В «интерьере» русской истории
Сквозной линией предлагаемой вниманию читателя книги, является изложение основных вех биографии «апостола Алтая» митрополита Московского и Коломенского Макария (Невского) в «интерьере» истории последних предреволюционных десятилетий Российской Империи в ее православном осмыслении.
Сама история крестьянского мальчика из беднейшей семьи, сумевшего без всяких связей и знакомств подняться на высшие ступени Табели о рангах Российской Империи служит наглядным опровержением народническо-либерально-большевицких мифов о непроходимых социальных барьерах Великой православной державы.
По сравнению с нынешним положением вещей, когда «большие деньги», известным образом добытые «из ничего», сосредоточили в себе «большую власть», к которой близко никого не собираются подпускать, можно считать, что в Царской России этих барьеров и вовсе не было. Во всяком случае в последние предреволюционные десятилетия. Иной раз кажется, что будь эти барьеры тогда покрепче, «то может еще все бы и обошлось».
Главные причины русских бед – где искать?
Одним из очевидных достоинств книги Льва Анисова является прямо высказанный и иллюстрируемый всем ее содержанием вывод, что «главные причины всех русских бед нам надобно искать все же в самих себе. Никакие злоумышленники не смогли бы раскачать Российскую Империю, если бы русские сами не ослабили ее, помрачив русское национальное самосознание и подточив духовные основы державной мощи России».
Основой же этой мощи было Православие, хранимое Самодержавием.
В книге приведено много живых, и, что важно, не слишком известных свидетельств, о том, как высшие слои Империи своими руками завязывали петлю на ее шее. И как следствие – на шеях уже своих собственных.
Ну, и понятно, что, начиная с головы, стало гнить в России и все остальное, включая верхушку церковного синодального руководства, в котором только такие «монстры православия», как главный герой книги митрополит Макарий, да петербургский митрополит Питирим оставались «охранителями» и «удерживателями».
Остальные в массе своей просто стремились в «новомученики» от власти, приходу которой сами способствовали едва ли не больше всех остальных сил, включая революционные. Хотя те, естественно, тоже старались, тем паче деньги от «всемирного кошелька» поступали в количестве достаточном.
Народное сознание, если вообще можно говорить о таковом, скорее уж о «коллективном безсознательном», благодаря «флюидам», исходящим от «образованных верхов», страдало тяжелой формой шизофрении, от которой не излечилось доныне. И поэтому и было [и есть] столь легко управляемо «кем надо».
О. Иоанн Восторгов о «тысячном ура крыс и сусликов, грядущих стихийно»
«Управляемость» эта отчетливо отображена в дневниковых записях в записках о. Иоанна Восторгова о начале февра-мартовской революции 1917 года в Москве, отрывок из которых приведен в книге на страницах 356-357. Отрывок не длинен, и увы, малоизвестен, потому позволю уже здесь воспроизвести его, дополнив в квадратных скобках опущенными в книжной цитате строками:
«По Пятницкой к Кремлю почти сплошно движется по тротуару толпа фабричных рабочих, беженцев, беженок и множество откуда-то появившихся жидов и жидовок.
Толпа сосредоточенно молчит, идет себе и идет… Ни шутки, не возгласа, ни мальчишек…
Так, я видел в детстве, шли стихийно на сотни десятин и верст переселяющиеся зайцы, в другой раз суслики, в третий раз мыши и, наконец, в четвертый раз в Киеве перед наводнением от ливня шли в чердаки крысы.
Безмолвно, словно очарованные… Чем?
Грядущим бедствием – ответ подсказала мне память, воспоминание о массовом стихийном, вне воли проявляющимся следствиям безсознательных велений мировой необходимости.
[Зрелище неоцененное для наблюдателя, изучающего биологические проявления мировой жизни...
И подумал я: как плоска, бедна количественно и, главное, качественно современная наука, неспособная не только прочесть, но и заметить, как ясно сказывается уже готовое будущее на этих якобы сознательных людях, и животных, несущихся по течению какого-то не то вихря, не то потока будущих событий...
Безспорно, эти люди шли, думая, что идут по воле...
А со стороны видно было, что-воли-то нет у них... Что есть высший приказ.
И что остановить камень не в их власти. Они проделают все, что надо, и сами никогда, в большинстве, не дадут себе отчета, что они сделали и делали.
Большинство шло, как мне казалось, как в неполном гипнозе, иные будто уверяя себя, что они ясны и трезвы, иные конфузливо ‒ как-бы смутно задавая себе вопрос ‒чего я иду? ‒ а некоторые как щепка по вешней воде...
Но все необычайно серьезно, как серьезные исполнители серьезной, роковой игры...
Жутко было наблюдать эти первые ряды исполнителей "толпы", "народа" "et les autres"[1]...]
Толпа, повторяю, истово шла… серьезно, священнодействуя шла… Это был не ход вроде церковного, а скорее облеченных во плоть привидений…
Да это, вероятно, и глубоко верное сравнение. «Рок влек»…
[Одни только жиды пробовали затевать разговоры с толпой проходящих привидений, но ответов почти не было.
Кто-кто, а жиды были вне "одержания"... Эти шли как зрячие среди слепцов.
Очевидно, они знали и наперед учли, и разочли и свою роль, и события...] …
[… артиллерия едет по Тверской и Воскресенской площади. На пушках красные флаги.
У казаков пики вниз и... красные флаги.
Кто и когда успел их наделать? Приготовили что ли?
Значит, господа офицеры и военные перевелись в кадеты или они и были раньше в кадетском заговоре? Офицеры едут в автомобилях, на автомобилях красные флаги.
Офицер, стоя на автомобиле, гордо держит красный флаг, офицер из не воюющих, не воевавших, спрятавшийся в тыловых организациях купно с жидами, фармацевтами, фельдшерами, со всей сволочью из интеллигенции, со всеми сынами и племянниками тыловых мародеров, с жидами, надевшими изобретенную тыловую (с орудиями) форму].
Появление военных с красными тряпками сказало нужное толпе слово: оно разъяснило толпе, чего требует данная минута. Каков “лозунг” передовой интеллигенции, дающий моду, определяющий мотив передовой песни…
Гучковы, Милюковы¸ Сытины и Рябушинские дали камертон. Толпа подхватила тон, и… тысячное ура крыс и сусликов, грядущих стихийно, положило начало Великой русской революции в Москве».
В принципе, у о. Иоанна Восторгова одно из наиболее тонких и проницательных наблюдений о «психической природе» революций, и тех, кто находится вне «одержания». Недаром его так быстро убрали большевики, ‒ учуяли врага понимающего.
Любопытно, что до записи в дневнике прот. Восторгова я считал автором термина «одержание» братьев Стругацких в их «Улитке на склоне», где «одержание» означает поглощение неким Лесом последних оставшихся в нем людских деревень.
Что-то очень близкое по смыслу, необычайно актуальное именно сегодня. Но это так, в скобках.
Так же изумительно верно наблюдение «как плоска, бедна количественно и, главное, качественно современная наука, неспособная не только прочесть, но и заметить, как ясно сказывается уже готовое будущее на этих якобы сознательных людях, и животных, несущихся по течению какого-то не то вихря, не то потока будущих событий...».
Здесь явно понимание того, что именно будущее влияет на настоящее и прошлое.
Ну, и конечно, просто математически точно звучат слова Восторгова, что начало революции в Москве, да и во всей России, положило «тысячное ура крыс и сусликов, грядущих стихийно».
Одна эта фраза стоит половины томов о «Февральской революции». Из-за нее одной уже стоит прочесть «Царю Небесному верный».
А таких материалов в книге много. Записки же Восторгова я выделил потому, что сам посвятил немало сил и времени «Фантому Февраля», но мнение о. Иоанна оставалось вне поля зрения, и я весьма благодарен автору «Царю Небесному верный» за знакомство с ним.
У Господа случайностей не бывает
Очень интересна и собственно биографии митрополита Макария, одного из выдающихся сынов земли Русской, как и большинство из таких, не дооцененного ни современниками, ни потомством.
Благодарен автору за дорогие русскому сердцу слова Макария: «Кто не молится о Царе Русском, православном, тот не русский, не православный человек, тот не слуга верноподданный, не сын Отечества. Он, как пришелец, только живет на русской земле, но в действительности не имеет нравственного права именоваться русским». Может за грехи прародителей и нас грешных и сократилась под «пришельцами» как шагреневая кожа территория бывшей Империи – Единой и Неделимой?
С большим также удовольствием, надеюсь, ознакомится читатель с мнением преосвященного Феодора (Поздеевского) о духовном состоянии в 1912 году Духовной Академии, где единственным верующим оказался о. Павел Флоренский. О чем архиеп. Феодор не без элемента черного юмора рассказал соседу по нарам в Лефортовской, кажется, тюрьме, Алексею Федоровичу Лосеву.
Также малоизвестны и весьма информативны приведенные в книге отрывки из записок полковника 2-го Стрелкового лейб-гвардии полка Николая Александровича Артабалевского о последних днях Царской Семьи в Царском Селе и о проводах Императора на станции «Александровская»[2]. В книге воспроизведена фраза полковника Артабалевского:
«И как странно ‒ в эти минуты никто из служителей Церкви не пришел благословить Крестом Того, Кто был ее Миропомазанным Главою.
И никто из них не пошел разделить тяжелые последние дни земной жизни Царя и Его Семьи, так глубоко и полно хранившими в Своих душах нашу Православную Веру».
Ведь у Господа случайностей не бывает, и то, что довелось испытать после октября 1917 года священнослужителям во многом является следствием их поведения в те февральско-мартовские дни. Но, повторю, в целом очень сложная тема Падения Старой России в книге Льва Анисова отражена достаточно адекватно, что выгодно отличает ее от большинства как «анти-царистских», так и «благонамеренно-монархистских» сочинений на эту больную до сих пор тему.
Книга при своем не слишком большом объеме сообщает непредвзятому читателю много интересного и с любовью подобранного материала.
Личная «деталь»
Не могу удержаться и не привести одну совсем мелкую деталь. В своем рассказе о пребывании Григория Ефимовича Распутина в Москве автор упоминает, что владыка Макарий мог встречаться со своим знакомцем еще по алтайскому служению «в старом купеческом доме на Царицынской улице, в котором останавливался Григорий Ефимович, и где, по словам московских старожилов (в частности, второй жены писателя М.А. Булгакова ‒ Л.А. Белозерской), у того была молельня».
Оказывается, в этом самом доме жил в 1930-е годы Булгаков с Белозерской и именно там состоялся его знаменитый телефонный разговор со Сталиным. Сама Любовь Евгеньевна жила в этом доме и в 1970-е годы, и мне довелось бывать у нее в гостях.
Но вот то, что на втором этаже была молельня Распутина – узнал только из «Царю Небесному верный». Так что еще раз скажу, книга заслуживает прочтения, и не равнодушный к родной истории читатель узнает из нее много интересного.
