4 февраля
Ещё в наших играх по разным поводам присутствовала одна удивительная по сегодняшнему времени деталь — серебряные рубли и полтинники от царской чеканки до советских времён 1924 года. Почему их так много оказалось в наших руках — я не знаю. Никакой ценности для большинства взрослых, по всей видимости, они не представляли. Как и боевые медали времён Великой Отечественной войны, особенно «За отвагу» и «За боевые заслуги» (вот орденов, чтобы они между нами по каким-то поводам передавались из рук в руки, совсем не помню) — эти светлые, несколько потемневшие тяжеловатые предметы были для нас «игрушками» намного менее ценными, чем искусно вырезанный из дерева пистолет или выкованный из напильника ножик с наборной из органического стекла, разноцветной отполированной ручкой.
Одно время у меня таких монет набралась целая коробка — штук тридцать. Приятно было тяжеловатые кругляши высыпать на стол, разглядывать, собирать в столбики или что-то из них строить: домики, башенки, крепости…
Не помню, куда в итоге это моё «богатство» делось. Вернее всего, прибрал себе старший брат (и правильно сделал, если это только так, иначе я бы его или растерял, или раздал — среди нас, мальчишек, всё очень легко переходило из рук в руки). Буквально через десять-пятнадцать лет эти никому ненужные серебряные кругляши вдруг стремительно начали набирать цену у антикваров (вместе с иконами, старыми книгами, особенно богослужебными, бытовыми вещами прошлого века).
Ходили по нашим рукам, кроме бумажных купюр разного достоинства императорских времён (да и керенок), ещё одни красивые цветные картинки довольно большого формата — облигации государственного (так называемого Сталинского) займа. При Н.С. Хрущёве советское государство отказалось от своих обязательств по нему и красивые бумажки, чем-то похожие на денежные знаки с нарисованными на них паровозами, стройками, плотинами и сокрушающими врага советскими войсками пошли гулять по мальчишеским рукам.
При Л.И. Брежневе старые свои долги государство начало погашать, облигации стали востребованными. Мой отец по крестьянской бережливости свои облигации мне в игру не отдавал и потому, хоть и много десятилетий спустя, получил по ним предназначенное. В отличие от очень и очень многих.
Почему я сейчас вдруг вспомнил обо всё этом — давно минувшим даже и для моей жизни? Да вот невольно подумалось, что только за один век народ наш столько раз был беззастенчиво ограблен — и в финансовом отношении, и в социальном (одни разнообразные пенсионные реформы чего стоят), но ничему этот опыт его не учил. А мы, ничего не понимающая детвора, были всему происходящему невольными свидетелями.
В тот же период, когда играли серебряными медалями и монетами с изображением русских императоров или молотобойца, бьющего кувалдой по наковальне, оказалась в моём распоряжении массивная серебряная цепь для карманных часов. Её приятно было теребить в пальцах, «переливать» с ладони на ладонь. В те годы давно часы носили на запястье руки, и подобная цепь никому не была нужна. Но только теперь, ближе к концу собственной жизни, я понимаю: каким значимым символом прошедших в стране событий она была.
Как просто и стремительно в политических катаклизмах происходит переоценка, казалось бы, ещё совсем недавно незыблемых ценностей. И материальных — в первую очередь.
6 февраля
Редкий теперь звонок от художника Н.П. Мидова. Голос неуловимо изменился, потерял мягкость, душевность.
— Валерий, как я рад вас слышать.
Зовёт посмотреть картину, которую они писали с Г.А. Скотиной. Видимо, эта работа должна быть интересной. Стоило бы её отметить в журнале.
Заговорил Николай Павлович о смерти. Я его попытался остановить, чем привёл художника в состояние некоего раздражения. Голос, что называется, зазвенел.
— Холод чувствую внутри себя.
Что тут возразишь, какие слова (отвлечённые) найдёшь? Всё будет пошло, банально и для думающего человека оскорбительно.
Закончили разговор вроде бы скомкано, но без напряжения. Приехать в мастерскую в понедельник пока отказался — слишком крепкие холода нагрянули в Центральную часть России. Николай Павлович со мной согласился.
7 февраля
Особо в Москве отмечается 90-летие Б.Н. Ельцина. Репортажи с Новодевичьего кладбища. Вроде бы не круглая дата, почти рядовая, но нет — сделан на ней непонятный особый акцент. И начались комментарии: в какой трудный период и как много для страны сделал первый президент РФ. Будто не при нём она была за десять лет до нитки ограблена; будто не по его воле разом все свои сбережения потеряли сотни миллионов людей; будто не при нём уровень промышленного производства рухнул намного ниже, чем даже во времена Великой Отечественной войны, а Россия в год начала терять своё население более чем на один миллион человек. Наконец, словно не при Борисе Николаевиче мы превратились в колонию США, откуда указывали, как писать Конституцию «суверенной державы», а не согласившийся с президентом Верховный Совет был расстрелян из танковых орудий с огромными (количественно скрытыми до сих пор от общественности) человеческими жертвами.
Лишь недавно в репортаже из больницы имени Склифосовского один из заведующих отделением, отвечая на вопрос, сложно ли справляться с наплывом больных, заразившихся ковидом, проговорился, мол, сейчас это что — вот когда в 1993 году в один день (и только в их больницу!) от Верховного Совета привезли 150 человек с пулевыми ранениями, тогда было сложно врачам — работали как в полевом госпитале.
Но сегодня с телеэкранов политики с нами разговаривают так, словно этого ничего не было. Как и проигранной первой Чеченской войны. Остались лишь умильные слёзы вдовы, довольные своей жизнью политики, вдруг оказавшиеся (благодаря событиям 90-х годов) на вершине благополучия: материального, самолюбивого удовлетворения, да вот такие слова нынешнего президента: «В один из самых сложных периодов Ельцин возглавил страну. Задним числом мы все умные. Борис Николаевич никогда не уклонялся от ответственности…» И далее всё в таком же духе, закончив: «Страна должна помнить о таких людях».
Невероятно трудно, с душевным переломом внутри себя, ещё можно согласиться с такими оценками в отношении Ельцина. Но вот тот же Путин не единожды так высказывался о периоде правления в нашей стране И.В. Сталина или того же Л.И. Брежнева, что оторопь берёт. Хотя первый в куда более сложной ситуации возглавил страну и вывел её в разряд великих держав. Второй коренным образом изменил благосостояние народа. Однако, для них у Владимира Владимировича находятся только самые уничижительные оценки.
Можно строить в России помпезные «Ельцин-центры», открывать его сподвижникам памятники, праздновать неловкие дни рождения… Однако ничто не будет потеряно в национальной памяти, и период правления «царя Бориса» останется в ней как один из самых чёрных, кровавых и несправедливых.
Может быть, если уж уважительно относиться к прошлому, то ко всему, а не выборочно, выделяя в нём периоды правления Ельцина, Собчака и унижая иные, которые были в истории страны намного важнее и созидательнее.
Цветы к памятникам и на могилы — это хорошо. Но почему так выборочно?
12 февраля
Морозы, снег — заваливает, заметает всё не первую неделю. И когда закончится, как там в Кунавино?: нет-нет да подумается об этом. Особенно когда иду по мосту над Окой, расшвыривая и уминая неубранный с пешеходного тротуара снег. А он лёгкий, скрипучий, посвёркивающий, переметаемый колким для лица ветерком. Но мне не холодно, разве что немного устал, чего раньше за собой почти не замечал.
Сейчас такая погода — редкость! Во времена же моего детства подобные снегопады и морозы являлись обыденностью. Во всяком случае, так помнится: высокие навалы снега вдоль тротуаров, постоянное катание на лыжах, игра в хоккей всё на тех же обледенелых тротуарах, чем доставляли огорчение дворникам.
Во времена моего раннего детства, в начале шестидесятых годов прошлого века зимы отличались долгими морозами. По утрам по радио нередко делались объявления, что из-за слишком низкой температуры с первого по четвёртый классы занятия в школах отменяются. Для нас, мальчишек, это оказывалось большой радостью. Значит, можно вволю погонять шайбу на улице или покататься с горки на берегу Цыганки, попрыгать на лыжах с невысокого, сооружённого из слежавшегося снега самодельного трамплинчика.
Но главным занятием был, безусловно, хоккей. Тротуар нам становился полем для игры, высокие сугробы по бокам — бортами, найденные ледышки — штангами, обозначающими створ ворот. Не все из нас имели магазинные клюшки. Кто-то мастерил сам вполне добротные из палки и выпиленной фанерки, кто-то приспосабливал для игры отслужившие свой срок новогодние ёлки. Для этого с невысокого деревца срубались все ветки, тонкий конец подтягивался к стволу и образовавшееся пространство плотно «зашнуровывалось» обрывком бельевой верёвки. Срок таких клюшек недолог, но и их хватало на какое-то время.
Раскрасневшиеся, захваченные азартом, без устали гоняли мальчишки чёрный резиновый кругляш шайбы до тех пор, пока совсем не выбивались из сил, или пока не появлялась разгневанная обнаруженным на тротуаре беспорядком дворничиха. Дети доставляли огорчение трудолюбивым дворникам, которые скребла беспрестанно лопатами снег вдоль наших домов. Потому они и прогоняли нас с вверенного под их неусыпный контроль участка. После этого мы разбегались по своим квартирам.
Конечно, у кого были бабушки, тот в наших играх на неурочном морозе не участвовал. Таких из дома не выпускали, мы их за это презрительно называли «бабушкиными сынками». Хотя, надо признаться, мало за кем из нас осуществлялся подобный надзор. У большинства родители работали, а мы оставались предоставленными самим себе — без ограничений. Потому, после обогрева, по договорённости, вновь собирались гурьбой на улице, теперь уже с лыжами, и побыстрее прошмыгнув мимо школы, оказывались на высоком склоне озера Цыганки. Чтобы с него скатиться, да ещё там, где покруче, требовалась индивидуальная, а не командная, как в хоккее, смелость и сноровка.
В погожие выходные дни, когда солнце заливало белое пространство нетерпимо вольным золотистым светом, заснеженное поле озера оказывалось заполненным лыжниками из близлежащих домов. Мещерское озеро в этом отношении выглядело почти нетронутой целиной. Люди вдоль берегов Цыганки катались по большому кругу, не сходя с плотной, чуть не до обледенения накатанной лыжни (её проложили старшие ученики нашей школы, чтобы можно было сдавать нормативы во время уроков физкультуры), слышались смех, вскрики несущихся вниз с горки взрослых и детей. И в этом радостном, возбуждённом столпотворении многих отцов, матерей, сыновей и дочерей (так редко у них у всех получалось быть вместе) ощущалось неуловимое дыхание неурочного праздника.
В будни, особенно в морозные дни, пространство озера оказывалось пустынным. Тут уж нам никто не мог помешать воплотить в жизнь самые дерзкие замыслы: например, устроить соревнования по прыжкам с трамплина до тех пор, пока у кого-то не сломаются лыжи. А ещё прыгать через всё тот же трамплин на самодельных санках — согнутых из толстого арматурного прута в виде салазок. Всё это слишком рискованно, при недобром стечении обстоятельств грозило обернуться травмами и даже увечьями, но разве мы об этом думали. Всегда находился провокатор, который «заводил» остальных, сам при этом стараясь оставаться в стороне. Ну а мальчишки, чтобы их не заподозрили в трусости, шли на безрассудные поступки.
Но вот морозы иссякли в своей крепости.
В один из таких дней я отправился «обследовать» территорию асфальтового завода. Деревянный забор, окружавший это производство, давно имел довольно широкие свободные проходы. Я пробрался в один из них, залез на непонятную металлическую эстакаду, даже сейчас, зимой покрытую толстым слоем белой щебёночной пыли, трогал ладонью, закутанной в варежку, связанную для меня мамой, непонятного предназначения рычаги и приборы уснувшей на выходные дни громоздкой машины.
Вновь спустившись на землю вдоль забора, мимо огромной, перепачканной машинным маслом туши трактора пробрался в сарай, в котором небрежной россыпью хранилось невероятное количество чугунных шаров разных размеров — словно детские чёрные с рыжеватостью ржавчины резиновые мячики кто-то нерадивый неаккуратно рассыпал в ограниченном сумеречном пространстве...
И, как показалось — совсем близко, раздался выстрел из ружья. Выбравшись с территории завода, я довольно быстро, через разросшиеся кусты, что мертвенно оголёнными торчали из снега, пробивая тропинку в снегу, вышел на объездную дорогу, и тут увидел двух мужчин. Один держал в руках новенькую красивую двустволку, другой на согнутом локте белую сову. Большая птица ранена. Она ухватила руку своего врага мощными когтями и, застывши, словно потрясённая случившимся с ней, глядела вперед, не поворачивая головы.
Пока можно было, я с восхищением и жалостью разглядывал белое, в темных отметинах оперенье великана. До тех пор, пока двое не отправились в сторону проходной завода. Тогда я вернулся к трактору.
Этот металлический исполин был мне знаком. Ещё раньше, осенью видел его повержено-беспомощным на лугу, недалеко от площадки для тренировки собак.
За Цыганкой, ближе к железнодорожной насыпи, что вела к мосту через Волгу, под мощными старыми тополями были сооружены приспособления для обучения служебных собак. Несколько раз мне пришлось наблюдать за этим процессом. Особенно захватывающим выглядело нападение овчарок на человека, одетого в толстые ватные штаны и фуфайку с длинными рукавами. Почти без лая мощная овчарка набрасывалась на этого неповоротливого человека. Вцепившись в локоть, защищающий лицо, начинала неистово рвать его клыками.
Наблюдать за такой тренировкой можно было только на значительном расстоянии, в отдалении, чаще всего от того самого острова разросшегося лозняка, что образовался у первого деревянного железнодорожного моста запасной ветки.
Господи, где только меня не носило в детские годы.
Оттуда, из лозняка однажды и увидел, как от асфальтового завода к тополям, натужно ревя двигателем, по топкой пойменной луговине пробирается трактор. Захотелось узнать: что он там будет делать?
Я направился к тополям. Но трактор до них не добрался, увяз в непрочной, много раз затопляемой в половодье, ненадёжной почве. Увяз так, что только кабина выглядывала из болотистой ямы. Тракторист сокрушённо стоял рядом, переживал.
Любопытство заставило меня подойти ближе. Тогда и услышал его горькое раскаяние:
— Соблазнился получить три рубля, чтобы повалить тополь на дрова… Теперь из-за меня завтра завод стоять будет.
Но это было осенью. А вспоминал я о случившемся только в намечающиеся дни будущей весны.
Выйдя за забор, вновь встал на лыжи, покатил в сторону Староярмарочного безкрестового собора, поближе к дому.
17 февраля
Сахалин, Дальний Восток, отчасти Сибирь заваливает снегом. Небывалые сугробы и одновременно морозы, ураганные ветра, срывающие с домов крыши. Москва бьёт все рекорды по осадкам и температуре. В Калининграде замёрзло у берега Балтийское море. Как айсберги, высятся ледяные торосы.
Заваливает снегом и мучает холодами Европу вплоть до Северной Африки. Спасаются для обогрева российским газом, закупки которого значительно выросли.
Но самые большие испытания выпали на долю американского Техаса. Репортажи показывают жуткие кадры замерзающих людей, чьи дома остались без электричества. Вся сеть региона вышла из строя: оборваны обледенелые провода, застыли ветряки, не выдержав пришедших холодов. Беда коснулась четырёх миллионов человек — жителей Среднего Запада и Юга США. Чтобы согреться, люди сидят в машинах с включенными двигателями по целым дням. В аэропортах отменены полторы тысячи рейсов.
А в Русской Арктике — напротив, необычное тепло. Белые медведи никак не дождутся, чтобы у берега образовался лёд, и они смогли бы по нему уйти охотиться на тюленей. Сейчас промышляют у свалок посёлков Приполярья, бродят между домами, выклянчивая от жителей подачки, охотятся на местных собак и песцов, сопровождают машины с отходами, подбирают падаль, выброшенную на берег океана. Интеренет переполнен смешными сюжетами с белыми медведями. Вот один из таких.
Пробирается сквозь снег бортовой Камаз, его преследуют два белых медведя. Один встаёт на задние лапы, передними держится за борт машины, и так семенит, пытаясь что-то достать из кузова.
В это время дороги Сочи очищают от невиданного снегопада. С пальм стряхивают сугробы.
20 февраля
Ну всё, закончил добавлять сюжеты в «Печаль и радость сердца моего». Окончательный вариант на треть увеличился по сравнению с прошлым, вроде бы ранее уже завершённым мною. Без этих добавлений (так чувствую) никак нельзя обойтись. Социальная атмосфера 60-х годов выглядела бы неполной.
По духу, общению, задачам это было совсем иное время. Понимаю — не в глобальном вечном смысле, но всё-таки… Кажется, что ещё буду к нему возвращаться в своих заметках и рассказах. Ведь тогда всего двадцать лет прошло после окончания Второй Мировой войны! Однако, по окружающей бытовой, да и политической жизни (её отголоски доходили до меня, хотя и малолетнего) это другая эпоха, мало в чём похожая на довоенную. Взять хотя бы одно событие — человек побывал в космосе. И мы, мальчишки, из уличных репродукторов слышали о новых и новых полётах.
Теперь нас не очень удивляет даже то, что вчера на Марс совершил успешную посадку аппарат США Perseverance, приславший фотографии большого разрешения с далёкой планеты. Мы видим почву, слышим звуки её ветров и считаем это событие обыденным, естественным. Хотя тот же блок летел в космическом пространстве до Марса семь лет — такое гигантское расстояние пришлось ему преодолеть в безвоздушном пространстве.
В смысле технического обеспечения, на взгляд нынешнего обывателя, мы были наивны. Но в силу этого более теплы, человечны. Вот это мне и хочется передать (кроме констатации исчезновения многого топонимического, материального, подтверждения прошлого) в своих записках.
23 февраля
Хоть и мороз под 30 градусов, но решил с Юсовым встретиться у него в мастерской. Грустно — всё вспоминали ушедших. Нелегко дался прошедший год.
Евгений Иванович продолжает писать портреты. Не слащавые, а харАктерные. Как он только может всё запрятанное в душе человека вытащить из неё, отобразить, при этом сохраняя на холсте фотографическую точность модели. Спросил у художника, тот ничего толком объяснить не смог. Это та самая «загадка творчества». Она живёт в человеке, независимо от его воли и желания.
Всякий может «чудо творчества» в себе загубить, (что делают многие). А может и развить трудом, сосредоточенностью и жертвенностью. Без последнего истинное творчество немыслимо. И в этом кроется главная его загадка: необъяснимая, непостижимая, но — закономерная.
25 февраля
Вновь окунулся в тему времён Гражданской и послегражданской войны. Читаю романы Леонида Леонова и Дмитрия Фурманова «Дорога на океан» и «Мятеж». Не перестаю удивляться (хотя, вроде бы, и раньше это знал) близости тех событий (в своей политико-социальной трансформации) нынешнему времени. Ничто в человеческих страстях не ново. У Фурманова прослеживается ещё и национальный след, объясняющий то, что произошло в Казахстане, в Алма-Ате (в начале 20-х годов двадцатого века никакого Казахстана не было, территория называлась Семиречье, которую населяли «киргизы», столица края именовалась городом Верный) в конце прошлого века. Всё как под копирку. И ведь заранее нам было рассказано (как предупреждение) — на этих территориях национальный вопрос не решён. Да кого же учит предыдущий опыт?
Угли национального недовольства были присыпаны пеплом материального благополучия, но стоило власти ослабнуть, как лёгенький «ветер перемен» раздул этот незатерявшийся жар, и всё вспыхнуло вновь. С той же безжалостностью и беспощадностью. Хотя, конечно, главным действующим лицом в смуте был русский народ. И бунт этот по сию пору не может успокоиться.
В своей книге Фурманов не раз как бы между делом бросает: «Этого молодца, разумеется, потом расстреляют». Что человеческая жизнь во времена беззаконий — копейка.
У Леонова тайного врага (хоть он и специалист хороший, депо в передовые вывел — так ведь не это главное, а прошлое, служба его у белых), как зверя в итоге загоняют в угол, разоблачают, вылавливают.
Во времена моей молодости казалось, что всё подобное изжито, однако, пришло время — сам увидел ожившее прошлое. И бунт казахов с киргизами, и их жестокое мщение пришельцам, и безжалостные зверства русских по отношению друг к другу.
Увидел страшное и беспощадное в человеческой личности.
.jpg)
