Выпал густой, чистый снег. И в церковном саду сейчас безлюдно и тихо. Только откуда-то издалека, порой доносится гул большого города - мира сего, с трудом продирающийся сквозь заметеленные кроны дерев и вязнущий в приземистых снежных барханах, чем-то схожих с песчаными сугробами Палестины, хранящими в себе песчинки времени - неуловимые мгновенья Новой эры. Взошедшее дневное светило длит свой не по-зимнему сочный свет, дивно преображая святочное пространство сада. И чудится, что и ты, и купины, и дерева окрест прикровенно запорошены пресветлым рождественским временем и объяты неопалимо этим мощным высоким сиянием, о снега преломляющимся и исходящим уже отовсюду. На кустах жемчужно-льдистые, переливчатые, причудливо осыпавшиеся по краям клочки снега - цветы диковинные. Таинственно… Тихо…
Но вздохнет земля, подует легкий ветерок, взметнет снега, и в голубоватой дымке, пронизанной солнечными лучами, заискрится над этими цветами рой снежинок, будто золотистые пчелы мед собирают… на Рождество Христово. В искрящихся сферах небольших кленов - снегири, будто созревшие плоды. И древняя, генная память на миг высветляет образ Сада иного, нездешнего. Утерянного. Или - нет - по милосердию Божьему?.. Смотрю на тайнопись птичьих следов, уходящих по снегу, словно строка из Книги Творенья. О чем она? Быть может о том, что мы сами, сами бываем неоправданно жестокосердны, что мы, писатели, пишем книги без любви к своим литературным героям. Лишаем их «света разума» и обрекаем даже на злодеяния. Изгоняем их из околоцерковного сада словесности русской. Оттого они, не несущие новозаветных ценностей, и не близки современному читателю, еще по-прежнему ищущему свой духовный идеал и традиционно отзывчивому на любовь и милосердие…
Рядом купина, приклонившая долу ветви, опушенные нелегким снежным опереньем. Ангельскому крылу подобная. Встаю под крыло, и недолгая, но пронзительная грусть о том утерянном Саде, исчезает, яко дым. И душевные язвы, некогда полученные от мира сего, врачуются тихованьем, заживляются. Как раны на теле разбойника. «…Яко разбойник исповедую Тя…» Подхожу к размашистым, сверкающим, словно выквантованным в пространстве, ныне особенно торжественным, таинственным елям, движущимся, как и все сущее, сквозь время. И в снеговых блистанных шапках, напоминающих волхвов, как и они, несущие свои таинственные дары.
И воспоминается вещее слово святителя Николая Сербского: «Вся красота природы исходит из таинственности Таинственного. Без этой таинственности Таинственного природа ни на миг не могла бы сохранить ту тихую целомудренную красоту, которая светится сквозь нее. Сотворенная природа - облако, укрывающее ослепительное сияние Божественного огня. Прозрачность или непроницаемость этого облака зависит от нашего духовного зрения…» И верно, сама упругая ткань Творенья, истончившись, являет проникновенные видения мира иного и Священной Истории. Ибо сегодня «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума…»
* * *
На церковных окнах - ризный снег Сочельника,
Дымом и хвоею тянет из-под рам,-
Будто бы на облаке возлетает с ельником.
С белою оградою православный храм.
Раздышу молитвою изморозь оконную -
От простора белого - аж в глазах черно…
А в дали над речкою, над долиной звонною,
Как звезда Господняя теплится окно…
Елочки завьюжены и сторожки заперты,
Тропка запорошена - никого на ней,
Только легким-легкие светятся у паперти
Два следа от Ангельских маленьких ступней.
Но запели певчие, сотворив знамения,
И запели сиверком зимние поля,-
Будто бы со знаменным и с метельным пением
Устремилась к Вышнему русская земля.
У РОЖДЕСТВЕНСКОЙ ЕЛКИ
Там мир таинственный, согретый
Воображеньем детворы:
И за спиралью мишуры —
Не просто полые шары —
А населенные планеты.
Там детских грез чудесной силой
Гирлянды лампочек цветных —
В неугасимые светила
Невинно преображены.
И, как, сгущенный — до сверканья,
Овеществленный в форму свет —
Шпиль — над еловым мирозданьем —
Горит, мечтами их согрет.
А здесь, пред елкою, в сторонке —
Весь в чистых, радужных слезах —
Лик обомлевшего ребенка,
Его нездешние глаза.
СВЯТОЧНОЕ
Блекнет день,
исполнясь ветхим светом.
В старый сад тропа заметена.
В снежной сфере яблоневых веток
Созревает новая луна.
На дворе — мороз, но временами
Чудится, что в заоконной мгле
Сладко пахнут горними садами
Яблоки, не собранные нами, —
Маленькие луны на земле.
* * *
Рождественским снегом покрыты соборы.
И солнце играет в родных небесах.
И кажется, будто в глубоких затворах
Печерские старцы творят чудеса.
И вдруг, встрепенувшись от первого звона,
Мохнатые шапки роняют на лед
Сединами зим убеленные кроны,
Сединами лет убеленный народ.
Метали поклоны белицы-березы,
Склонялись и ветви, и сотни голов,
И чудилось мне, отступили морозы,
И душу согрела молитвенность слов.
То в храме тропарь гулко братия пела,
И отзвук его долетал из леска.
Снегами и елями пахло в приделах,
Свечами и ладаном пахли снега.
А звоны летели над долгим простором,
Пушистым и белым, как Божий убрус.
И вторили им и сердца, и соборы,
И шапки роняла притихшая Русь.
