От редакции. Продолжаем публикацию фрагментов фантастической повести Дмитрия Орехова «Журавлики» (см. рецензию О.Б.Сокуровой «Уверовавшие в утопусию»).
Глава 2
Продвижение утопусии
На следующий день Скунс начал готовиться к отплытию. Грызуны рвали капусту и тыквы в лесу (Додо поставил условие, чтобы они не подгрызали деревья), ходили по мелководью, собирая морские огурцы, и охотились на моллюсков.
Охота проходила следующим образом: цепляясь коготками за камни и неровности дна, матрос отыскивал моллюска и выносил на берег. Если грызун был голоден, он тут же его и поедал; если же нет, моллюск отправлялся в корзину.
На арендованном у птиц участке берега грызуны поставили парцеллу. Фактически тут был не один дом, а целых три: небольшой особняк, казарма и склад. Капитан Скунс лично осмотрел все постройки и дал подробные инструкции лейтенанту Кускохвату. Скунс рекомендовал держать матросов-омег в строжайшей дисциплине, «дабы они не набрались от местных жителей качеств, несовместимых со званием корабельных грызунов». Он полагал, что каждая минута от восхода солнца до заката должна быть заполнена утомительной работой («пусть хоть лапами землю роют»), лишь бы омеги всегда были заняты. Кроме того, он считал, что торговая парцелла на острове должна стать чем-то вроде маяка на пути к прогрессу.
— Самое главное — это продвижение утопусии, лейтенант, — подчеркнул Скунс в разговоре с помощником. — Не упускайте случая продемонстрировать нашу выучку, нашу страсть к обладанию, нашу страсть к совершенству. Мы, просвещенные грызуны, должны казаться им существами почти сверхъестественными. Это обязывает нас добиваться власти, неограниченной и благотворной. Конечно, не следует забывать о мотивах... мотивы у нас должны быть честные.
Он помолчал и прибавил:
— И последнее, лейтенант. Держите нос по ветру. Да-да, постоянно держите нос по ветру. Глядите в оба и постоянно держите нос по ветру, лейтенант Кускохват. Вам все ясно?
Лейтенант Кускохват вытянулся в струнку и отрапортовал:
— Так точно! Верьте мне, сэр... Я не посрамлю знамени Грызбурга.
Перед отплытием Скунс лично записал тезисы, которые должны были объяснить базовые принципы утопусии, и поручил Кускохвату растолковать их Додо. Вот эти тезисы в моем переводе с птичьего языка:
1. Журавлики свободны. Слава журавликам!
2. Журавлики сами определяют свою жизнь и судьбу.
3. Да здравствует утопусия! Вся власть птичьему народу!
Вскоре капитан отправился на родину с грузом мыслящих орехов, а лейтенант Кускохват и десять матросов-омег остались на острове. На Птичьем Дворе впервые появилась торговая парцелла грызунов. Поскольку читатель, скорее всего, незнаком с устройством парцеллы, я в самых общих чертах опишу ее здесь.
Итак, участок парцеллы представлял собой две неравные части: охраняемую территорию и периферийную область. В пределах охраняемой территории выделялась центральная зона. Эта зона была местом сосредоточения грызунов, главным пунктом обмена информацией и фокусом их групповой активности. Именно в этой зоне находился дом лейтенанта Кускохвата, здесь же располагались казарма (возле нее стояла небольшая пушка, подаренная Скунсом маленькому гарнизону) и склад. Все три строения были связаны утоптанными тропами. Что касается остального пространства, то оно почти не использовалось. Однако стоило кому-либо из жителей острова приблизиться к центральной части парцеллы, как грызуны начинали стрекотать и свистеть.
Как я уже сказал, основную территорию окружала периферийная область. Поскольку грызуны не любили, чтобы жители острова приближались к охраняемой зоне, пункт приема орехов — это было небольшое дощатое строение — был устроен именно здесь.
Пунктом заведовал журавлик Пшик-Пшик, совсем недавно — один из несчастнейших жителей Птичьего Двора. Дело в том, что жена, с которой Пшик-Пшик много лет подряд выводил птенцов, увлеклась другим. (Такое, увы, иногда случалось на острове.) Поначалу Пшик-Пшик всюду следовал за женой и любовником. Это было и грустное, и очень забавное зрелище: впереди вышагивал молодой журавлик, гордый вниманием опытной самки, за ним семенила жена Пшик-Пшика, следом плелся он сам. Опасаясь, что жена и любовник скроются в зарослях, он не занимался поиском корма и худел на глазах. Время от времени Пшик-Пшик и его соперник дрались. Они клювами выщипывали друг другу перья и обменивались резкими ударами ног. До самых сумерек журавлиное трио разгуливало по острову. А потом Пшик-Пшик сдался: это произошло в тот момент, когда молодой соперник ухватил его за перья на шее и потянул вниз. Пшик-Пшик вырвался и пустился бежать. Отбежав на безопасное расстояние, он без сил опустился на землю... И тут его окружили хохочущие юнцы во главе с журавленком Пык-Мыком. Бедный Пшик-Пшик! Потеряв жену, он стал посмешищем у молодняка! Вместе с женой он потерял и свое положение в обществе.
И вот этот самый Пшик-Пшик чрезвычайно полюбил утопусию. Стоя на одной ноге и наклонив голову, он мог часами ждать, когда грызуны обратят на него внимание. Тяга к утопусии и молчаливая преданность сослужили Пшик-Пшику хорошую службу: лейтенант Кускохват заметил его, призвал к себе и назначил приемщиком орехов. Теперь Пшик-Пшик каждое утро с гордым видом отпирал свой сарай. Работая на грызунов, он вновь обрел уважение соплеменников, а вскоре к нему вернулась и ветреная жена.
Еще одним добровольным помощником грызунов стал попугай Коко. Это был попугай с ярко-красным хвостом, задорным хохолком и черным загнутым клювом. Он умел летать, хотя, как правило, передвигался пешком. Коко явился на остров неведомо откуда, буквально упал с неба. Рассказывать о своем прошлом он не любил, но поговаривали, что Коко жил чуть ли не во дворце, однако его не оценили по достоинству, и потому, не желая погубить свой талант, он отправился в эмиграцию клевать хлеб изгнания. На Птичьем Дворе Коко написал несколько брачных песен для дуэтного пения и небольшую поэму об одиноком попугае «Мудрая птица». Эти сочинения снискали ему заслуженную славу. Каждое появление творческого попугая среди молодежи вызывало восторженное кла-кла-кла, и юные самки с поклонами и реверансами подносили ему цветочный мед.
Со свойственной ему энергией Коко включился в продвижение утопусии. Сначала он попытался убедить Додо отказаться от традиционных полетов в паланкине, а когда из этого ничего не вышло, взялся писать речевки на злобу дня. В этих речевках тезисы Скунса об утопусии приобрели безупречную литературную форму. (Например: «Журки-птицы! Кла-кла-кла! Вы свободны? Да-да-да!» Или: «Утопусия! С тобою буду в плюсе я!»)
Кроме того, Коко написал поэму «Серые мореходы». Это был исполненный в духе высокого романтизма рассказ о морских путешествиях, которые грызуны совершали, сверяя свой путь с положением созвездий в ночном небе. В поэме также кратко говорилось о казни короля, войнах с мышами и превращении острова утопусов в бастион грызунизма. (Все эти сведения Коко почерпнул у лейтенанта Кускохвата.) Заканчивалась поэма описанием будущего совместного пира в парцелле, на который, как утверждал Коко, грызуны обязательно пригласят птиц, и обещанием счастливой и мирной жизни.
Еще одного горячего сторонника грызуны обрели в гусыне Гааге. Это была очень добрая, очень жирная и очень одинокая гусыня со скорбным выражением глаз, тайно влюбленная в попугая Коко. В ее чувстве, впрочем, не было ничего противоестественного, поскольку Гаага считала своим долгом любить всех. Она была так добра, что выщипывала колючки царапника из шерсти матросов-омег, и ей единственной разрешалось входить в охраняемую зону парцеллы. Гаага часто собирала вокруг себя птенцов — ее любимцем был шустрый Пык-Мык — и, закрыв глаза и раскачиваясь из стороны в сторону, пела им песню без слов. Гаага верила, что журавлята, желающие добиться успеха в жизни, должны во всем подражать грызунам: ходить, как они, есть, как они, присаживаться по нужде, как они. В свободное время образованная гусыня ракушками выкладывала на песке слово «утопусия».
Вождь Додо наблюдал за Коко и Гаагой и только посмеивался. Новые стихи Коко казались ему довольно посредственными, а поведение Гааги — просто глупым. Но хотя Додо не слишком серьезно относился к усилиям Коко и Гааги по распространению утопусии, он все же не мешал гусыне учить птенцов, а Коко — нести свое творчество в народ. Каким-то внутренним чутьем он угадывал, что в их деятельности нет ничего плохого.
«Пускай журавлики привыкают к новым понятиям, — думал Додо. — Пускай хорошенько вытвердят их. А правильное понимание придет потом».
Так шли недели и месяцы. Журавлики присматривались к грызунам, изучали их, делали выводы. Если раньше обитатели Птичьего Двора точно знали, какой будет реакция соседей на тот или иной поступок, то теперь в их мышление вошла новая составляющая. На острове появилась группа существ, обладавшая собственной логикой поведения, и эту чужую и странную логику нужно было учитывать. Журавлики старались проверять свое поведение не только мнением птичьего клана, но и точкой зрения чужаков.
— А что скажут грызуны? — спрашивал себя каждый.
Этот новый подход можно было сравнить с парусом, установленным на плоту. Плот вроде бы плыл дальше по течению, но его траектория уже не могла быть прежней.
Глава 3
Фондукли
Но нужно, пожалуй, объяснить тебе, дорогой читатель, почему обитатели Птичьего Двора с такой радостью встретили предложение Скунса о дружбе.
...Это случилось еще во времена первых контактов журавликов с грызунами, когда вождь Додо был желторотым птенцом. Однажды на Птичий Двор прилетел Белый Альбатрос, и этот день надолго запомнился всем. Много лет спустя, припоминая какие-либо события, журавлики говорили: это было до Альбатроса. Или, наоборот: нет, это было после.
До острова Белый Альбатрос добрался с огромным трудом, планируя на восходящих потоках воздуха. Он был так истощен, что почти не мог делать взмахов. Когда гигант приземлился на Одиноком утесе, все увидели, что он умирает. И все же повелитель лазури успел рассказать жителям Птичьего Двора свою историю.
Еще в юности Белый Альбатрос задумался над убогим существованием своих собратьев, которые совсем не пытались эволюционировать. Он говорил им, что нужно совершенствовать свои летные навыки, встречаться с бурей, соперничать с молнией, но его товарищи только посмеивались и отправлялись нырять за сардинами. Поэтому Белый Альбатрос тренировался один. Он стрелой взмывал к небу, входил в отвесное пике, делал бочку и другие фигуры высшего пилотажа. С высоты можно было видеть парусники грызунов, а с них в воду часто что-то бросали. Белый Альбатрос следил за кораблями и подбирал остатки еды. Так он избавился от забот о хлебе насущном. Однажды он пристроился за очередным кораблем, схватил клювом аппетитный кусок сала и оказался на крючке.
Под хохот матросов его втащили на судно. Ноги Белого Альбатроса отвыкли от ходьбы, и он с трудом ковылял по палубе. Грызуны потешались над ним, и кто-то пустил ему в клюв струю табачного дыма. Потом его посадили в железную клетку. Без всякой вины со своей стороны он стал пленником! Это было ужасно, немыслимо! И самым невероятным было то, что в моменты наивысшего напряжения его вдруг посещало странное чувство любви к своим мучителям. Да, да! Вопреки всему он понимал, что любит грызунов!
Сидя в клетке, он много размышлял, и однажды ему открылось, что эволюция — это совсем не то, что он думал. Он эволюционировал быстрее всех, но попал на крючок к грызунам. Значит, он оказался менее приспособленным! Так Белый Альбатрос пришел к выводу, что эволюция — это еще и очень земные навыки. А значит, птицы должны овладеть новыми технологиями. Они должны научиться работать в угольных шахтах, выплавлять сталь, строить каменные дома, спускать на воду большие парусные корабли…
На судне, помимо офицеров-альф и простых матросов-омег, был необычный пассажир. Он занимал отдельную каюту, а после завтрака сидел на палубе в шезлонге, укутав ноги клетчатым пледом, и читал толстую книгу. Это был абсолютно белый грызун с розовым хвостом и красными подслеповатыми глазками. Иногда он подходил к клетке и задумчиво бормотал:
— Кто тут у нас? Ах да, разумная птица. Мило, очень мило…
Однажды утром Белый Альбатрос обнаружил, что клетка не заперта. Он забрался на борт, оттолкнулся лапами и полетел…
— Я думаю, это Белый Грызун помог мне бежать, — рассказывал Белый Альбатрос обитателям Птичьего Двора. — Братья, запомните мои слова! Однажды птицы и грызуны вместе устремятся к светлому будущему! Не верьте тому, кто скажет, что с грызунами дружить нельзя!
— Откройте сердца Белому Грызуну, — умолял он, распластав на камнях свои белоснежные крылья. — Белый Грызун обязательно придет! Вы должны победить
взаимное недоверие!
Последними его словами были:
— Постарайтесь постичь... Из-за моря идет хвостатый…
На Птичьем Дворе всегда помнили это пророчество. И ждали хвостатого Белого Грызуна с предложением дружбы. И вот теперь с предложением дружбы явились Скунс и Кускохват. Хвостатые, но не белые…
Надо сказать, что, несмотря на это очевидное несоответствие, вера в пророчество Белого Альбатроса на острове не ослабевала. Ее не поколебали ни пляски грызунов вокруг мешков с орехами, ни хищный огонек в их глазах, ни пушка, поставленная в парцелле. А творческий попугай Коко даже сочинил эпическую поэму «Рай предреченный», в которой история Белого Альбатроса плавно перетекала в описание процветающего общества, построенного на Птичьем Дворе с помощью грызунов. Параллельно Коко работал над сатирической поэмой «Птичья клетка», в которой высмеивались наиболее архаичные традиции острова, в частности все обычаи, связанные с передвижением вождей в паланкинах. (Увы, это сочинение совсем не имело успеха!) Что же касается сподвижницы Коко, передовой гусыни Гааги, то она тоже, как могла, работала над приближением эпохи счастья и процветания. Гаага лично учредила на острове несколько общественных организаций. Так на Птичьем Дворе возникли:
Союз борцов за просвещение пернатых;
Комитет журавлиных самок по содействию всему хорошему;
Комитет журавлиных самцов по противодействию всему плохому;
комитет «Птицы за доброту и мир во всем мире»;
ассоциация «Птенцы за честность в отношениях с родителями»;
ассоциация «Родители за честность в отношениях с птенцами»;
общественное движение «Птицы за грызунизм»;
Лига юных любителей утопусии.
Птицы, согласившиеся вступить в эти организации, получали известные льготы при обмене орехов громкого дерева, и потому каждый второй журавлик состоял теперь в каком-нибудь обществе, а каждый третий — в нескольких сразу. Гаага регулярно передавала активистам подарки от лейтенанта Кускохвата (как правило, это были лоскутки, стеклянные бусы и металлические браслеты с бубенчиками), так что продвижение утопусии шло полным ходом. Было еще некоторое количество событий, важных и не слишком, которые я вынужден здесь опустить, ибо повесть наша подошла к тому моменту, когда рассказчик скрепя сердце жертвует подробностями ради изложения магистральных событий, превыше всего ревнуя о том, чтобы не потерялась упругая поступь истории.
Итак, в один прекрасный день к острову снова подошла «Юная проказница».
— Они вернулись! Скунс вернулся! — радостно кричали жители Птичьего Двора.
И стар и млад поспешили на берег. Когда шлюпка приблизилась, все увидели, что рядом со Скунсом на скамье сидят трое симпатичных грызунят. (Как потом выяснилось, это были племянники капитана.)
— Ура-а-а! — разнеслось по берегу.
Капитан Скунс в плаще и широкополой шляпе — подтянутый и как будто помолодевший — спрыгнул на песок. Додо шагнул вперед и заключил капитана в объятия.
— Мой друг, мы рады видеть вас на нашем острове, — сказал Додо. — Мы, жители Птичьего Двора, не слишком далеко продвинулись на пути к утопусии, но наши сердца открыты для вас... И наш общий подарок вам — наша любовь.
Скунс потрепал его по плечу, откашлялся и расправил усы.
— Я тоже вам кое-что приготовил... Эй, матросы!..
По знаку капитана матросы вытащили из шлюпки и поставили на песок тяжелый сундук.
— Вот! Это подарок жителям Птичьего Двора от моего правительства!..
Все вытянули шеи и, толкая друг друга, окружили сундук. Скунс поднял крышку, и взору собравшихся предстали кружочки — много-много блестящих кружочков, на каждом из которых было выбито усатое рыльце.
— Что это? — загомонили журавлики.
— Это фондукли, — широко улыбаясь, объяснил Скунс. — Они нужны для продвижения утопусии. Отныне каждый, кто принесет нам орехи, будет получать за них не зеркальца и ножи, а фондукли.
Над толпой пронесся вздох разочарования. Старый журавлик Бзик-Бзик, владевший сразу шестью громкими деревьями (больше не было ни у кого на острове), протолкался вперед и сказал:
— Извините за прямоту, господин капитан, но так не годится. Вот я приношу орехи, а взамен получаю ножи, или гвозди, или зеркальце для жены. Ножи и гвозди пригодятся в хозяйстве, а зеркальце, хоть от него и нет проку, по нраву моей дуре. А зачем мне эти кружочки? Рыбу на них не поймаешь... Можно, конечно, провертеть в них дырки и сделать бусы, но и тут выходит, что выгоднее сразу взять стеклянное ожерелье — польза та же, а мороки меньше... А хранить мне их незачем. Если я коплю, скажем, ножи — в этом есть смысл. А на что мне копить кружочки?!
— Ну-ну, Бзик-Бзик, не спеши, — засмеялся Скунс. — Неужели ты и вправду решил, что я хочу тебя разорить? Все ровно наоборот! Если хочешь знать, в этих кружочках скрыта великая сила. Можно сказать, что эти кружочки (они еще называются деньги) правят миром. Вот смотрите... У вас созрели орехи, так? Вы отдаете их нам и получаете фондукли. Потом вы покупаете у нас товары — ножи, зеркальца, что хотите... Если у вас много денег, вы можете купить много товаров. Вспомните, ведь и раньше больше ножей получал тот, у кого было больше орехов! И теперь будет точно так же! Кто принесет больше плодов, получит больше денег и сможет купить больше приятных вещиц... Запомните: без фондуклей нет ни счастья, ни утопусии! Таков закон жизни! Когда мы соревнуемся ради добывания фондуклей, само собой возникает свободное процветающее общество..
Журавлики молча переглядывались.
— Вот вы говорите, что в них скрыта великая сила, — сказал совиный попугай Какапо. — А откуда она взялась, эта сила?
— Что ты имеешь в виду? — удивился Скунс.
— Откуда берется сила денег? Откуда мы знаем, что этот кружочек стоит того, чтобы за него отдавали орехи? Орехи сами по себе вкусные, а деньги-то почему хороши?
— А, теперь понятно, — улыбнулся Скунс. — Ты хочешь знать, откуда берется покупательная способность денег? Изволь, я тебе объясню…
И Скунс объяснил. По его словам, сила денег зависела от нескольких факторов: тут и стоимость металла (золотые и серебряные монеты ценились больше, медные — меньше), и количество денег в обороте, и скорость обращения. Но главным фактором было государство грызунов: оно не только создавало деньги, но и приписывало им платежную силу.
— Этот большой кружок — фондукль. А этот — мабуб. Он в пять раз сильнее. За пять фондуклей дают один мабуб. Просто мы, грызуны, так договорились, понимаете?..
— А можно мы не будем играть в эти кружочки? — спросил кто-то. — Можно все оставить как было?
Скунс помотал головой.
— Нет, нельзя... Если оставить как было, скоро вы сами откажетесь нести нам орехи. Вы скажете — зачем мне столько ножей? Зачем моей жене еще одно зеркальце, если у нее и так весь дом в зеркалах? А за деньги вы сможете покупать разные товары. На моем корабле, — Скунс указал на «Юную проказницу», — есть очень занятные вещички, и все они продаются за фондукли. Это ткани, украшения, инструменты... Верьте мне, друзья! Увидев эти товары, вы захотите иметь много денег, а следовательно, захотите и много работать. Если же вы будете много работать, мы, грызуны, тоже не прогадаем…
— А если мы и к этим товарам привыкнем? — спросил нелетающий баклан Гога, тот самый, которому во время пляски с факелами наступили на хвост.
— Не бойтесь, товаров у меня много! — осклабился Скунс. — Но даже если они вам наскучат, мы привезем новые... В конце концов все вы разбогатеете и заживете, как в наших сказках об утопусии. Вы же хотите стать богатыми, правда?..
— Хотим! — откликнулись в толпе. — Очень хотим!
— Понятно теперь, что такое деньги?
— Понятно, кла-кла-кла! Здорово придумано!
— Понятно-то понятно, только непонятно, к чему это все, — пробурчал позади всех совиный попугай Какапо. — Ведь так и до смерти можно доработаться… Сначала хоти это, потом еще что-то хоти... А может, я хотеть не хочу? Если все время хотеть, тогда и жить некогда будет!
Но его уже никто не слушал. Все подкидывали вверх капитана и громко кричали:
— Ура Скунсу! Да здравствуют благородные грызуны!
(Продолжение следует)
