«Иисус же пошел на гору Елеонскую. А утром опять пришел в храм, и весь народ шел к Нему. Он сел и учил их. Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди, сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии; а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь? Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания. Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень. И опять, наклонившись низко, писал на земле. Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди. Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя? Она отвечала: никто, Господи. Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши» (Ин. 8: 1-11).
Ох, уж этот сумасбродный 18-й век, с его прелюбодеяниями и падениями, греховными вожделениями и страстями. Откроешь историю дворянских семей, участвовавших в перевороте 1762 года, и обнаружишь безудержную бесшабашность и беспринципность, способность на подлость и авантюру. Но пройдут годы и те же Орловы, не мудрствуя лукаво, творят воистину христианские дела. Князь Григорий, уже отвергнутый царицей, проявляет потрясающую храбрость и самоотверженность во время московской чумы. Это уже был не повеса Гришка, но разбойник, взошедший на Крест и просящий поминовения у Господа. Это было возвращение. И это возвращение видим у тех, кого почитаем святыми. Примечателен Св. Тихон Задонский, который преодолев соблазны века, ушел из мира в монастырь, чтобы придти учить и спасать этот мир. «Он оставался в мире своей чуткостью и состраданием. Он писал для этого мира. Свидетельствовал о Спасителе погибающему миру и не ищущему спасения. Это был апостольский отклик на безумие вольнодумного века. Эта была первая встреча с новым русским безбожием (срв. известный рассказ о заушении Святителя помещиком вольтерьянцем). Это тонко почувствовал Достоевский, когда хотел именно Тихона противопоставить русскому нигилизму и в этом противопоставлении вскрыть мистическую проблематику веры и безбытия» (Г.Флоровский).
Собственно надо признать, что в 18 веке началась борьба между верой и безбожием в современном смысле. Рациональное понимание мира буквально пронизывало сознание образованного человека, вера в науку принимала откровенно языческие формы. На словах признавали Имя Божие, восторгались Его величием, но отдавало масонским стилем, ставший фундаментом поклонения научному знанию. Верить в Бога признавалось не научным, а значит невежественным. Отцы Церкви, всегда бывшие авторитетами и поражавшие своей логикой и умом, в сознании образованной элиты уступили место новомодным философам, имена которых знает сегодня разве только какой филолог или историк в силу своей специализации. Вернуть человека к спасительной вере мог только живой опыт, что и встречаем у святого Паисия Молдавского и Св. Тихона; возрождение святоотеческих традиций и способность отвечать на вызовы времени современным и доступным языком. То есть необходимо было засесть за философию, чтобы, преодолев её, привести человека к Богословию. В этом неоценимая заслуга Святителя Тихона.
«Святитель Тихон был большим писателем. В его книгах увлекает эта легкость и пластичность образов. В особенности книга «Об истинном христианстве» имела историческое значение. Это не догматическая система, скорее мистическая этика, или аскетика. Но это был первый опыт живого богословия, и опытного богословия, - в отличие и противовес школьной эрудиции без подлинного опыта» (Г.Флоровский). В Тихоне была живая жизнь и вера, в принципе доступная каждому, кто жаждал прощения и обретения Слова. Келейник Святителя вспоминал: «Как я от уст его слышал, да и моему замечанию, когда что-либо я писывал у него, слово его столь иногда скоротечно из уст его проистекало, что я не успевал писать. А когда не столь Дух Святой в нем действовал, то от непространных его мыслей или от задумчивости, отсылал он меня в свою келию, а сам, став на колена, а иногда крестообразно распростерт, маливался со слезами Богу о ниспослании Вседействующего. Призвав же паки меня, начнет говорить так пространно, что я не успевал иногда рукой водить пера…»
Чрез покаяние возможно получение Слова Истины. А 18-му веку было в чем каяться Богу, Образ которого ох, как затемняли «просветители». Более того, постоянно искушая Его и на Него взваливая вину, не замечая, что сами погрязли в мерзостях и пороках. Исправляли человечество, будучи порочны. Пришли побивать женщину, взятую в прелюбодеянии и с которой только недавно сами прелюбодействовали. На каждом европейском перекрестке кричали о свободе, но не от греха, а для греха. Вся их свобода строилась на обличении, а не на милосердии и прощении. Они обличали грешное правительство, разглагольствуя о рабстве, но ничего не делали, чтобы избавиться от него. Таким образом, оставаясь рабами, по сути. Нападали на Церковь, совершенно не зная и не понимая мистической тайны Той, врата ада, которую не одолеют, и Глава – Христос.
Их обличение вело не к любви, а к ненависти. Пример тому знаменитая французская революция, совершенная сердобольными философами, отправивших миллионы исправлять человеческие формы на гильотины и калечивших ради «освобождения» половину Европы на полях сражений. Вся их иллюзорная философия вылилась в страшные человеческие испытания. Все эти «просветители» так любили распространяться о страданиях человеческих, что поневоле начинаешь думать, что появление маркиза де Сада именно в эту эпоху закономерно. Извращенный садизм – вот итог «просветительской» философии.
Безусловно, не все в этом повинны, не все были «де Садами», но общее направление их размышлений привело к ненависти. Руссо будет с восторгом писать о Христе, но никогда не поймет, не ощутит Его присутствие в себе, и потому его последователи не на крест взойдут, а сами поведут на крест. Какая же разница со Святителем Тихоном!
«Разумею, прежде всего, его постоянное сосредоточение в памяти и размышлении о Страстях Христовых. Он и видел Христа, «всего ураненного, всего уязвленного, умученного, окровавлена». И призывал всматриваться в Его страдания. «Он великой был страстей Спасителевых любитель и не точию умозрительно, но все почти страсти Его Святые были изображены у него на картинах» (картины, писанные на парусине). Есть особенная настойчивость и некий импессионизм у Тихона, когда он говорит об Уничижении и Страстях… И с тем большей силой чувствуется в его опыте обновление Византийских созерцаний. Эти светозарные видения, озарения Фаворского света, пафос Преображения, предчувствие Воскресной весны… Эта мысль о Воскресении мертвых всегда у него обновляется. И именно под образом Весны. «Весна есть образ и знамение воскресения мертвых», то будет вечная мечта богозданного мира. «От сей чувственной весны да возведет вера ум твой к прекрасной и желаемой весне, юже обеща преблагий Бог в Писании Своем Святом, в котором телеса от начала мира усопших верных из земли, яко семена силою Божию прозябнувшие, восстанут и облекутся в Новый, прекрасный вид, в ризу бессмертия одеются, примут венец доброты от руки Господни». Это не будет идиллия апокатастазиса. Напротив: почернелое от грехов естество ещё более обличится в своей сухости и черноте, и паче скареднейший вид возымеет. Вечность не для всех равна: есть вечность блаженная, и есть вечность плачевная. У Св. Тихона эти Фаворские видения бывали очень часто, иногда даже повседневно: разверзались небеса и загорались сиянием нестерпимым. Иногда видел свет он и в келии своей, и сердце его увеселялось от этих созерцаний… Напряженная собранность духа сочеталась у Тихона Задонского с какой-то исключительной силой милующего внимания и любви. О любви к ближним, о социальной правде и милосердии он говорит не мягче и не слабее Златоуста» (Г.Флоровский). И не только говорил, но и делал. Вся жизнь святого – это подвиг Христа ради, а значит и во имя ближнего. Ибо невозможно любить ближнего, и отрицать Бога, Который есть всепрощающая Любовь, но требующая, чтобы человек избегал греха.
Ибо грех растлевает, притупляет, входит в привычку и отталкивает от покаяния. Потому-то Господь требует после покаяния твердого намерения жить в Истине. И многие на Руси стали совершать по слову Христову. Почитайте монастырские летописи того времени: в них найдем, что, несмотря на все препятствия, чинимые просвещенной «образованщиной», в стране пробивались светильники, алтарным светом озарявшие новопросвещенных разных сословий. Упившись блудом и вином, возжаждали истинного вина и искренности по богу. В Тамбовской губернии родится огненный Серафим, горение которого всколыхнет всю Россию. Причем не только простой народ будет питаться живительными соками, но и так называемая образованная элита.
Русские цари, все более освобождаясь от «просвещенческих» иллюзий, глубже и глубже проникались православием. Это сложно утверждать относительно Петра III и Екатерины II, но уже Павел – весь в мистических тайнах, искренне любит Россию, становится плотью от плоти русским и православным, хотя русской крови в нем было всего на четверть. Духовный огонь, возженный русскими светильниками, не мог не затронуть человека, которому предстояло управлять великой империей.
Безусловно, ущербное положение, в которое был поставлен Павел своей матерью, сыграет отрицательную роль, но начало было положено. Стоит обратить внимание, что многие действия, совершаемые царем, движимы совестью и полезностью для России, причем эта полезность виделась в служении Высшей Истины. Какая все-таки разница между Павлом и его матерью! Это касается не только внутренней политики: здесь все предельно ясно. Придя к власти, император обнаружил пустую казну и жуткую нищету, страшную барщину и непомерные оброки; насилие над крестьянством и их повсеместное закрепощение. Любительница свободы, Екатерина, насаждала рабство во вновь приобретенных землях, уничтожая древние вольности Малороссии, тем самым, вталкивая в народное сознание малороссов иллюзию сепаратизма, выражаемую в фольклоре, в воспоминаниях недавней старины, с его уникальной самобытностью. Именно при Екатерине у малоросса родится, ещё неосознанно, но родится мысль, что он представляет собой отдельное национальное образование. Казачество, уничтоженное царицей, будет восприниматься не как военная организация, но – особенность национального характера, особенность национального устроения. Думаю, ни у кого не вызывает сомнение, что Донское, особенно Кубанское казачество отмечены уникальной самобытностью, своеобразным колоритом. Однако говорить об отдельном этносе выглядит абсурдом. Рождение Украины началось с иллюзии, воспетой кобзарями и бандуристами. Жажда к свободе стала принимать совершенно необоснованно сепаратистский оттенок. Великорусам приписывалась тяготение к рабству, их презрительно называли москалями. Причем в 17-м веке это было географическое обозначение, но в 18-м – уничижительное.
Надо сказать, что в закрепощении украинцев русские были виноваты столько же, сколько и индейцы. Проводилась политика унификации и уничтожения русской самобытности царицей-немкой. Её преданность делу Петра I поразительна. Но эта преданность касалась абсолютизма: во всем остальном заветы Петра были попраны.
Как известно, Петр использовал Европу, чтобы потом повернуться к ней задом: Петр, несмотря на свое стремление быть европейцем, был русский генетически, и даже его внешний протестантизм был больше вывихом ума, чем сердечным движением. Екатерина же, действительно, хотела сделать из России полунемецкую страну. Она понимала, что это невозможно совершить явно, но косвенно и в перспективе казалось возможным. Смог же Петр развернуть страну на 180 градусов. Внутренняя политика Екатерины не только усиление крепостного права, но и жесткое наступление на монастыри. Петр критиковал, ругал монашескую жизнь, называл монахов тунеядцами, но святые Обители не трогал. Царица-немка не просто забирала земли у монастырей, но закрывала их за ненадобностью. В век философии аскетизм признавался невежеством (не правда, ли странная философия, совсем забывшая стоиков, призывавших к божественной воздержанности). И все эти усилия по уничтожению монашества на Руси предпринимались как раз тогда, когда стала возрождаться иноческая жизнь. Екатерина наносила удар по русскому национальному сознанию, кстати, часто используя в своих играх выходцев с Украины (братья Разумовские, князь Безбородко, Трощинский, Кочубей). Слава Богу, что на Руси всегда плохо исполняют законы, особенно дурацкие, но вреда со своей секуляризацией царица натворила много. Её цель была понятна: уничтожить русский соборный дух. Её бюрократия пыталась загнать соборность куда-нибудь на Камчатку. Тридцатичетырехлетнее правление Екатерины вылилось в откровенную антинародную тиранию. Эта тирания могла быть пострашнее Нерона и Калигулы, так безнравственно процветал фаворитизм. Но, как это не покажется парадоксальным, именно фавориты спасли Россию. И Орлов, и Потемкин, и Зубов оказались русскими людьми, старались, несмотря ни на что, выполнять национальные задачи.
Что касается внешней политики, то благодаря Панину и тому же Потемкину, Россия сумела добиться впечатляющих результатов в двух русско-турецких войнах, были одержаны впечатляющие победы, как на море, так и на суше. Однако европейская политика России была под сильным влиянием «друга» Фридриха Прусского. Здесь Екатерина – агент короля (наверно, это нормально любить фатерлянд). Россия была втянута в гнусную авантюру этим великим лисом. Его предложение, разделить Речь Посполитую, было принято. Слава Богу, что у царицы хватило ума отвоевывать только русские земли. Но никто иной, как Суворов брал Варшаву и практически уничтожил древнее польское государство. Преступление Екатерины, ее прусских и австрийских подельников, по крайней мере, тянет на нюренбергский процесс.
Да, Речь Посполитая являлось нежизнеспособным государством. Его необходимо было реформировать, но зачем же уничтожать, да ещё отдавать в руки Пруссии и Австрии, этих древних хищников. Это не могло не вызвать законного возмущения поляков. Да, поляки не всегда поступали справедливо, но они сражались за свою Родину, неразрывно связанную с католической церковью.
Польша – глубокая культура со своим уникальным прошлым и стереть с карты Европы это государство была чисто немецкая затея. Уже не было в живых Потемкина, - вот и получили, что получили. Когда же был жив князь Таврический, то великолепно решали черноморскую задачу. Русско-турецкие войны немцам были неинтересны, - вот и предлагали России увязнуть в восточном вопросе. Не могли предвидеть, что Россия так развернется. Очень после жалели.
Но обратим внимание, что земли Новороссии рекомендовалось заселять выходцами из Германии и Швейцарии. Кстати, какое отношение нынешняя Украина имеет к этим землям, не могу понять. Послушаешь украинофилов, то и Бессарабия и Буковина, и Россия вплоть до Урала сплошь исконные земли Украины. В принципе, в этом есть доля правды, учитывая, что Украина и есть собственно Русь. Я думаю, что и Сибирь тоже надо присоединить к данному образованию. Ну, да это отступление.
Цель Екатерины была не русифицировать земли Новороссии, а превратить в провинцию, населенную любимыми жителями фатерлянда. Льготами пользовались уникальными, налоги не платили десятилетиями. Русских закрепощали, а немецким колонистам давали деньги и земли. Был запрещен переход из православия в лютеранство, но не было ли это желанием не смешивать русских с немцами, т.е. не дать шанс русским поглотить немцев. Кроме того, православие для просвещенной Европы виделось невежеством и суеверием. Впрочем, все, что не делается, совершается Провидением. Бог не мог оставить кающуюся блудницу и принимал Русь, чтобы она, очистившись, стала воистину Христовой.
В русском человеке, несмотря на все его искажения, было стремление к высшей Правде. Многие поступки, совершаемые, например, Павлом, будут носить рыцарский характер. Даже его война с революционной Францией несла в себе благие намерения. Сохранить законность, религию – вот почему вступает в европейскую бойню русский царь.
Если следовать логике, то война была совершенно невыгодна России. Воевать за тысячу верст от границ было более чем неразумно. Никаких материальных выгод Россия от этой войны не имела. Шли, чтобы спасти христианскую цивилизацию и остановить европейское безумие. Получив искаженную европейскую мысль, пытались исправить ее там, где она зародилась. Исправить же можно было, надев мантию крестоносца. Наверно, поэтому Павел совершает нонсенс. Православный император становится главою католического мальтийского ордена иоаннитов. Это была попытка совместить несовместимое. Но Павел, видимо, считал, что, объединив рыцарство с правдой Христовой, он истребит безбожную заразу, поразившую Европу. Догматические вопросы, казалось, уладятся сами собой. В мире, пораженном атеизмом, выход виделся только один – возвращение к вере. Неважным, казалось, католицизм или православие.
Убежден: русский император никогда бы не изменил православию. Он полагал, что он рыцарски служит общехристианскому делу. Когда он увидел, что Англия и Австрия ведут подлую игру, то прекращает войну. В Наполеоне царь увидел рыцаря, способного вернуть Франции её традиции и завершить революционное безумие. Но русская элита, к сожалению, слишком была внушаема английскими спецслужбами. Так было с Петром III, так произошло с Павлом, (а в 1917 году и с Николаем II). Отчего это произошло? В сознании русско-немецкой элиты царь не являлся носителем Божественной воли и Помазанником Божьим. Для них он был верховным руководителем нации, не более. Не следование интересам элиты воспринималось как оскорбление. Тем более ловко использовался православный компонент в политике. Екатерина взошла на престол под флагом защиты православия. Убийство Павла также подавалось как защита православия от мальтийской ереси. Но кто убивал? Развращенная Екатериной элита, её фавориты, искавшие не истинной свободы, но своих преимуществ, возможность беспрепятственно грешить (братья Зубовы). Убивали царя те, кого он простил, кто разворовал казну до основания. Убивали и те, кого он приблизил, считая своими друзьями (Пален, Бенигсен). Простые солдаты готовы были разорвать убийц, но было уже поздно. Истинно русские люди понимали, что произошла трагедия. Наступало время Александровских перемен, когда происходило разделение. Кто-то искренно каялся, кто-то, наоборот, ещё более погружался во тьму. Но таков русский Крест, свою Голгофу мы выбираем сами. Но, выбирая, продолжали верить в свет Его:
«Опять говорил Иисус к народу и сказал им: Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни. Тогда фарисеи сказали Ему: Ты Сам о Себе свидетельствуешь, свидетельство Твое не истинно. Иисус сказал им в ответ: если Я и Сам о Себе свидетельствую, свидетельство Мое истинно; потому что Я знаю, откуда пришел и куда иду; а вы не знаете, откуда Я и куда иду. Вы судите по плоти; Я не сужу никого. А если и сужу Я, то суд Мой истинен, потому что Я не один, но Я и Отец, пославший Меня. А и в законе вашем написано, что двух человек свидетельство истинно. Я Сам свидетельствую о Себе, и свидетельствует о Мне Отец, пославший Меня. Тогда сказали Ему: где Твой Отец? Иисус отвечал: вы не знаете ни Меня, ни Отца Моего; если бы вы знали Меня, то знали бы и Отца Моего. Сии слова говорил Иисус у сокровищницы, когда учил в храме; и никто не взял Его, потому что еще не пришел час Его» (Ин. 8: 12-20).
Сквозь мрак «просвещения» пробивался настоящий светильник, за которым хотелось идти. Была глубокая вера в предназначение России.
Да, безусловно, смутные предчувствия и сомнения терзали русскую душу, но эти терзания и мытарства неизбежно должны были привести к возрождению, а значит победе добра над злом. Путь России – труден. Вступая в Александровскую эпоху, жила бурными противоречиями, но в этих противоречиях, по слову Г. Флоровского, пробуждалось сердце. Без философских и богословских метаний в Александровскую эпоху трудно представить возвращение русской интеллигенции к Богу. Да, будет продолжаться отпадение от веры, но и укрепление веры – повсеместное. Зарождается невиданная доселе на Руси жажда творчества, жажда возродить себя в этом мире, выразить свою бесконечную любовь к ближним и дальним. Буквально каждое действо пронизывается поэзией, несущее в себе сентиментализм и романтизм. Поэзия, по словам Ивана Аксакова, «имеет вид священнодействия». Русь проснулась к великому творчеству, но, надо признать, что рядом с творчеством всегда присутствует имитация. Это было искушение, которое было необходимо пройти. Г.Флоровский скажет: «То была эпоха мечтаний вообще, эпоха грез и вздохов, видений, провидений и привидений… Для всей эпохи так характерно именно это расторжение ума и сердца, мысли и воображения – не столько даже безвольность, сколько именно эта безответственность сердца. «Эстетическая культура сердца, заменявшая нравственные правила тонкими чувствами» (слова Киреевского). Именно в этом изъяне сердца вся слабость и немощь пиетизма. И русская душа проходит через этот искус или соблазн пиетизма в начале прошлого века…»
Действительно, 19 век – это век поиска беспредельного. Русская душа изголодалась; прагматизм европейца не мог её удовлетворить. Собственно и сами европейцы искали сердечного чувства и любви. Сентиментализм и романтизм не у нас родились. Душа европейца жаждала веры, но искаженная разными учениями, стала искать в области искусства и литературы. Литература и искусство станут своеобразной религией, смыслом бытия. В них искали способы выражения, в них надеялись найти идеи, сближающие людей. Искусство провозглашалось священным, и, значит, оно способно объединить всех людей. Поэтому в православной России стали читать Ричардсона и плакать, подобно Тани милой, над приключениями Ловласа. Василий Розанов как-то скажет: «В «Письмах русского путешественника» впервые склонилась, плакала, любила и понимала русская душа чудный мир Западной Европы, тогда как раньше, в течение века, она смотрела на него тусклыми, ничего не фиксирующими глазами».
Это была попытка узреть Бога через искусство. Западный мир, потеряв Его, уйдя в жуткую революционную вакханалию, вновь пытался обрести Того, Кого потерял; восточный же, поддавшись западным «просветительным» искушениям, не дойдя, слава Богу, до революций, в то же время, испытал те же симптомы. Ибо сто лет приобщения к Европе даром не прошли. Рационализм и прагматизм значительно искалечил православную душу русского человека, и эта душа, как и её западная сестра, пыталась через чувство обрести истинную любовь. Но чувство без разума доводят до чувственности, т.е. до бездны страстей, трудно преодолимых. Стали искать Бога, но вне церковной ограды. Начало Александровского эпохи – это время надежд, упования на благословенное царствование. Это был Ренессанс Любви, но вне церковной ограды. Достаточно вспомнить, что русский православный царь познакомился с Новым Заветом только в 1812 году. Это не виделось парадоксом, - Новый Завет заменяла литература и искусство, ставшие религией. Европа погружалась в мистический сентиментализм и романтизм. И Россия, привыкшая принимать из Европы новые веяния, испытывала те же мистические настроения. Это были веяния плоти и всплески души, могущие перейти в дух, или опуститься в преисподнюю. Но, чтобы не произошло крушение Истины, Провидению было угодно провести Россию через многочисленные войны. Первое десятилетие 19 века отмечено апокалипсическими настроениями. Казалось, что круг за кругом сжимается Русь. «Не тихое утро России, но бурный вечер Европы», - как-то скажет Филарет Московский. «Искус этих горячечных лет был слишком трудным испытанием для мечтательного поколения людей с таким настойчивым и слишком легко возбудимым воображением. И возбуждалась какая-то апокалиптическая мнительность. Общим становится чувство какого-то совсем осязательного водительства Божия, как бы снимающего или растворяющего в себе отдельные человеческие воли. Идея Провидения получает в сознании тех поколений некий суеверный и магический отблеск. Человек не верит больше в свою собственную дееспособность» (Г. Флоровский).
Как известно, апокалиптические настроения могут ввергнуть в геенну, или – поднять до высот покаяния. Это касалось всех сословий, и в первую очередь царя.
Судьба Александра трагически вписывалась в эпоху. Он взошел на престол после насильственной смерти отца, в результате заговора, в котором фактически участвовал и сам цесаревич. Он не желал смерти Государя, но логика заговора неумолимо вела к трагической развязке. Александр взвалил на себя ношу, способную привалить до земли. Отец ушел, но он остался, снедаемый угрызениями совести. В душе царя постоянно происходил страшный суд. Он – законодатель, нарушивший закон, опосредованно поднявший руку на Помазанника Божия и в ужасе, отшатнувшийся от убийц. Но как успокоить совесть? Государь видел, происходящее в Европе и в России есть явное наказание за отступление от пути Христова. Происходил явный суд Божий. Идущий же за Христом претерпевал страдания и смерть. Но так спасался, в который раз мир. Так спаслась Русь, когда в неё вторгся Наполеон.
«Опять сказал им Иисус: Я отхожу, и будете искать Меня, и умрете во грехе вашем. Куда Я иду, туда вы не можете придти. Тут Иудеи говорили: неужели Он убьет Сам Себя, что говорит: "куда Я иду, вы не можете придти"? Он сказал им: вы от нижних, Я от вышних; вы от мира сего, Я не от сего мира. Потому Я и сказал вам, что вы умрете во грехах ваших; ибо если не уверуете, что это Я, то умрете во грехах ваших. Тогда сказали Ему: кто же Ты? Иисус сказал им: от начала Сущий, как и говорю вам. Много имею говорить и судить о вас; но Пославший Меня есть истинен, и что Я слышал от Него, то и говорю миру. Не поняли, что Он говорил им об Отце. Итак Иисус сказал им: когда вознесете Сына Человеческого, тогда узнаете, что это Я и что ничего не делаю от Себя, но как научил Меня Отец Мой, так и говорю. Пославший Меня есть со Мною; Отец не оставил Меня одного, ибо Я всегда делаю то, что Ему угодно. Когда Он говорил это, многие уверовали в Него» (Ин. 8: 21-30).
Отвергнувшие Бога погибали в своем грехе. Люди с низменными страстями не могли воспринимать нашествие Наполеона как наказание за грехи. Господь же попустил силам Западной Европы вторгнуться в Россию. С разумной точки зрения, чтобы не говорили, война на русских просторах не выглядела безумием. Возьмут Киев, Москву, Петербург, дойдут до Волги, и будет заключен мир. Так происходило в Европе. Это уже было примерно в 1610 году, когда призвали на престол королевича Владислава. Но произошло невероятное. Русский человек стал упрямее. Страна стала безжизненной и пустынной, как в 1612 году. Наполеон сам покидал Москву, тем самым, показывая абсурдность своего нападения на Россию. Неужели Наполеон, этот гений не мог предвидеть случившегося? Не мог, потому что мыслил материалистически. Он все верно рассчитал: Литва и Белоруссия пойдет за ним, Лифляндия и Эстляндия одного хозяина поменяют на другого; отменив крепостное рабство, он привлечет на свою сторону русского крестьянина. Все так вначале и было. Но далее события потекли по другому руслу. Французы не просто пришли в Россию, они уничтожали православный образ жизни. Поэтому взялись за вилы те самые крестьяне, которым была обещана свобода. Свобода во Христе оказалась дороже свободы материальной. Этого апологет французского «просвещения» понять не мог. Русь увидело в нашествии не просто военное предприятие, но наказание за грехи, призыв к покаянию. Удивительным образом это показал Лев Толстой в своем романе «Война и мир». Перед Бородинским сражением в кутузовскую ставку привезли икону Божьей Матери, и все, не взирая на сословия, молили Пречистую о прощении и заступничестве. И Матерь Божия умолила Сына Своего о прощении. Но народ должен был выстрадать это прощение, он должен был пройти через голгофский крест: сожженную Москву, унижение Первопрестольной, разорение храмов Божьих. Русь проходила путь, дававший её возможность очиститься и стать воистину великой.
Наполеон так и не понял причин своего поражения в России. Обладая половиной страны и столицей, он вынужден был покидать её. Даже, находясь на Святой Елене, император причину своего поражения видел в собственной мании величия и кое-каких деталях, не учтенных при подготовке к вторжению. Метафизической природы своего поражения Наполеон так и не понял. Он потерпел поражение, не проиграв фактически ни одного генерального сражения в России. Однако его армия была уничтожена. Кутузов, в отличие от Наполеона, следовал воле Провидения, исполнял Её, постоянно пребывая в покаянной молитве. Русь победила, потому что и народ и вожди его объединились в покаянном стоянии перед Богом. Если бы это не произошло, то быть бы России третьестепенной державой, а, может быть, и исчезнуть с европейской карты. «Кто не хочет умертвить его (ветхого человека) и погребсти чрез веру, тот умрет с ним, и отойдет туда, чтобы понести наказание за прежние грехи» (Св. Иоанн Златоуст).
Отойдет в низменное состояние небытия. Вот это небытие сжигалось в московских пожарах ради торжества Бытия: проходили огонь очищения, чтобы наследовать царство свободы и любви. Не социально, но духовно Русь преображалась, уверовав в свое чудесное освобождение. Она сбрасывала с себя наваждение «просвещенческого века». Когда Западный мир продолжал уходить от Христа, Русь возвращалась к Нему. Русский царь внимательно читает Евангелие, и это внимательное чтение родит законное желание иметь библию на русском языке (сам Александр I читал библию на французском).
Происходит пробуждение национального сознания, формирующегося на нравственно-религиозных основах. Возвращаясь из Европы, русский государь увидел, что принес ей масонский идеал. Начинается повсеместное запрещение масонских лож и иезуитского ордена в России. Может показаться странным, что из России изгонялись две взаимоисключающие себя силы. Но на самом деле в православных странах эти две силы действовали союзно. Недаром Жозеф де Местр считал, что сосуществование иезуитов и масонов в России допустимо. Очень хотелось устроить «Петербургские вечера» православию. Но Александровская Русь стряхивала с себя путы латинствующего лукавомудрия. Начало этому было положено в 1812 году. Взошедши на Крест, стали понимать суть происходящего.
«Только Крест может даровать нам – через со-распятие Спасителя, через со-умирание и со-воскресение с Ним – подлинное единство в Боге и с Богом. Лишь испив чашу страстей Господних – чашу горького уксуса – вместе со Христом и только крестившись тем голгофским крещением, которым крестился Он, мы таинственным образом оказываемся вознесенными вместе с Ним на этом смертном Древе – Древе, что преобразовало саму нашу смертность в торжество всеобщего Воскресения. Орудие казни отныне обращается в орудие славы, отчаяние богооставленности – в надежду на избавление, ненависть разбойника – в раскаяние и смирение, торжество палачей – в их поражение, власть смерти – в гибель ее самой, рабство греху – в ту безграничную свободу, что достижима лишь в круговороте любви Творца и Его творения. История евангельской Жертвы может стать и нашей историей, смерть Христа должна сделаться и нашей смертью. И только если мы сумеем пройти весь этот трудный и мучительный путь вслед за Искупителем, нося на себе «Его поругание» (ср. Евр. 13:13), мы сможем воскликнуть вместе со свт. Григорием Богословом: «Вчера я распинался со Христом, ныне прославляюсь с Ним; вчера умирал с Ним, ныне оживаю; вчера спогребался, ныне совоскресаю».
Своей силой Крест преображает всю окружающую нас страшную реальность поврежденного грехом бытия. Все то, что прежде приносило людям лишь ощущение безысходности и отчаяния, он превращает в подлинный залог нашего спасения. Все последствия греха, включая и саму смерть – неизбежный для каждого из нас раскол человека на «составы», - Крест обращает в основание искупления мира» (П. Малков «Древо спасения»).
Взойдя на Крест, Русь приобщалась Спасителю. Это единственный путь Истины – другого не дано. Другой путь означает запустение домашнего очага и устранение русского этноса.
Эпоха Александра характерна поиском «внутреннего» человека. Фактически это было возвращение к древнему преданию Святых Отцов. Русский человек стремился к живому и непосредственному общению с Богом. Интеллигенция, доселе манкировавшая атеистическим «просветительством», стала собираться на религиозно-нравственные собрания, где пытались понять суть евангельского учения. Высокие умы, наконец-то, снизошли до простоты Божественного учения. Нужно было случиться московскому пожару, чтобы изжилось вольтерьянское позерство и примитивное вольнодумство. Христос становится близким и родным. Пройдя испытания, осознали, что Бог есть в живом делании жизни. Пьеры стали понимать Платона Каратаева. Война 1812 года отрезвила мыслящую интеллигенцию, зараженную французской революцией и масонскими идеями.
Ещё до войны работала комиссия по составлению законов, которую возглавлял Сперанский. Работала продуктивно. Однако век минувший с его подлейшими чертами все-таки задерживал истинно-христианское движение сердца, подменяя мистически-масонскими бреднями. Поэтому не все получалось у Сперанского, который был ярким выразителем эпохи, требовавшей очищения. Сперанский ещё разумно жил идеями «Просвещения», он весь в отвлеченных идеалах, схемах, придуманных формах. От жизни он уставал, боялся её. Внимательно изучая аскетические книги, он не приближался к Богу и людям, но отдалялся от них, становясь равнодушным и чересчур рассудочным. Эта рассудочность помогала ему в работе по систематизации законов, но буквы его законов не наполнены жизнью. Отсутствие жизни приводило к отсутствию любви. Поэтому, наверно, Сперанского никто не любил, да и он, видимо, тоже никого не любил. Николай Тургенев и Св. Филарет считали, что Сперанский верит во всемогущество уставов, способных упорядочить русскую жизнь. И в то же время этот человек весь в мистических круговоротах мысли.
И вот этот круговорот необходимо было смести, дабы обратились к Живоносному Источнику. Именно война 1812 года дала импульс к изучению книг Св. Писания. «Если будем постоянно упражняться в них, то узнаем и правые догматы и жизнь добродетельную… Потому умоляю вас и приобретать книги (Св. Писания) и усвоять себе мысли их, и начертывать их в душах» (Св. Иоанн Златоуст).
Это древнее постановление Святителя стали исполнять после трагического потрясения. Узнав несвободу, возжаждали свободы:
«Тогда сказал Иисус к уверовавшим в Него Иудеям: если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными. Ему отвечали: мы семя Авраамово и не были рабами никому никогда; как же Ты говоришь: сделаетесь свободными? Иисус отвечал им: истинно, истинно говорю вам: всякий, делающий грех, есть раб греха. Но раб не пребывает в доме вечно; сын пребывает вечно. Итак, если Сын освободит вас, то истинно свободны будете» (Ин. 8: 31-36).
Возжелали не мирской, но духовной свободы во Христе. Стали взирать на себя, испытывая сердце, его готовность следовать за Распятым. В эту странно-мистическую эпоху рождалось понимание, что истинный путь в смирении и следовании пути Господнему в Ограде церковной. Из масонского плена стали возвращаться в Храмы Бога Живаго. Вот, что писал святой Паисий Величковский из молдавского Нямеца в Россию: «Таинство покаяния заключается в том, чтобы истинно покаяться перед Богом, отступить от грехов своих, иметь крепкую решимость при помощи Божией более к ним не возвращаться, затем исповедать все свои согрешения перед духовником, как перед самим Богом, получив от него разрешение грехов, и принять епитимию, назначенную им за согрешения по чину церковному. О приготовлении же к причащению Божественных Тайн скажу следующее: необходимо приступать к причащению Святых Тайн Христовых с чистосердечным исповеданием, с постом и умилением, примирившись совершенно со всеми, выслушав, по обычаю христианскому, все правила церковные, не имея епитимии, не допускающей до причащения, со страхом и трепетом, с верою и любовию, и с поклонениями, подобающему единому Богу, чтобы причащение было во оставление грехов и в жизнь вечную» (С. Четвериков «Правда христианства»).
Через исповедь и причастие происходит истинное возвращение к Христовой Свободе. В русском народе возрождается осмысленное видение Церкви как единогоТела Христова. Этому способствовало учреждение духовных училищ, распространявших Слово Божие.
Русский человек все более понимал, что истина не в умозаключениях, а в деятельной любви Христовой. И не в масонские ложи идет, но в монастыри, где пытается привести свою расстроенную душу в упорядоченное состояние. Истинно русский человек вспомнит, что рабство не в социальном положении, но – духовном. И не крепостной - раб, но его хозяин, забывший апостольское слово об ответственности перед Богом. Подобно иудеям, Фамусовы мнят себя свободными, являясь, по сути, рабами греха. Однако, Боже упаси, видеть свободу в новгородской вольнице (многие будущие декабристы именно так и поняли, начитавшись Радищева). В толще народной люди пошли в Церковь, в монастыри, ставшие очагами истинного просвещения и свободы. Именно в Александровскую эпоху восстанавливается старчество. Начинается духовное стояние Оптиной Пустыни и Дивеевской Обители, возрождается Саровский монастырь с огненным Серафимом. По всей стране пошли, возжигая свечи Православия, ученики Св. Паисия Молдавского, как когда-то это совершали последователи Св. Сергия Радонежского. Происходит потрясающее чудо преображения русского народа и русского поместного дворянства, ещё не ушедшего от народных корней.
Неверно, когда из русского помещика делают какого-то отморозка, мучителя крестьян. Безусловно, были выродки, вроде Салтычихи и пушкинского Троекурова. Но это были исключения из рода. Род же русский шел в Храм, шел к исповеди и причастию. Этот род отстоял Россию во время наполеоновского нашествия, отстоял свободу исповедания, самобытие православного этноса. Русский помещик вместе с крестьянином освобождался от рабства греха. У крестьянина учились смирению, умению быть внутренне свободными. Вспомним радищевского крестьянина из «Любани». Несмотря на загруженность работой, он свободен, ибо понимает ответственность своего бытия. И, в отличие от автора, не хнычет и не обливается пустопорожними слезами, вызывающем в здоровом и свободном человеке омерзение.
Конечно, гнусно крепостное право, противна барщина, но не масонствующая ли Екатерина II философски насаждала отвратительный недуг в русском государстве, продолжая в искаженном виде политику Петра Великого. И она же разбудила таких, как Радищев и Новиков, мечтателей-республиканцев, жаждущих социальной свободы и веротерпимости. Что такое республика, русский человек узнал, побывав в Европе конца 18-го начала 19-го века. Вместо свободы республика принесла рабство, отняла право на жизнь. Смерть стала обычной. Не удивительно, ибо масоны считают себя служителями смерти, а значит – греха. «А это рабство и есть самое тяжкое; от него может избавить один только Бог, потому что никто другой не может отпускать грехов…» (Св. Иоанн Златоуст).
Только Господь прощает и отпускает грехи, Он – дает силы для движения сердца к свободе. Господь просвещает царя и тех, кто решил стать на путь Свободы. И Государь понимал, что Свобода в Слове, в со-бытийности с Пресвятой Троицей. На путях социальных преобразований её нет, если душа не освобождена от греха. Многие хотели отменить крепостное право, однако, когда в 1803 году вышел закон о свободных хлебопашцах, только мизерный процент дворян освободил своих крестьян. Те самые масоны, на каждом перекрестке кричавшие о свободе, почему-то не отпускали своих крепостных. Да и в будущем: наши замечательные декабристы не торопились освобождать крестьян. Не замечено, чтобы Волконские, Оболенские, Трубецкие, Голицыны, Одоевские, Анненковы, Ивашовы простились со своими дворянскими правами. Всего несколько человек реально дали свободу своим крестьянам. Господа масоны рвали устои православного государства, но ничего путного не делали в своих владениях. Более того, известны случаи грубого отношения декабристов к своим подчиненным. Достаточно назвать Пестеля, жесткого солдафона, добродушного Анненкова, бьющего под зад своего старого камердинера ради барской забавы, Якубовича, успешно прострелившего музыкальную руку Грибоедова. Потому их крики о свободе напоминают дешевую проповедь иудеев, мнящих себя сынами Авраама. Весь их мыльнопузырный романтизм разбивался о реальность. Если бы они победили русскую реальность, если бы их мечты воплотились в действительности, то Россия вступила бы в полосу революционного безумия не в 1917 году, но 1825-м. Но Русь, слава Богу, осталась предана Христу и Его Помазаннику, как и в 1812 году. Но, как это не парадоксально, после очистительного покаяния, после физического и духовного рабства, поразившего русских интеллигентов в 1805-1812 годах, многие, возомнившие себя сынами свободы, уклонились от неё:
«Знаю, что вы семя Авраамово; однако ищете убить Меня, потому что слово Мое не вмещается в вас. Я говорю то, что видел у Отца Моего; а вы делаете то, что видели у отца вашего. Сказали Ему в ответ: отец наш есть Авраам. Иисус сказал им: если бы вы были дети Авраама, то дела Авраамовы делали бы.А теперь ищете убить Меня, Человека, сказавшего вам истину, которую слышал от Бога: Авраам этого не делал. Вы делаете дела отца вашего. На это сказали Ему: мы не от любодеяния рождены; одного Отца имеем, Бога. Иисус сказал им: если бы Бог был Отец ваш, то вы любили бы Меня, потому что Я от Бога исшел и пришел; ибо Я не Сам от Себя пришел, но Он послал Меня. Почему вы не понимаете речи Моей? Потому что не можете слышать слова Моего. Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи. А как Я истину говорю, то не верите Мне» (Ин. 8: 37-45).
Как это могло произойти? К сожалению, в этом двуликость эпохи. Александр, искренне жаждущий свободы, вместо утверждения повсеместно православия, вводит так называемую «религию сердца», своеобразно понятое им христианство. Это был руссоистский взгляд на православие, вбитый Лагарпом в царственного ученика. Этот взгляд, как ни странно, отрицал, кстати, право русских крестьян на социальную свободу. Русский крестьянин не вписывался в систему ценностей европейских свобод, и потому ничего удивительного «что для крестьянина так же нужна крепостная зависимость, как для собаки цепь или для канарейки клетка» (А.П. Сумароков). Потому будут давать личную свободу крестьянам Лифляндии, Эстляндии, Курляндии, но не России. Искаженное понимание Истины всегда ведет к нерешительности и двойственности. Боже упаси, упрекать Александра Благословенного в неправедности. Глубоко убежден в искренности веры в Христа русского царя. Однако бабушкино воспитание не могло не сказаться. Яд её философствований, к сожалению, тронул юношескую и восприимчивую душу цесаревича. И как не старался Павел вытеснить «бабьи басни» из сердца наследника – не удалось. На Русь смотрели с немецкой сентиментальностью и ограниченностью. Русь народную боялись, а она была на все готова ради своего царя, что и доказывала в самые страшные времена. Не к самобытности народной обращались, а вновь составляли комиссии и уложения, законы и инструкции, таким образом, пытаясь управлять духовным укладом русского человека. Революционэры с одной стороны не понимали народ, с другой – бюрократия. Но интересно то, что и те и другие являлись членами одних и тех же масонских лож. Народ тянулся к православному Храму, а элита, пережившая потрясения 1812 года, вновь возвращалась к рабскому подражанию. Как не вспомнить гениальный образ Пьера Безухова. После всех мытарств, отходит от масонства, приходит к простоте Бытия, но вновь пускается в плавание на гнилом суденышке, сбитом из мистико-масонских идей.
Леонид Успенский писал: «Идея Жозефа де Местра о всеобщем, или универсальном, христианстве получает повсеместное распространение. Вошедшая в моду вместе с масонством в конце 18 века «религия сердца» перерождается при Александре I в новый вид мистики; появляется так называемое «внутреннее христианство» безразличного вероисповедания с его фактическим отрицанием церкви».
Когда-то Петр подчинил Церковь светскому государству ради создания великой державы, Александр же стал фактически государственно вводить руссоистски понятое им христианство. Было создано «сугубое министерство» вероисповеданий, которое должно было реформировать Церковь. Элита считала Церковь тормозом прогресса, окутанной «обветшавшими пеленами», мешающими истинному «внутреннему христианству». Во главе министерства вероисповеданий и народного просвещения, которое Карамзин назвал «министерством затмения», был поставлен масон и атеист князь Голицын. Это министерство должно было объединить все исповедания не только в физическом общем делании, но единым вдохновением сердца.
Может быть, лучшей иллюстрацией духа времени Александра I является первоначальный проект храма Христа Спасителя. По замыслу его автора, масона А. Витберга, выбранному из многих проектов самим императором, храм должен был стать не только православным, но выразить «мысль всеобъемлющую». Сам Витберг писал: «Мне казалось недостаточным, чтобы храм удовлетворял токмо требованиям церкви Греко-Российской, но вообще всем христианам, ибо самое посвящение его Христу показывало принадлежность его всему христианству».
Правда, вследствие сложившихся обстоятельств, постройка храма по проекту Витберга не была осуществлена. Но насколько эти идеи владели умами показывает отзыв «Журнала Народного Просвещения», который считал проект этот «живым, гениальным». Стремление уравнять все религии пытались осуществить за счет православия, за счет Церкви, которую пытались растворить в безразличном исповедании, в некоем смешанном христианстве, во имя всеобщей религии. «Не так важны догматы и даже видимые таинства, сколько именно эта жизнь сердца» (Г. Флоровский). Люди, пытавшиеся защитить православие, преследовались, так как «под видом защищения наружной церкви, - писал обер-прокурор синода и министр «затмения» князь Голицын об авторе одной книги, - он вооружается против внутренней».
Но истинную Церковь победить невозможно. Душа русского человека неумолимо тянулась к Источнику Света и Любви. Оказавшись в плену европейских бредней, русский человек вольно или невольно, особенно имеющий чуткое сердце, пытался найти самобытное начало, спасающее национальное лицо от разложения. В этом также двуликость Александровской эпохи: кто-то окончательно попадал в сети европеизма и, подобно Печерину, будет хулить Россию из пещер ирландского католицизма, а кто-то придет к осмыслению и пониманию Православия. В истинно русской среде пробуждается отношение к Церкви, как к Телу и Крови Христовой, но не как «ведомству православного исповедания». Лишая Церковь сакральности, европеизированная бюрократия и революционное масонство рубили корень, которым питалось тысячелетнее древо русской самобытности и державности. Это уже увидели в самом начале Александровской эпохи, предупреждая о трагических последствиях нашей обращенности к евровектору.
«И вот тогда-то один русский интеллигент, говорящий на европейских языках так же как и по-русски, в свои 24 года удививший своими познаниями Канта, блестящий поэт и прозаик, просветитель и масон, совершает решительные шаги в своей жизни – он пересматривает свои воззрения, в драматической ситуации, возможно, с риском для жизни порывает с масонской ложей, от романтических стихов и сентиментальной прозы обращается к русской истории. Речь идет о Карамзине. В записке, поданной Александру I за год до вторжения в нашу страну наполеоновских войск, он напишет, что Петр «худо воспитанный женевцем Лефортом», не хотел вникнуть в Истину, что дух народный, составляет нравственное могущество государства, подобно физическому нужное для его твердости «искореняя давние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и вводя иностранцев, государь России унижал россиян в их собственном сердце». «Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам?» «Некогда мы называли всех иных европейцев неверными, теперь называем братьями; спрашиваю: кому бы легче было покорить Россию – неверным или братьям? Т.е. кому она, по вероятности, должна более противиться? «Мы стали гражданами мира, но перестали в некоторых случаях быть гражданами России»» (И. Экономцев «Историческая школа Московской Духовной Академии»).
Воистину трудно переоценить роль Карамзина в становлении и возрождении русского национального духа. Часто указываем на Пушкина, ставшего «нашим все», но, думается, что в восстановлении образа русского человека, именно деятельность Карамзина сыграет важнейшую роль. Его «История…» станет настольной книгой русского юношества, воспитавшая не одно поколение в духе правдолюбия. И как же важна была деятельность Карамзина для тех, кто искал православную Истину. Многие, прочитав карамзинскую «Историю…», вернутся в церковную Ограду. Его слово будут слушать, не боясь, что будешь осмеянным. Не слыша проповедь с церковного амвона, русский интеллигент услышал Карамзина, поверив его искренности. Он был часть элиты, притом та часть, к которой прислушивался Помазанник Божий.
Как же вначале был одинок этот титан. Он творил, когда церковную жизнь запирало в обряды «сугубое министерство затмения». Очень хорошо об этом времени сказал Леонид Успенский:
«Порабощение Церкви, её антиканонический строй, отсутствие свободы и независимости духовной власти свели Церковь до обрядового института. На этих путях отталкивание культурного слоя от Церкви, как рассадника тьмы и суеверий, а затем вероисповедно-государственной повинности приводит к тому, что сперва в верхушке общества, а затем в большинстве культурного слоя «свободомыслящей» интеллигенции совершается настоящее предательство Церкви. Образованному человеку «стыдно верить» (Лесков). И «вся история русской интеллигенции происходит в прошлом веке под знаком религиозного кризиса» (Никодим, епископ Патраский), и кризис этот выражается часто в переходах от страстной веры к страстному безверии богоборчеству. Безверие и равнодушие просвещенного слоя русского общества способствует распространению сектантских движений в народе, которые нередко принимают характер борьбы и протеста против обряда и Церкви. Это был путь распада и раздвоения, мучительное, изломанное время».
Но, наверно, в изломанное время рождаются такие светильники, как Св. Паисий Молдавский и Серафим Саровский. Именно в это изломанное время в нашей культуре засияют Филарет Московский и Пушкин, Хомяков и Киреевский, отец и сын Аксаковы, Тютчев и сердцезнающий Гоголь. Такие столпы могли появиться только тогда, когда уже были брошены семена духовности в русскую почву. Семена же, прорастая, указывали на плевелы. Русская Фиваида возрождалась, чтобы привлечь детей к Своему Отцу – Богу. Возвращение к Богу особенно будет происходить после декабрьского выступления русской военной интеллигенции.
Уже давно принято считать дело декабристов и их выступление благородным дерзновением, а неудавшееся восстание на Сенатской площади первым выстрелом по тирании. Однако, все намного глубже. Действительно, нет причин обвинять декабристов в подлости, как это делали члены следственной комиссии. Это были благородные люди, искренне любившие свою Родину, проливавшие кровь за неё, желавшие Отечеству счастья и благоденствия. Но разве иудеи, называвшие себя детьми Авраама, не за свободу выступали, обвиняя Христа во лжи. И их Господь назовет детьми дьявола: «Он отстранил их от родства с Авраамом; но так как они отважились на большее, то Он уже наносит им удар; говоря, что они не только не чада Авраама, но что они сыны диавола. Чрез это Он нанес им рану, равную их бесстыдству. И это не оставляет без свидетельства, но подтверждает доказательствами, потому что убивать, говорит, свойственно злобе диавола. И не сказал просто: дела, но: похоти его творити, показывая; что как он (диавол), так и они крайне склонны к убийствам, и что причиною этого зависть» (Св. Иоанн Златоуст).
Вернувшись из Европы, не завистью ли воспылало молодое, энергичное и честное дворянство? Русь хотели превратить в великую европейскую демократию. Глядя на нищую Русь, искренние проливали слезы и мечтали создать славянскую Швейцарию. Европейский революционный романтизм зашагал по русским головушкам, вдалбливая прописные для европейцев истины. Их революционность была ответом на абсолютизм и классицизм. Поднимая знамя революции, Рылеев и его друзья не видели реалий русской жизни. Не видели, что революция в России, - апология сумасшествия. Казалось, что бессмысленный и беспощадный бунт, есть объективный всплеск ненависти и гнева, ответ на несправедливость, попрание человеческого достоинства, свободы и правды Божией. Казачок, раскроивший топором голову графа Каменского, сделал это не потому, что восстал на существующий порядок вещей, он казнил графа, надругавшегося над честью сестры, юной крепостной девушки, которую старый маразматик сделал одалиской в своем гареме. Граф получил по заслугам, ибо нарушил христианские заповеди. В этих частностях хотели увидеть революционность русского народа, что не соответствовало действительности. Русского человека, его жажду справедливости, блестяще использовали кукловоды, скрытые под масками мастера масонских лож. Благородное негодование использовали в своих идеологических целях. Кукловоды выстраивали схемы, вычерченные ложью. Вспомним знаменитое восстание: русский солдат был обманут; декабристы пытались воспользоваться ситуацией междуцарствия (солдаты шли защищать легитимного Константина). И началось кровопролитие. Русская революция начала с убийства графа Милорадовича, героя Отечественной войны, человека, преданно служившего и любившего Россию, человека, сражавшегося рядом с теми, кого он умолял одуматься. Власть, хочу обратить внимание, упрашивает быть верными присяге. Увещевает Церковь, Великий Князь Михаил – не слышали, революция стреляла. Какой ответ, мой милый Александр Иванович Герцен (которого считаю честнейшим человеком России), должен был последовать от государства? Отсечь гнилые ветви от плодоносного древа, не естественное ли право общества? Общество требовало правды, а его унизили ложью, предлагая круповское «исправление мозгов человеческих». Борцы за правду опускались до пошлейшей лжи. Неужели не ведали, что Добро и Любовь несовместимы с насилием и кровью? Разве не знали, что истинные дела Авраама ничего общего со штурмом Зимнего Дворца не имеют? «Какие же дела Его? Кротость, снисходительность, послушание; а вы поступаете напротив: вы непокорны и жестоки» (Св. Иоанн Златоуст).
Но свою жестокость и непокорство революционеры оправдывают тем, что хотят установить Божественные законы, исправить общественные неурядицы, что «они мстят за Бога. Но (Христос) показывает, что и это самое служит признаком противников Божиих. Выражение: изыдохъ означает, что Он от Бога. Говорит – изыдохъ, указывая на Свое пришествие к нам» (Св. Иоанн Златоуст).
Придти же Господь может только к тем, кто Его ждет. Не думаю, что он являлся нашим революционерам. Не от Бога они были, хотя и говорили прекраснодушно (так душно, что из комнаты выносили, падающих в обморок). Дела их показывали их истинное лицо. Их желание – не уничтожение неправды, но утверждение оной. Прикрываясь Богом, шли разрушать Храм Его, шли, будем откровенны, убивать Христа. «В самом деле, за что вы хотите убить Меня? В чем можете обвинить Меня? Если же ни в чем, то почему не веруете Мне? Доказав таким образом, из их лживости и склонности к убийству, что они происходят от диавола, Он вместе показал и то, что они чужды Аврааму и Богу, так как, с одной стороны, ненавидят человека, который не сделал ничего худого, а с другой – не слушают слова Его. Так Он всюду показывает, что он не противник Божий и что они не по этой причине не веровали в Него, но потому что были чужды Богу. В самом деле, если не веруют Тому, Кто греха не сотворил, Кто говорит, что Он пришел от Бога и от Него послан, Кто изрекает Истину, и так изрекает Истину, что вызывает всех опровергнуть, то, очевидно, что неверующие не веруют в Него потому, что они люди плотские. Он знал, верно знал, что грехи уничтожают душу. Потому-то сказано: понеже немощни бысте слухи ваши (Евр. 5, 11). Подлинно, кто не может презреть вещей земных, тот может ли когда-нибудь любомудрствовать о небесном» (Св. Иоанн Златоуст).
Революционеры жили земным, им ли понять горнее. Правду искали в прошедшем, идеализируя героев прошлого, которых таковыми назвать проблематично. Рылеев весь в Думах о Мазепе, Войнаровском, байронизме, поверхностном восторге, что отличает неглубокие умы. Вместо глубокого познания действительности плоская социология, пропитанная гегельянством и вульгарным материализмом. Претендуя на истину, эти суесловы лгали на неё:
«Кто из вас обличит Меня в неправде? Если же Я говорю истину, почему вы не верите Мне?
Кто от Бога, тот слушает слова Божии. Вы потому не слушаете, что вы не от Бога. На это Иудеи отвечали и сказали Ему: не правду ли мы говорим, что Ты Самарянин и что бес в Тебе? Иисус отвечал: во Мне беса нет; но Я чту Отца Моего, а вы бесчестите Меня. Впрочем Я не ищу Моей славы: есть Ищущий и Судящий. Истинно, истинно говорю вам: кто соблюдет слово Мое, тот не увидит смерти вовек. Иудеи сказали Ему: теперь узнали мы, что бес в Тебе. Авраам умер и пророки, а Ты говоришь: кто соблюдет слово Мое, тот не вкусит смерти вовек. Неужели Ты больше отца нашего Авраама, который умер? и пророки умерли: чем Ты Себя делаешь? Иисус отвечал: если Я Сам Себя славлю, то слава Моя ничто. Меня прославляет Отец Мой, о Котором вы говорите, что Он Бог ваш. И вы не познали Его, а Я знаю Его; и если скажу, что не знаю Его, то буду подобный вам лжец. Но Я знаю Его и соблюдаю слово Его. Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой; и увидел и возрадовался. На это сказали Ему Иудеи: Тебе нет еще пятидесяти лет, — и Ты видел Авраама?
Иисус сказал им: истинно, истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь.
Тогда взяли каменья, чтобы бросить на Него; но Иисус скрылся и вышел из храма, пройдя посреди них, и пошел далее» (Ин. 8: 46-59).
Вообще германская философия совершила с нашей образованщиной страшную вещь: приобретенные у неё чувственный мистицизм и грубый материализм с ненавистью обрушился на Церковь Христову. Казалось, не устоит. Нелегко, когда те, кто называет себя просвещенными, смеются над верою, почитая церковные обряды невежеством и ханжеством. «И умная сердечная молитва уничтожена и осмеяна, как зараза и пагуба» - говорит Святитель Филарет Московский. Это в православной Руси. И все-таки выдюжили. В толще народной затеплились свечи Господни. Это был ответ и бюрократии, и революционному масонству.
В тот момент, когда декабристы бунтовали солдат, составляли заговоры, вынашивали конституционные проекты и грезили республикой, Русь становилась на молитву, творя любовь и прощение, постигая Христа и Дух Святой.
Замечательна история Н.А. Мотовилова, человека, пришедшего к святому Серафиму и получившему то, что может получить православный христианин: наставление отеческое, приобщение к Духу Святому, понимание, что долг христианина есть соблюдение присяги Государю. Но в мотовиловской истории есть интересный сюжет: исполнить долг служения Государю можно было, но, только вступив в масонскую ложу, чего истинно русский дворянин совершить, не мог. Сергей Нилус пространно замечает: «Уверенность князя Баратаева, что Мотовилову за отказ его вступить в члены масонской ложи ни в чем не будет успеха, оправдались вскоре на деле. На открывшуюся вскоре вакансию должности почетного смотрителя Корсунского уездного училища Мотовиловым была выставлена своя кандидатура и, когда ему было дано знать от Совета Казанского Университета и от Училищного комитета, что он на эту должность выбран, то Баратаев призвал его к себе и объявил:
- Этой должности вам не видать, как своих ушей. И не только вы этой должности не получите, но не попадете ни на какую другую государственную должность, ибо Мусин-Пушкин (тогда попечитель Казанского учебного округа), и министр князь Ливен – подчиненные мне масоны. Мое приказание - им закон.
С этого момента началось преследование или, вернее, травля Мотовилова, усилившаяся с течением времени до степени гонения, которое довело его в конце концов до такого нервного расстройства, что он заболел нервным ударом, приковавшим его к постели. В тяжких страданиях он промучился более трех лет. Его преследовали на службе, которой он, правда, все-таки добился, благодаря своей сверхъестественной энергии, помешали его браку с Языковой, создавали репутацию сумасшедшего и даже во времена губернатора Загряжского ухитрились подвергнуть личному задержанию по обвинению в государственной измене. От этого ареста он был освобожден лишь по приказу министра юстиции Дм. Вас. Дашкова.
Не было клеветы, насмешки, тайных подвохов и ухищрений, которым не подвергла бы его политически-сектантская человеческая злоба.
Возникновение и жизнь масонских лож, их сила и значение в жизни России ещё ждут своего правдивого историка, вернее наблюдателя. Да и дождутся ли, оне его?.. Печатью глубокой тайны, в которую посвящены отдельные и притом неведомые самой армии главнокомандующие единицы. Покрыта сущность их деятельности, их средства и цели, как былые, так и настоящие. Масонство, с уверенностью можно утверждать, существует и ныне (начало 20 века, да и в 21-м – С.Р.), под другою личиною, но разрушительные его и, главным образом, антихристианские, точнее антихристовы цели остались все те же.
Многострадальная жизнь Н.А. Мотовилова, с энергией отчаяния, боровшегося за лучшие дворянские заветы прошлого, до фанатизма преданного самодержавию, нравственно замученного исповедника Православной веры, намеренно оттертого от полезной и глубоко-патриотической общественной деятельности – поучительнейший пример того, что значило в то время, да, пожалуй, и в наше – открыто восстать против этой тайной, но великой подспудной силы.
Если бы Господь не отвел энергии недюжинной силы Мотовилова на другое, истинно богоугодное дело, ему пришлось бы преждевременно покончить свои расчеты с земной жизнью; масонская сила никогда не останавливалась перед тайным убийством тех, кого считала для себя опасными».
Нилус знал, о чем говорил. И, слава богу, Русь была самодержавная, сумевшая нанести ощутимый удар по явному масонству в декабре 1825-го года. Однако эта была верхушка айсберга. Как видим, из выше написанного, масонство сидело в бюрократии, и все добрые начинания уничтожались шестеренками бюрократической машины. Потому-то, такие люди как Мотовилов, искали свободу и Бога в монастырях у ног старцев. Они находили живое общение с Богом. В своей книге «Великое в малом» Сергей Нилус передает воспоминания Мотовилова, сподобившегося вместе с батюшкой Серафимом стяжать Дух Святый:
« - Что ж, батюшка, не смотрите мне в глаза? Смотрите просто и не убойтесь – Господь с нами.
Я взглянул после этих слов в лицо его, и напал на меня еще больший благоговейный ужас. Представьте себе, в середине солнце, в самой блистательной яркости его полуденных лучей, лицо человека с вами разговаривающего. Вы видите движение уст его, меняющееся выражение его глаз, слышите его голос, чувствуете, что кто-то вас руками держит за плечи, но не только рук этих не видите, не видите ни самих себя, ни фигуры его, а только один свет ослепительный, простирающийся далеко, на несколько сажен кругом, и озаряющий ярким блеском своим и снежную пелену, покрывающую поляну, и снежную крупу, осыпающую сверху и меня и великого старца».
Теплоту, сладость и мир приобретает христианин, стяжавший Духа Святага. Нет, и не может быть в нем стремления к уничтожению, исправлению рода человеческого насилием. Только любовь и молитва. Кто-то сказал, что революции просто так не происходят. Они суть продукт эпохи, негодования народного. Может быть и так. Но, вглядываясь в историю Руси, понимаю, что в течение 200 лет революцию готовили, оттачивали методы воздействия, подыскивали удобные ситуации, чтобы нанести удар, от которого трудно оправиться. Этот удар в первую очередь наносится по Православию. Масонство исподволь боролось с Церковью, придумав «внутреннюю», потом с успехом доводило до абсурда управление государством, чтобы нормальный и порядочный человек не защищал полуидиотическое государство. Масонство с успехом дискредитировало русское государство, сумело большую часть русской интеллигенции обезбожить и заразить либерализмом, высмеивая защитников государственного строя, клевеща на них; людей же религиозных называли «дурачками», бесноватыми и «блаженными». Боясь открытого противостояния, исподтишка развенчивали самодержавие, действительную силу, способную сломать хребет и революционерам, и бюрократам. Прекрасно понимая, что самодержавие корнями уходит в народность и православие, пытались разрушить великое триединство.
«Злоба бесстыдна и дерзка. Когда бы надобно было устыдиться, тогда она ещё более ожесточается. Так было и с иудеями. Им надлежало бы придти в умиление от слов и подивиться дерзновению и последовательности Его беседы; а они, напротив, поносят Его, называют самарянином, утверждают, что Он имеет беса, и говорят: не добре ли мы глаголемъ, яко самарянинъ еси и беса имаши? Когда Он говорил нечто высокое, тогда этим людям, крайне бесчувственным, казалось это безумием. И хотя евангелист выше нигде не заметил, что они называли Его самарянином, но из приведенных слов можно заключать, что они часто это говорили. Говорят: беса имаши. Но кто имеет беса? Тот ли, Кто чтит Бога, или – кто оскорбляет чтущаго? Что же Христос, - это кротость, эта снисходительность? Аз беса не имам, но чту Отца, пославшего мя. Когда надлежало научить их, смирить великую их надменность и наставить не гордиться Авраамом, тогда Он был строг; а когда Ему Самому надобно было перенести от них поношение, тогда Он выказывает великую кротость» (Св. Иоанн Златоуст).
Великая кротость отличала наших святых, но как же тверды они были в отстаивании самодержавия. Они знали, что самодержавие – ядро России. Это понимали и те, кто порвал с масонством, и шли навстречу русскому самобытию.
«Если бы Александр, - писал Карамзин, - вдохновленный великодушной ненавистью к злоупотреблениям самодержавия, взял перо для предписания себе новых законов, кроме Божиих и совести, то истинный гражданин российский дерзнул бы остановить его руку и сказать: Государь ты преступаешь границы своей власти. Наученная долговременными бедствиями Россия пред Святым Алтарем вручила самодержавие твоему предку и требовала, да управляет её верховно, нераздельно. Сей завет есть основание твоей власти – иной не имеешь. Можешь все, но не можешь законно ограничить её».
Это не абсолютизм, это совершенно другое. Даже немецкое засилье не могло заглушить природу русской власти, в основе своей имеющей соборное начало. Дух соборности незримо присутствовал в народной жизни. Русский человек продолжал жить «миром». Власть, этого не понимавшая, дискредитировала себя и уходила в небытие.
Петр III, возомнивший, что Россией можно управлять абсолютистски, поплатился престолом. Он думал, что следует завета Петра Великого, на мгновение, забыв, что он не русский, но немец. То, что прощалось русскому царю, не могли простить немцу. Кроме того, Петр Великий органически вышел из русской жизни, и, несмотря на свои европейские изломы, когда надо поворачивался к Европе задом. Даже его жестокость была понятна русскому человеку. Его глумление над церковными обрядами носило шутовской характер. Конечно, это оскорбляло русского человека, но в народе это расценивали как болезнь. Более того, его реформы, во многом ломавшие народную жизнь, виделись царю возвращением к римо-византийским традициям: утверждение Сената, отмена Патриаршества под видом установления власти вселенского, насильственная европеизация. Русский народ их не принял и продолжал жить в своем «мире». Но, когда реформы попытался проводить Петр III, то поплатился головой. Православная Церковь и русский народ не могли принять секулярности и протестантизма царя-немца. Почему удержалась Екатерина II? Прекрасная актриса, великолепно лицемерила, особенно когда это касалось православных обрядов. Но в народе, если вспомним, не признавали за ней легитимного права, отсюда такое огромное количество самозванцев. Движение Пугачева яркое тому свидетельство. Павла же убивали, вскормленное Екатериной развращенное дворянство и ориентированная на Англию масонская группа. И как же тяжело было Александру! Но он сумел, хотя бы наполовину, понять и уловить настроения именно русского национального сознания, которое жаждало единения со своим царем.
Александр прекрасно понимал, что будет держать ответ перед Богом за свое правление, в этом он истинный самодержец. Абсолютизм не слышит голос своих поданных, Александр слушал.
В 1819 году у царя родилась странная идея, во многом под влиянием друга юности Чарторыйского, передать Польше русские области, бывшие в её власти до раздела Речи Посполитой. И вот что пишет Карамзин в своей записке «Мнение русского гражданина»:
«Вы думаете восстановить древнее Королевство Польское, но сие восстановление согласно ли с законом государственного блага России? Согласно ли с Вашими священными обязанностями, с Вашей любовью к России и к самой справедливости? Не клянутся ли государи блюсти целость своих держав? Сии земли (т.е. Белоруссия, Литва, Волынь и Подолия) уже были Россией, когда митрополит Платон вручал Вам венец Мономаха, Петра и Екатерины. Скажут ли, что она беззаконно разделила Польшу? Но Вы поступили бы ещё беззаконнее, если бы вздумали загладить её несправедливость разделом самой России. Мы взяли Польшу мечем: вот наше право, коему все государства обязаны бытием своим, ибо все составлены из завоеваний. Екатерина ответствует Богу, ответствует истории за свое дело, и для Вас – свята уже: для Вас Польша есть законное Российское владение. Старых крепостей нет в политике: иначе мы долженствовали бы восстановить Казанское и Астраханское царство, Новгородскую республику, великое княжество Рязанское и т.д. К тому же и по старым крепостям Белоруссия, Волыния, Подолия, вместе с Галицией были некогда коренным достоянием Россиян…» «Доселе нашим правилом, - продолжает великий историк, - было: ни пяди ни врагу, ни другу. Наполеон мог завоевать Россию, но Вы, хотя и Самодержец, не могли даром уступить ему ни одной хижины русской. Таков наш характер и дух государственный… Государь, я отвествую Вам головой за неминуемое действие целого восстановления Польши: мы бы лишились не только прекрасных областей, но и любви к царю, остыли бы душой и к Отечеству, видя оное игралищем самовластного произвола».
В Карамзине говорил соборный разум нации. И царь услышал, Россия не была разделена. Конечно, на русскую монархию наш историк ещё смотрел с европейских позиций, его суждения отдают руссоизмом, но главное он понял: Русь триедина: Самодержавие, Православие, Народность. В триединстве непобедимая сила. Никакая ложь и злоба не одолеют её. Это понимали господа масоны, изнутри подкапывая Русское Государственное Древо. И надо признать весьма в этом преуспели.
К сожалению, приходится признать, что червь-точильник был занесен в Россию вместе с реформами Петра. Но наибольшую свободу получил во времена Екатерины II. Практически все высшее общество было пронизано масонскими идеями, и дело Просвещения находилось в руках Новиковых и иже с ними. Воспитанные европейской идеологией, были чужды русской идеи триединства, и, если на словах принимали, то только для того, чтобы исказить ее соборный смысл. Не новость, что эти искажения осуществляли прибалтийские Бенкендорфы, Дубельты (кстати, в свое время друг Пестеля), Ливены и прочие Чарторыйские. Говоря откровенно, уверен, что они искренне желали добра России, но их понимание объективно шло вразрез с национальными задачами страны. Русь пытались вести сразу по двум дорогам: европейской и русской. Получалось абсурдное движение. Одна дорога вела на запад, другая – на восток. Тройка же – одна. Естественно, такое движение не могло не вызвать двуликости и расстроенности в умах, не могло не породить душевное смущение и недоумение. Многим хотелось исполнить волю Провидения, но зачастую своими измышлениями подменяли Его. Кроме того, жили в гигантскую эпоху, когда русский одного поколения был не похож на своего соотечественника поколения младшего. Белинский напишет: «Время от 1812 до 1815 г. было великою эпохою для России… Можно сказать без преувеличения, что Россия больше прожила и дальше шагнула от 1812 г. до настоящей минуты (писано в 1844 г. – С.Р.), нежели от царствования Петра до 1812 г.».
И здесь нельзя не сказать о становлении русской литературы, являющейся художественным отражением эпохи. Надо понять, какой скачок совершило русское сознание от времен Екатерины II до эпохи Николая I. В России Екатерины немыслима ситуация (штурм Бастилии 14 июля 1789 года), которая произошла во Франции в ее царствование. Но уже Николай, её внук, свое правление начинает в мятежный день. Франция с воцарением Бурбонов шла к революции 200 лет, Россия – 50 (если брать точку отсчета – 1762 год).
Действительно, если сравнить Аввакума и Державина, то обнаружим потрясающее сходство. Аввакум пишет: «Так добро и любезно мне на земле лежати / и светом одеянну и небом прикрыту быти; небо мое, земля моя , свет мой и вся тварь…» (1669 г.) У Державина в оде «Бог»: «Я связь миров повсюду сущих, / Я крайняя степень вещества; / Я средоточие живущих, / Черта начальна Божества, / Я телом в прахе истлеваю, / Умом громам повелеваю, / Я царь – я раб – я червь – я Бог!»
«Такое полное слияние с Вселенной, такое растворение в ней, в сущности, уже невозможно в новой литературе; даже в пушкинском «Пророке» лирический герой предстает только как выразитель, как духовный исполнитель воли Вселенной, а не как её инобытие, её alter ego, как её основная связь и средоточие… И это изначальное, нерасчлененное и, в конце концов, ещё как бы младенчески первозданное мировосприятие объединяет Аввакума и Державина, свидетельствуя о том, что они во многом порождение одного «века», предшествующего развитой, осознающей себя культуре» (Вадим Кожинов).
Вспомним, что, осознав себя разделенной с Богом личностью, Адам стал несчастным путником, пытающимся обрести обратную дорогу в рай. Так Адам. Кто-то же вместо прямого поиска Царства Небесного, предпочитал обходные пути, проходя огненные дороги геенны.
Безусловно, в становлении русского национального сознания война 1812 года сыграла огромную роль. Вот что писал Виссарион Белинский: «С одной стороны, 12-й год, потрясши всю Россию, пробудил её спящие силы и открыл в ней новые, дотоле неизвестные источники сил, чувством общей опасности сплотил в одну огромную массу косневшие в чувстве разъединенных интересов частные воли, возбудил народное сознание и народную гордость… С другой стороны, вся Россия в лице своего победоносного войска лицом к лицу увиделась с Европой».
Вадим Кожинов в «Размышлениях о русской литературе» напишет: «Самосознание и непосредственный выход на мировую арену – это две стороны единого, целостного процесса становления нации». И это становление, в которое врывалась европейская, «просвещенческая» закваска, делала русское тесто неудобным для изготовления пасхального кулича. Слишком много еретического и эгоистического было в этой закваске.
Приобщаясь к европейской культуре, гордясь статусом великой литературы, стали терять простоту русского православного пути. Вместе с технической цивилизацией брали с собой в дорогу душевные ценности «просветительного» века. Удивительно! Не брали с собой Августина, Боэция, Алкуина, Григория Двоеслова, Яна Гуса и Микеланджело, но – Вольтера, Дидро, Гельвеция, Гольбаха, Бруно, Мора и Кампанеллу.
Богоизбранности предпочитали роль среднеевропейской державы. Повстречавшись с западной культурой, русский человек был очарован её и захотел стать частью этой культуры. Русский дворянин стал завсегдатаем в Европе, ему страстно хотелось стать «своим» для неё. Это глубокое заблуждение. Европа никогда не считала и не считает Россию своей частью. Мы для них – чужие. И это хорошо, что Россия не часть, но особая цивилизация, что выражается и территориально. Россия – это Евразия. Но в начале 19-го века хотелось думать иначе. Отсюда увлекательное чтение немецких романтиков в переводе Василия Жуковского: мы окунались в европейскую иллюзию, заменяя ею нашу добрую русскую сказку. Но заменить оказалось невозможным. Вот и получалась смесь славянства и германизма.
«Романтическому мироощущению, которое явилось реакцией на просветительское понимание мира и человека, прежде всего свойствен дуализм, сменивший монистические представления XVIII века. В европейских литературах начала XIX века при всем многообразии романтического движения можно выделить две ведущие тенденции. Одна – «индивидуалистическая» (условно говоря, байроническая). Этот тип романтизма ставит во главу угла личность и ее протест против враждебной действительности. Дуализм здесь выражается в безысходном конфликте между свободолюбивым, мятущимся, порой наделенным демоническими чертами героев и противостоящим ему «прозаическим» обществом.
В другой ветви романтизма (особенно развившейся в немецкой литературе) главное внимание сосредоточено не на личности, а на окружающем ее мире, недоступному человеческому разумению. Двойственным представляется здесь внешний мир, скрывающий за видимыми явлениями свою таинственную сущность. Тут дуализм проявляется как двоемирие. Такое философское двоемирие было свойственно Жуковскому» (И. Семенко).
Добавим к этому двоемирию православное воспитание, и получится троемирие. Выбраться из этого круга, значит, придти к одному мировосприятию. Вот и революционное действие или попытка найти спасение в Прекрасном, т.е. в Поэзии. Искусство, таким образом, становилось религией образованного человека.
Безусловно, у Жуковского это путь к Богу, но пройдет сто лет, и уже у Валерия Брюсова и Александра Блока, видим уход от Бога, созидание искусства, которое самоценно, божественно, а потому способное преобразить окружающий мир и человека, этого путника, заплутавшего во Вселенной (вспомним, блоковское «Пушкинскому Дому»). Завершились эти плутания революцией, от которой вменяемая интеллигенция отшатнулась. Но корни в первой четверти 19-го века.
Естественно, правительство реагировало, нанося удар по декабристскому движению. Но масоны не успокоились. Не получилось слева, наносили ползучий удар справа, превращая Россию в страну «тысячи столоначальников». Им не нужна была триединая русская цивилизация, масоны хотели видеть в России треххвостую конституцию или республику, что, в принципе, одно и то же (достаточно вспомнить, как легко кадетствующая интеллигенция во главе с Милюковым отказалась от конституционной монархии в пользу республики).
Александр это понял. Поэтому, даруя конституцию Польше и Финляндии, категорически воспротивился совершить сей акт в России. Конституция губительна для православной страны. Народное сознание являлось целостным, и потому парламентаризм выступил бы в качестве пятого колеса в русской упряжке. Но нашим либералам и хотелось этого пятого колеса в тройке. Оно бы мешало движению, и государство развалилось. Не видеть этого мог только слепой. И быть в оппозиции, значит, поддерживать бесплодное дело. Князь Петр Вяземский напишет Александру Пушкину в августе 1825 года: «Оппозиция у нас – бесплодное и пустое ремесло во всех отношениях».
И идти на насилие, может означать только одно: ответ, соответствующий инстинкту самосохранения. Но этот ответ столь же отвергает свободу, как и сама революция. С революцией можно бороться только любовью и твердостью, разоблачая её, не отвечая на насилие насилием. Уже в письме Жуковскому Вяземский в марте 1826 года скажет: «И после того ты дивишься, что я сострадаю жертвам и гнушаюсь даже помышлением быть соучастником их палачей? Как не быть у нас потрясениям и порывам бешенства, когда держат нас в таких тисках. Все это дело во всех отношениях и последствиях сгадило мне Россию».
И, конечно же, прав был Вяземский, полагая, что суровые меры только привлекут колеблющие умы против правительства: «Ограниченное число заговорщиков ничего не доказывает, - единомышленников много, а в перспективе десяти или пятнадцати лет валит целое поколение к ним на секурс. Вот что должно постигнуть и затвердить правительство». Выход, к сожалению, князь видел не в возвращении к православным началам, а в исключительном либерализме: «Разве наше положение не насильственное? Разве не согнуты мы в крюк? Откройте не безграничное, но просторное поприще для деятельности ума, и ему не нужно будет бросаться в заговоры» (эх, Петр Андреич, сколько ж простора имели во Франции во времена Людовика и Марии-Антуанетты, не гильотиной ли завершился простор? – прим. автора).
Вот она трагедия. Незнание и непонимание Божественной и соборной триединой идеи, которую хотел реализовать Государь Николай I, вело к заблуждению и оскудению ума. Тот же Вяземский, умница Александровской эпохи, в Николаевскую – ничем себя не проявил.
Да и великая идея вызывает зависть и страх. Ох, как боялись величия России, обладающей мощным соборным интеллектом. Россия была страшна Европе, поэтому был брошены все силы, чтобы Крест Православный не воссиял в Европе. Александр I не хотел насилия и потому предложил государям Европы создать Священный Союз, дабы оградить мир от нечисти революционной, но Запад это понял как стремление русского царя к европейской гегемонии. Православный Крест пытались заменить латинским. Началась массовая идеологическая атака. Путешественники, посещающие Россию, встречаемые радушно, оплачивали бесстыдными пасквилями. До Екатерины и Александра в основном писали положительное, но после создания Священного Союза, пошла писать деревня.
Европа хотела видеть в России не основного игрока, но второстепенного. Недаром, во всех первых коалициях, России отводилась роль пушечного мяса. И вот, когда Русь отразила нашествие новых гуннов, перестав выполнять служебную роль, тут-то и началось!
Не думаю, что австрийский посол не был в курсе заговора декабристов. Как известно, князь Трубецкой был женат на его родственнице. А любой переворот совершается при поддержке извне. Это азбука революций. Тем более Австрия была заинтересована в ослаблении России, как, впрочем, и наш старый недруг-друг Англия. Неблагодарность Австрии, вообще, вопиющая. Александр спас эту монархию от позора. Они дошли до такого унижения, что были вынуждены принцессу Габсбургского рода выдать замуж за безродного корсиканца, и жалко плестись в обозе Великой армии, а в 1848-м уже Николай спас «лоскутную» империю от разгрома, спас во имя легитимного принципа, хотя объективно уничтожение этого государства было на руку России. Чем отблагодарила Австрия? Поощрением заговора, предательством в Крымскую кампанию, в русско-турецкую войну 1877-1878 г.г. И завершили вступлением в I мировую войну. Так Франц-Иосиф отблагодарил русского солдата, сохранившего ему престол. Потрясающая подлость! Нечто подобное творила и Англия, которая, будучи союзницей России, строила козни против царя. Впрочем, не удивительно. Центр масонства находится в Лондоне, и один из гроссмейстеров ложи - принц Уэльский, наследник британской короны. Подлость Англии просто не знает границ. Постоянно втравливали в войну против России, то несчастных персов, то вечно битых нами турок, то, наконец, и сами вступали в войну, забыв, кто фактически разгромил Наполеона. Убежден, если бы не Россия, то Британия прекратила бы свое самостоятельное существование. Разбитая Америкой, она неминуема должна была проиграть Франции. Наполеон, как представляется, и не относился серьезно к Англии (что-то не наблюдалась высадка английских войск во Франции, когда Наполеон находился в сожженной Москве, и Париж можно было взять без сопротивления). Французский император знал, что разгром России приведет и к уничтожению Британской империи. Судьба Англии решалась в России. Поэтому Франция и отложила удар по Англии. Когда-то французские рыцари при Гастингсе уже доказали свое преимущество. Ошибка Наполеона в том, что он не захотел мира с Россией. В этом виновно его честолюбие и давняя масонская мечта уничтожить православную державу. Россия не желала войны, но её благородство и свободный дух во Христе раздражает Европу. Эту свободу она почитает рабством. Жуткой злобой и завистью поражены души западных европейцев. Это пороки, которым, по словам Иоанна Златоуста, нет оправдания, ибо они матерь всех зол.
Россия не завидовала и потому была прощена Богом. Масонские заговоры 20-х годов 19-го века были раскрыты. И здесь необходимо власти было проявить христианское великодушие. Однако великодушие заменил страх. Всех ужаснула казнь декабристов. Члены правой масонской ложи судили членов левой. Заметали следы. Вдумаемся: к повешению был приговорен 31 человек, пятеро к четвертованию. Это была не царская воля. Царь же утвердил пятерых к повешению, чем уменьшил несправедливость, но не уничтожил её. Видимо, Николай на какое-то время сам подвергся страху. А, как известно, по апостольскому слову, боящийся не совершенен в любви. И потому нарушена царем шестая заповедь. Безусловно, гнилые члены должны отсекаться, но казни был достоин только Пестель как нераскаянный грешник (но и он, полагаю, со временем многое бы передумал). Казнить же раскаявшихся исповедников, причастников Христовых – преступление. Господь не хотел этой казни, поэтому и виселица рухнула. Однако казнь продолжили приспешники зависти и члены масонской ложи, желая тем самым унизить, а не возвысить царскую власть. Возможно, что и их волю парализовал страх. И они уже не ведали, что творят. Александр Герцен в «Былое и Думы» писал об этом времени:
«Тон общества менялся наглазно… Никто (кроме женщин) не смел показать участия, произнести теплого слова о родных, о друзьях, которым ещё вчера жали руку, но которые за ночь были взяты. Напротив являлись дикие фанатики рабства, одни из подлости, а другие хуже – бескорыстно. Одни женщины не участвовали в этом позорном отречении от близких». Когда-то женщины шли преданно за Христом, именно женщины вселяли Христа в сердцах мужчин.
Оправившись от страха, Россия продолжит свое движение к Богу. Цель: осуществить триединую идею. Это была заветная мечта Николая I. И не был этот человек тираном, несмотря на вышеуказанные трагические ошибки, он искренне хотел России добра, и готов был сложить голову за неё. Тому свидетельство участие в Отечественной войне 1812 года, беспримерная храбрость во время московской холеры, где царь лично руководит мероприятиями по ликвидации эпидемии. На просьбу царицы не ехать в Москву, вспомнить, что у них дети, царь ответил по-царски: «Вся Россия мои дети».
Государь понимал, какая ответственность на нем, и потому делал все возможное, чтобы искоренить масонскую заразу. Для этого необходимо было создать национальную православную культуру, отвечающую современным запросам действительности.
В Николаевскую эпоху творили Святитель Филарет Московский, святой Серафим Саровский, знаменитые Оптинские старцы, Пушкин, Фет, Тютчев, Кольцов, Глинка, Островский, Вяземский, Жуковский, Гоголь, Загоскин, Лажечников, Брюллов, Тропинин, Кипренский, Иванов, Бестужев-Марлинский, Владимир Одоевский и сколько ещё личностей – страниц не хватит. Это золотой фонд не только русской, но и мировой культуры. Те, кто почитали Николаевскую Россию «душной тюрьмой народов», совершенно не понимали сущности русского пути. К сожалению, это непонимание исходило зачастую от самих нас. Начиная с Петра, искажали собственный путь, и блуждали, как слепые котята, ожидая светоносного озарения. Это озарение мог дать только Христос, но проблема русского образованного общества в том-то и была, что пытались совместить несовместимое: «Розу белую с жабою черною повенчать». Это, конечно же, отражалось в творчестве наших знаменитых классиков, которые в поисках Света Христова зачастую оказывались в полутональных лабиринтах, мешающих осмыслить современность в вечном становлении.
