимо, этого-то и не хватало, чтобы сесть за стол.
Поначалу почитал, затем повалялся (вроде как спать захотел), а потом разозлился на себя, взялся за рукопись и хорошо двинул рассказ вперёд. Теперь-то уж не остановлюсь.
Пока писал, то, чтобы отдохнули глаза, смотрел в окно на торец соседнего дома. Там под самой крышей в укромном и недоступном месте воробьи оборудовали себе гнездо. Воробьиха, видимо, сидит на яйцах, а суетливый, пухленький, всем видом выражающий озабоченность воробей то и дело подлетает к ней, высовывающейся из укрытия, и передаёт корм — пойманную мошку или ещё какую-то букашку.
Не задерживаясь, он тут же срывается вниз, садится либо на провод, который протянут к моему дому, либо на жердь забора, и поскакивая, озабоченно оглядывается по сторонам. Затем вновь срывается с места, перелетает на сирень, что ветками наклонилась к самому моему окну и скрывается в её листве.
Видел я этого воробышка и в соседнем окне: он скакал по земле, выискивая что-то между травинками и побегами черёмухи.
В тысячный раз хочется воскликнуть: как же всё разумно и последовательно в природе! Уж не знаю, случаются ли среди её обитателей склоки, но то, что там отсутствует желание доносительства — это точно. Подобная прерогатива оставлена (матушкой) лишь человеку.
1.06. В нашей стороне деревни всё никак не улягутся страсти после пожара. Случившаяся беда разделила людей, которые и до этого-то жили каждый дом сам по себе, тихо скрывая недоброжелательность к соседям. Иногда эта недоброжелательность выплёскивалась в виде женской ругани, но в скором времени затихала, затаивалась на годы. Но случившееся испытание, словно кто муть со дна всколыхнул, всё изменило и взаимное недовольство обнажилось.
Надо сказать дом, с которого начался пожар, принадлежал женщине, известной у нас как крайне скандальной и неуважительной. Она единственная из коренных, дом родительский, в котором прошли её детство и молодость. У дома три хозяина, но летом в нём жила только она. Ещё одного жителя короткое время в деревне видели в начале девяностых годов. Звали парня Слава и он, кажется, только что освободился из тюрьмы. Здесь он себя вёл тоже неспокойно. В конце концов, пьяный сжёг старенькую баню на их участке (не специально — по неосторожности, недоглядел, затопил и ушёл куда-то) и больше в деревне не появлялся.
Жила женщина (зовут её Агния) одиноко, но у неё сын, который со временем вырос в молодого и хозяйственного мужчину. Хотя по слухам у него был свой дом, тоже за городом, мать он не оставлял, часто к ней приезжал, хорошо обустроил участок, поставил новую и более современную баню. Но бывал у матери только один, без семьи. Возможно, и с невесткой у хозяйки отношения не сложились.
В общем, не сладкий это был человек. Но сейчас в деревне обсуждают не её, а кто и как вёл себя на пожаре. С любопытством взиравшие на горевшие дома, теперь объясняют своё бездействие одной фразой: «А что я мог сделать». До конца, до приезда пожарных боровшиеся с огнём, таская воду вёдрами из бочек, упрекают их, что не принесли ни одного ведра со своего участка. Ну и далее пошли воспоминания давних обид…
Дух разъединения, живущий в любом обществе, — вот коренное зло в нашей жизни. Это основа всякого зла. И зло это, оглядываясь на всю историю человечества, непобедимо — хоть в большом, хоть в малом. Тут неважно, какое общество, с каким политическим, социальным, экономическим укладом строится. Главное — человек остаётся неизменным в своих желаниях, стремлениях, в своём индивидуальном самолюбии и эгоизме.
Неужели нет силы, которая бы это всё изменила?
А воробьи-то от гнезда улетели, опустело оно сиротливо, только клок пакли свисает на том месте, слегка шевелимый ветерком, да испачканные крашенные коричневые доски белыми каплями птичьего помёта напоминают о том, что когда-то под этой крышей зарождалась новая воробьиная жизнь.
Выходит, ошибся я, не воробьиха там сидела, а подросший, готовый вылететь из гнезда птенец.
Утром они все втроём сидели на ветке моей рябины, что растёт чуть дальше сирени. Потом улетели — в вольную птичью жизнь. А я поглядываю туда, где наблюдал за жизнью гнезда, и отчего-то испытываю чувство, похожее на грусть или жалость.
Странные мы всё-таки существа — люди. Ну чего мне до этих воробьёв? А вот ведь что-то в душе трогает, и ничего с этим не поделаешь.
Это не во власти нашего разума.
Нечаянное наблюдение.
Ирина дала с собой прибор для измерения давления с наказом измерять его утром и перед сном. Все дни давление у меня было в пределах одного и того же, пока вчера после обеда не засел плотно за рассказ. Писал несколько часов. Тут к вечеру давление стало подниматься и дошло до 150 — это для меня почти небывалое.
Закончил писать, через час оно вернулось, можно сказать, к норме. То же и утром. Из нормы, пока писал, оно поднялось свыше 130. Сделал час перерыва — оно опустилось до 113.
Стало любопытно: неужели тут есть какая-то связь?
Опять писал полтора часа. Давление поднялось до 135. Перестал и через час проверил вновь — 122.
Неужели работа воображения так может влиять на непосредственное физическое состояние пишущего? Надо будет дополнительно это проверить.
2.06. За два прошедших дня хорошо продвинулся с рассказом. Конечно, это пока всего лишь черновик, который нужно будет прописывать, и всё-таки есть ощущение не зря прожитого времени.
Утром, походив по улице (ветер холодный, северный, а солнце яркое, летнее), полистав книги со стеллажей, вновь засадил себя за стол — жить другой, выдуманной жизнью.
Слева на столе стопка исписанной карандашом бумаги заметно подросла. Как жаль, что почти четыре дня было потеряно на раскачку, впустую. Сегодня большую часть рассказа удалось закончить. Осталась последняя главка — возможно, самая трудная. Но пора вернуться в город. Истрачены основные привезённые продукты, накопились некоторые дела. Вечером Наташа должна за мною заехать.
Традиционно иду ей навстречу, чтобы зря не терять время на проезд машины по нашей, разбитой до глубоких ям, дороге. Пешком быстрее по ней пройти. Да и прогуляться хорошо. От леса такой замечательный запах в это время. И настроение отличное — основная часть задуманного выполнена.
Пока шёл просёлочной дорогой, невольно вспоминал, как немногим менее года назад, в реанимации, я вдруг понял, каков должен быть сюжет продолжения «Шумело море». Тогда, в не самом лучшем своём состоянии, обклеенный датчиками и со скованными приборами руками, в уме я писал и писал этот рассказ, так ясно, в деталях видя его, чувствуя происходящее в нём, переживая это происходящее.
За прошедшие месяцы эмоционально сюжет во мне подостыл, но совсем не угас. Радостно, что (возможно) большую часть его перенёс на бумагу.
Неисповедимы пути Твои, Господи.
