В День Победы отец Пимен отслужил панихиду по павшим воинам. Когда храм почти опустел, вошел молодой мужчина и попросил отца Пимена помянуть за упокой своего деда. Он протянул листок бумаги с именем «воин Андрей». Отец Пимен взял записку и пообещал обязательно помолиться за его родственника.
Мужчина поставил свечу на панихидный столик и стал молиться. Отец же Пимен вышел из храма и сел на лавочку полюбоваться теплым и ясным майским днем. Выйдя из храма, мужчина приметил батюшку и, спросив разрешения, сел рядом. Ему, видимо, очень хотелось с кем-то поделиться воспоминаниями о своем деде. В батюшке Пимене он нашел внимательного слушателя.
Мужчина откинулся на спинку лавочки, прикрыл глаза и рассказал.
В детстве я очень любил своего деда, но мне всегда было за него обидно в День Победы. Весь город празднует, люди на улицах и площадях. Парад. Ветераны идут по улицам, их приветствуют, обнимают, целуют. У всех - ордена и медали, а у некоторых их столько, что нет на груди свободного места. Мы, мальчишки, внимательно рассматриваем награды, каких только не увидишь, всех названий и не упомнишь.
Мальчишки между собой хвалятся своими отцами и дедами, считают и сравнивают, сколько у кого каких медалей и орденов.
А я помалкивал. У деда была только одна медаль: грязно-желтого цвета с колодкой, обтянутой потертой оливковой лентой. В общем, совсем некрасивая по сравнению с теми, что были у других ветеранов. Словно дед ее где-то на помойке нашел. Поэтому когда он шел праздновать День Победы и надевал свою медаль, я старался куда-нибудь убежать к друзьям, чтобы он меня с собой не взял. А то у него была такая привычка: в этот день ходить на парад, на встречи ветеранов, на их посиделки в скверах и парке. Ну а чего с ним было ходить? Сам-то он никогда ничего о войне не рассказывал, только слушал.
Я к нему много раз приставал, чтобы он рассказал, как воевал. А он все отнекивался. Говорил лишь, что на войне провел только одну неделю, а потом его ранило, и он попал в госпиталь, а после лечения его от службы освободили. Я сколько его помнил, он ходил, не сгибая ногу в колене, переставляя ее прямой.
Я просил его хоть рассказать, как он эту неделю воевал, а он отвечал, что ничего интересного за эту неделю не случилось. Фашисты стреляли в него, а он стрелял в ответ, и больше ничего другого не происходило.
Но вот однажды у нас в квартире зазвонил телефон. Мама позвала деда, его спрашивал фронтовой друг. Дед взял трубку, обрадовался и стал приглашать друга в гости. Но тот оказался в нашем городе проездом и у него всего пара часов свободного времени, поэтому он просил деда приехать встретиться на вокзал.
Дед положил трубку и стал собираться. Мама принялась его отговаривать. Ведь у него обострился радикулит, ему надо лежать. Да куда там. Он не хотел и слушать о том, чтобы остаться дома и не увидеть однополчанина. Мама попросила меня сопроводить деда, а то его где-нибудь прихватит и он самостоятельно шагу ступить не сможет.
Я поймал такси, дед доковылял до него и сел с превеликим трудом. Я еле запихнул его на заднее сиденье, на котором он кое-как застыл в полулежащем положении. Доехали нормально. Однако вытащил я деда только с помощью таксиста, сам бы не смог.
У входа в вокзал деда уже ждал друг. Подтянутый старик, жилистый, волосы седые, но ежик густой. Он стиснул моего толстого деда в объятьях так крепко, что тот застонал от боли в пояснице. Узнав о радикулите, старик подхватил деда под локоть и довел до буфета. Здесь они заказали бутерброды и водочку. Дед дал мне денег на мороженое, и я отправился за ним к лоточнице на привокзальной площади. Съел в сквере две порции и пошел в буфет. Думал забрать деда, но беседа старых друзей была в самом разгаре. Раскрасневшиеся от выпивки, они предавались фронтовым воспоминаниям. Получив еще денег на мороженое, я отбыл в сквер.
А что? Пусть себе беседуют, а я поем мороженое вдоволь. В тот день я его так объелся, что мне чуть не стало плохо. И наверняка стало бы, если однополчанину деда не надо было бы отправляться в дорогу. Он едва не прослушал объявление о прибытии поезда. Схватил чемодан и побежал в припрыжку, дед было хотел поспешить за ним, но, рванувшись, окаменел: дал о себе знать радикулит. Друг же его, пробежав немного, бросил чемодан и схватился за сердце. Я подхватил чемодан и помог ему сесть на поезд, который уже отходил от платформы. Старик на прощанье крикнул мне:
- Береги дедушку, он у тебя - герой!
Вернувшись в буфет, деда я еле разогнул. Кое-как я с ним доковылял до остановки такси и опять с трудом всунул в машину. Таксист посадил на переднее сиденье молодую попутчицу, и мне пришлось примоститься рядом с полулежащим дедом.
Пока таксист весело беседовал с девушкой. Дед разоткровенничался со мной. От выпитой водки его немного развезло. Он рассказал, иногда тяжело вздыхая и прерываясь:
- Вот, внучок ты меня спрашивал, как я воевал. Сейчас я тебе об этом расскажу. Наверное, пора, а то помру, а ты так и не узнаешь. Призвали меня на фронт в сорок втором, обучили и направили в стрелковую дивизию. Бои с немцами тогда уже шли на подступах к Сталинграду. Мы подошли к городу, когда в нем вовсю шли бои. Ночью на берегу Волги нас построили, комбат сказал речь: «Фашисты захватили большую часть Сталинграда, в некоторых местах уже прорвались к Волге. Еще немного и город может пасть. Волга для нашей страны – жизненная магистраль. Ее нельзя дать врагу перерезать. Наша задача - отстоять город любой ценой. Если не отстоим, фашисты захватят нашу Родину. Ваши отцы, матери, жены и дети станут рабами. В городе идут жестокие бои. Будьте готовы умереть героями. Трусам пощады не будет. Убью собственной рукой».
И поднял перед строем руку с пистолетом.
Но стращать нас было не надо: все сами рвались в бой. Может, конечно, кто-то и трусил, но вида не показывал. Желание бить фрицев нам было не занимать. Хотелось только побыстрей до них добраться.
Переправляли нас через Волгу ночью, но немцы обстреливали, и мы еще не достигнув берега начали нести потери. Осень, холод, ветер. Упадешь в воду – не выживешь.
Как только высадились, нас сразу повели в бой. Мы думали, что сменим какие-то наши части, а менять-то оказалось почти некого. Если бы мы не подоспели, наутро фашисты катком бы прокатились до Волги по горсти наших предшественников. Ночью мы немчуру немного отбросили назад. Закрепились. А утром началось что-то неимоверное.
Я такого себе и представить не мог, словно в ад попал. Грохот орудий, кругом взрывы, пулеметы поливают непрестанно, голову высунешь – ее тотчас снайпер продырявит. Столпы пыли, огонь повсюду полыхает. Осколки и пули – сплошным градом летят. А нас все поднимают и поднимают в атаку. Когда очередная атака захлебнется, думаешь передохнуть, так нет – теперь фашисты на нас прут.
От зданий практически ничего не осталось. Одни стены или остовы многоэтажных домов. Везде – завалы, вместо зданий - горы кирпича. Четкой линии фронта нет. До фашистов рукой подать, порой метров тридцать. Иногда вообще не знаешь где наши, а где противник, так все перемешалось. В еще уцелевших домах линия фронта проходила меж соседними комнатами.
За неделю, что там провел, спал урывками, ел - кусок хлеба с водой. Холод, грязь, кровь, трупы кругом.
Спасло меня сразу то, что был я тогда тощим, как вобла. Здоровяков сразу перебили. Я же маленький, юркий - за каждым бугорком спрячусь, в любую щель забьюсь. Сидишь в развалинах, а немец гранату бросит, лишь мгновение куда-нибудь приткнуться. Богатырям выжить невозможно.
Второе, что мне помогло, так это то, что с детства руки привыкли к топору. Вырос я в деревне около Архангельска. Уже мальчишкой рубил дрова и в лесу деревья валил. Затем обучился плотничьему делу и ставил избы. Когда оказался в Сталинграде, в развалинах нашел топорик, заточил его, как бритву, и - за пояс.
С немцами несколько раз сходились в рукопашную. Они ножами, штыками и прикладами орудуют, а я их топориком охаживаю. Из плотника в мясника превратился. Эти мясорубки потом мне многие годы в ночных кошмарах снились, да и сейчас еще нет, нет, да и привидятся.
Мы сражался за Родину, а вот за что немцы там нас убивали и за что сами дохли, не знаю. Бог им судья. Там, в развалинах Сталинграда, я в Бога и поверил, и впервые в жизни стал Ему молиться. Иначе или стал бы зверем или свихнулся.
От нашего батальона через неделю боев осталось в строю совсем немного. От нашей роты - только я и мой друг, которого ты сейчас видел. Мы с ним оба были ранены и лежали в подвале разрушенной многоэтажки. Патроны у нас закончились, осталось только три гранаты, а вокруг уже немцы. Мы у них в тылу оказались. Когда с жизнью мы уже попрощались, наши пошли в наступление и отбросили фрицев. Нас переправили через Волгу и отправили в госпиталь. Так быстро для меня война и закончилась, поэтому, кроме одной медали, никаких наград у меня и нет.
Дед закончил говорить и задремал. Он, вообще-то, позволял себе одну только рюмку выпить на праздники, а тут, по случаю, пропустил несколько, вот и вырубился. Зато когда приехали домой, он неожиданно вышел из такси сам, без помощи. Наверное, в полулежащем положении от водки у него случилось полное расслабление, позвонки встали на место и защемленный нерв освободился.
С того дня дед никогда мне о войне больше не рассказывал, да и я не спрашивал. Когда деда похоронили, его медаль «За оборону Сталинграда» досталась мне. А я передам ее своему сыну.
