Он проиллюстрировал всё…
Он, проиллюстрировав, дал неповторимый, если не единственный образ Дон Кихоту: вечно едущему сквозь ленты веков борцу с тотальным злом: тощему и забавному, благородному и великолепному, таинственному и единственному.
Множественность работ Г. Доре завораживает, как и величие его своеобразного дара.
Занятно, что художественного образования Доре не получил, проводя долгое время в Лувре и Национальной библиотеке, изучая картины и гравюры.
Свой день, насыщенный до предела, он делил между графикой и живописью, первой отдавая предпочтение; и если живопись его такого широко признания не получила (хотя достаточное всё же было), то графика поднималась вверх, выше и выше, представляя Доре чуть ли не единственным мастером оного жанра.
…раскрываются ветхозаветные своды: монументальные образы пылают, будто сквозь чёрно-белые работы прорастают немыслимые, воистину библейские цвета…
Мощь дантовских терцин передана работами Доре завораживающе: какое верчение и движение массы тел: в сущности – душ: какая острота глазомера и пристальность детали!
Сколь полновесно и полноценно звучание работ, будто вторично разворачивающее ленты самой знаменитой поэмы.
…ломаются души-деревья, закипают устрашающие котлы, всё движется, и проходит, заворожённый, флорентиец, ведомый Вергилием, сквозь мистические панорамы, обретающие зримость…
Закипает неистовство Рабле, получающее визуальный ряд.
Вещественность повышенной плотности организует огромные тела весёлых гигантов; сеть штрихов словно ловит их – из параллельных миров, представляя граду и миру: на все времена.
Аристократическая точность линий.
Волшебное благородство рисунка.
Доре был неистов: он штудировал шедевры мысли и слова, как анатом штудирует плоть: чтобы зацвели невероятные сады его собственных шедевров, столь обогативших культурную меру человечества.