Если литературу, когда-то, по крайней мере, можно было определить, как самосознание народа, то музыка, очевидно, является наиболее ярким выражением души его…
Заметим в скобках, что нынешнее состояние российского социума, заставляет задуматься об уместности употребления слова народ – скорее население: скорлупки, мечущиеся в поисках денег, объединяемые разве что Новым годом, увы. Но это, разумеется, никакого отношения к Рахманинову не имеет – ибо речь о нём.
Кто наиболее полно выразил в музыкальном своде русскую душу – Чайковский, или Рахманинов?
Вероятно, вопрос праздный, и точно ответить на него нельзя, ибо если Чайковский богаче репертуарно, то Рахманинов чувствовал такие тончайшие веяния сущности своего народа, перед которыми рентгеновские лучи слишком грубы.
Хрестомайтийно-шедевральное начало Второго концерта разливается ширью самых важных русских рек, поднимаясь к высотам русского космоса – и выражая сложный этот, много – слишком много в себя включивший – космос; здесь жизнь звуков переходит в метафизику жизни: напряжённой и сложной жизни народа; и струится золото лучшего, что есть (было) в народной душе; и каждый, чутко воспринимающий музыку, ощущает парение такое, с каким мало что сравниться.
Сложность и богатство второго концерта, точно своеобразно уравновешенное нежной прелестью Вокализа; густота и страстность «Алеко» - и древле-буйное цветение симфонической поэмы «Князь Ростислав»; сонаты, этюды-картины…
Это не сад звуков – это сочетание садов: это возвышающиеся торжественно звуковые сады Семирамиды, только содержание их – русское, очень русское.
В народной душе многое ныне искажено, и целостность её под вопросом, но лучшее, ядро её не может быть разбито, ибо хранится оно в запредельных далях, не доступным земным умам и постижениям: и музыка Рахманинова пришла из тех сфер, вылилась из того золотого ядра – чтобы звучать века, обогащая, давая чувства полёта и ощущение прикосновения к мировой гармонии, выше которого нет в человеческом арсенале ощущений.