«Возвышающая женщина»

Николай Семёнович Лесков (1831 - 1895) - выдающийся мастер художественного слова – оставил нам в наследие непреходящие идеи о человеке и мире. Говоря о Лескове, академик Д.С. Лихачёв подчёркивал неисчерпаемость «всей гаммы сочувствия и любви, которая свойственна творчеству писателя» [1]. Художник был наделён способностью «к глубокому проникновению в святая святых человека». «Я очень люблю литературу, - признавался Лесков, - но ещё больше люблю живого человека с его привязанностями, с его нервами, с его любовью к высшей правде» [2]. Самобытный, духовно самостоятельный художник постоянно подчёркивал «своё уединённое положение» [3] - как в жизни общественно-политической, так и в решении социально-этических вопросов. Писатель интересен прежде всего независимостью своих воззрений, основания которых - любовь к ближнему, деятельное добро - оставались неизменными.

Проблема брака, семьи, отношений мужчины и женщины как сложная область человеческих взаимосвязей глубоко волновала Лескова: «это мне очень важно, так как этого приходится касаться в вымыслах» [4], - писал он критику М.О. Меньшикову. Семью, в которой царят взаимопонимание, взаимоуважение, любовное единение духовно близких людей, Лесков считал одной из важнейших человеческих ценностей. В то же время, по мысли писателя, благополучная семья не данность, а результат непрестанной созидательной работы. Для того чтобы выстраивать и поддерживать внутрисемейные отношения, необходимо обладать не только житейским тактом, но и духовной зоркостью, постоянно «упражняться» в делании добра. Упоминая о семье, которая собирается «у стола с лампою и с простою дружною речью», Лесков в одном из своих писем говорит о важнейшем способе строительства такой семьи: «Добро, как сила, развивается от упражнений души в добродействе людям, а к этому надо иметь вкус, а вкус (душевная эстетика) развивается примером, растёт в атмосфере доброты»[5]. По вопросам практической этики семьи и брака Лесков вступил в творческий диалог и мировоззренческую полемику со своими выдающимися современниками - Ф.М. Достоевским и Л.Н. Толстым. Откликаясь в 1890 г. на толстовскую повесть «Крейцерова соната», Лесков начал работу над тремя произведениями, оставшимися незавершёнными: «По поводу ’’Крейцеровой сонаты’’», <«Особенно чувствительно уязвила…»>, «Короткая расправа» [6].

«Остро психологический опус» [7] «По поводу “Крейцеровой сонаты”» (1890), написанный, правда, только «вдоль» (как говорил художник о своих незавершённых произведениях), имел вариант заглавия: «Дама с похорон Достоевского» [8]. Отправной точкой повествования у Лескова становится реальная предыстория дамы, «духовным наставником» которой был Достоевский. К этому писателю, имевшему огромный духовно-нравственный авторитет, нередко обращались за советом люди, ищущие достойный выход из непростых жизненных ситуаций. Дама, явившаяся впоследствии прототипом героини рассказа Лескова, также адресовалась к Достоевскому с вопросом: стоит ли ей признаться мужу в совершённой измене? Убежденный в целительной роли страдания («Пострадать хочу - и страданием очищусь», - важнейший показатель духовного роста героя в вершинном романе Достоевского «Братья Карамазовы» - 1881), писатель дал посетительнице «рецепт» очиститься страданием: «Лучше открыть свою гадость, перенести наказание и быть униженной, разбитой, выброшенной на мостовую…» Экзальтированная дама, находясь под сильным влиянием «проповеди» писателя, делает попытку вести себя «по Достоевскому», но всё же не решается немедленно последовать данному ей указанию. «Грешница» пребывает на распутье: «эти похороны… эти цепи… этот человек, который производил на меня такое необыкновенно сильное, ломающее впечатление, это лицо и воспоминание обо всём, что мне приходилось два раза в жизни рассказывать, перепутало все мои мысли» (IX, 34). После похорон Достоевского с той же дилеммой дама обратилась к Лескову.

Первый биограф писателя А.И. Фаресов, освещая этот эпизод, вспоминал: «Лесков часто говорил мне о ней» [9]. Жизненная ситуация, когда люди обращались к известным писателям за советом или духовной помощью, ища разрешения недоумений, облегчения в бедах, утешения в скорби, была привычной для того времени. В этой связи рассказ Лескова можно рассматривать «как образ памяти писателя» [10]. В то же время «Дама с похорон Достоевского» как художественное произведение во многом отличается от воспоминаний Лескова, переданных в его биографии А.И. Фаресовым. Если в рассказе героиня уже сделала свой нравственный выбор, и её тревожит лишь вопрос о покаянии: расстаться ли ей с любовником, признавшись мужу в своей многолетней связи, или же не открываться перед ним, - то в передаче Фаресова посетительницу писателя волнует иное: «признаться ли ей мужу в том, что она любит другого, или продолжать ей обманывать его» (61). Обе ситуации чреваты семейной трагедией и неизбежно ведут к страданию - не только самой «грешницы», но и близких ей людей.

Достоевский категорично предписывал жёстко-универсальный вариант поведения. Для Лескова же истина не может быть теоретически абстрактной, отвлечённой - она всегда живая, конкретная. Суровому этическому максимализму Достоевского Лесков противопоставил сострадающий, божеский взгляд на человеческие проблемы: «Бог вам судья в этом деле, а не я» (61). «Даме с похорон Достоевского» писатель даёт совет, прямо противоположный тому, что получен ею от проповедника очистительного страдания: «если можно не вызывать страдания, зачем вызывать его» (IX, 39). Такова наиболее безболезненная, взвешенная и приемлемая развязка клубка семейных проблем. «Разойтись с человеком труднее, чем сойтись» (61), - утверждает Лесков.

Это вовсе не означает, что писатель упрощает проблему (как ранее считали исследователи), «переводя конфликт с высоких трагических переживаний и противоречий в разряд обыденного, повседневного» [11]; «соскальзывает, - как рассудил А.А. Измайлов, - в область того меркантильного практицизма, той земной и будничной рассудочности, от к <ото> рой, к сожалению, часто не умел воздерживаться и к <ото> рая однажды бесконечно возмутила Меньшикова, когда пророческому требованию от человека исповеди Достоевским он противопоставил глубоко пошлую «невыгодность» очистительной грозы покаяния для обеих заинтересованных сторон» [12]. Напротив, разбирая чужие грехи и проявляя большую чуткость в отношении ошибок и заблуждений людей, Лесков подходит к проблеме как христианин, с духовной осторожностью. Такому проявлению милости к людям учил преподобный Серафим, Саровский Чудотворец: «Дух смущённого или унывающего человека надо стараться ободрить словом любви. Все мы требуем милости Божией… Осуждай дурное дело, а самого делающего не осуждай» [13]. Глубоко религиозный христианин, как замечал И.А. Ильин, всегда готов признать, что «в человеке есть грех наследственный, который трудно вменить ему или во всяком случае - ему одному», «есть грех невольный, грех пассивности (неделания), грех беспомощности и неумения», «грех от страха и иные различные, трудно исчислимые и непредвидимые грехи, которые допускают снисхождение <…> и удерживают <…> человеческие суд и приговор от строгости» [14].

«Нельзя предъявлять ко всем слишком больших требований, удовлетворить которым может только любовь совершенная» [15], - размышлял Лесков в статье «О рожне. Увет сынам противления» (1886). Свободу выбора, перед которой оказалось человечество со времен грехопадения, писатель рассматривает как христианскую проблему самоопределения и самовоспитания личности: «Чужую жизнь легко устраивать, а надо бы испробовать прежде всего <…> собственные силёнки. <…> Характер не калач покупной. Оттого я ничего не советую Вам, - обращается писатель к даме, - пока Вы сами не начнёте борьбу с своей природой. А у Вас в ней есть и много хорошего: это стыд природы и боязнь чужих страданий», «победите самую себя, а не убивайте других, делая их несчастными» (61 - 62).

Важную этико-психологическую нагрузку несёт в рассказе едва заметная художественная деталь: дама передвигает зелёный кружок абажура, пытается закрыться от света лампы. Домашняя настольная лампа - не просто бытовая деталь. У писателя с ней было связано излюбленное представление о дружной семейной жизни. В лесковской беллетристике, в письмах неоднократно рисуется картина сбора «всех членов семьи для мирной беседы или чтения за круглым семейным столом и тихой семейной лампой, льющей ровный свет из-под абажура, сделанного женской рукой» [16]. На приглашение погостить Лесков отвечает в одном из писем: «Если у вас когда-нибудь пьют чай у семейной лампы, - позовите меня, и я приеду» [17]. Не имея собственной семьи, писатель стремился к общению «с добрыми людьми за их круглым столом и у их тихой, домашней лампы» [18].

В рассказе своей взволнованной посетительнице Лесков пытается внушить ту же мысль о сохранении семьи у «домашней лампы»: «стакан чаю, самовар и домашняя лампа - это прекрасные вещи, около которых мы группируемся» (IX, 40). Однако психологически многозначителен жест героини, закрывающей зелёный кружок абажура: свою семью она почти разрушила, и ей страдальчески нестерпим уютный свет чужой домашней лампы. В то же время оступившаяся женщина безотчётно пытается укрыться и от иного Света - Христовой истины. Лесков духовно «врачует» свою «пациентку», отчаявшуюся, болезненно спутавшую нравственные ориентиры. «Измену принёс мне сам дьявол, - если хотите, я верю в дьявола» (IX, 37), - мрачно вскрикивает героиня рассказа. Но веровать ей надо в Бога, идти к Нему, не прятаться от Его света. Рецепт духовного выздоровления есть: необходимо и возможно «найти достаточно поводов жить для других» (IX, 42), то есть выйти за узкие рамки эгоистического существования во имя деятельной любви к ближнему.

По поводу самой повести Л. Н. Толстого «Крейцерова соната» Лесков, полемически заостряя свою позицию против этического максимализма Достоевского, в то же время усмотрел в толстовском произведении идеи, созвучные собственным. «Если женщина такой же совершенно человек, как мужчина, - размышлял Лесков, - такой же равноправный член общества и ей доступны те же самые ощущения, то человеческое чувство, которое доступно мужчине, как это даёт понять Христос, как это говорили лучшие люди нашего века, как теперь говорит Лев Толстой и в чём я чувствую неопровержимую истину, - то почему мужчина, нарушивший завет целомудрия перед женщиной, которой он обязан верностью, молчит, молчит об этом, чувствуя свой проступок, иногда успевает загладить недостоинство своих увлечений, то почему же это самое не может сделать женщина? Я уверен, что она это может» (IX, 39).

Однако в отношении толстовской позиции Лесков выдал желаемое за действительное. Перерабатывая «Крейцерову сонату», Л. Толстой явил «разномыслие» с истолкованием его повести Лесковым, усилив аскетизм и резкость концепции. В проблеме отношений между полами Л. Толстой усматривал «несвободу и неполноту» из-за «неотдельности мужчины от женщины» [19], тогда как, согласно лесковскому пониманию, солидарному со святоотеческим учением, союз мужчины и женщины является божественным установлением и не только не обедняет человека духовно, но - наоборот - способствует полноте реализации личности. По мысли Отцов Церкви (Климента Александрийского, Блаженного Августина), жена - подруга и помощница, необходимая своему мужу: «Только вместе с нею человек становится существом цельным и полным, каким он должен быть сообразно Божественным целям» [20].

В доктрине Л. Толстого Лесков не мог согласиться с требованием отказа от плотской любви - не только потому, что для человечества это «хомут не по плечам», но прежде всего - это «противно великой необходимости призыва на землю для воплощения множества душ», которым необходимо реализовывать Божественный замысел. «Но как по его же словам, - пишет Лесков о Л. Толстом, - не выберешь “дубинки без кривинки”, то мне в его толковании “кривинкою” кажется то, что касается отношения полов - брака, чадорождения и проч. к сему подходящего. Здесь я чувствую какую-то резкую несогласимость с законами природы и с очевидною потребностью для множества душ явиться на земле и проявить себя в исполнении воли Творца. Тут я Л. Н-ча не понимаю и отношу его учение к крайностям его кипучего, страстного духа, широкого в своих реяниях во все стороны: а сам я смелее прилежу к практичному москвичу Кавылину (основат<елю> Преображенск<окого> кладбища), который думал и учил, что “естественно есть мужа к жене соизволение”, и в том есть “тайна Создавшего”, а “установление к сему человечнее: да отец будь чадам, а не прелюбодей”» [21].

Уже через несколько дней после этого письма критику Меньшикову Лесков вновь обращается к нему по поводу волнующего вопроса «естественного мужа к жене соизволения», полемизируя с толстовской позицией, противопоставляя ей собственное решение проблемы. Признавая влечение полов, писатель желает, чтобы во главе союза мужчины и женщины стояли не только «кровь и плоть», но также душа и разум, чтобы физическое пребывало в гармонии с духовным, нравственным. «Нам надо очищать вкус людей, а не вырывать вон естественного закона природы, - считает Лесков. - Дурно, что сближением полов до сих пор главным образом руководят «плоть и кровь», а не дух, не разум, - любовь родится только потому, что “аппетит манит”, а не по благоразумию, и Шопенгауэр об этом говорил лучше, чем в “Крейцеровой сонате”» [22].

Отрицая брак, Л. Толстой обращался к христианской истории: «Христос не давал никаких определений жизни, Он никогда не устанавливал никаких учреждений, никогда не устанавливал и брака» [23]. Однако в святоотеческом духовном наследии наряду с прославлением целомудрия и безбрачия существует понятие о том, что жизнь в браке не является препятствием к достижению вечного блаженства. Напротив, это «средство, облегчающее путь к нему, когда супруги взаимно помогают друг другу. Особенно замечательно мнение, высказанное Иоанном Златоустом о людях, которые, увлекшись аскетизмом, разрывают брачный союз для подвигов отшельнической жизни. Он указывает на опасность подобных разрывов брака. Оставляя свою жену, чтобы удалиться в пустыню, муж подвергает её искушениям, и в случае её падения вся ответственность падает на него самого» [24].

Союз мужчины и женщины является одним из первых даров, преподнесённых человеку Богом. Ева, сотворённая из ребра Адама, плоть от плоти и кость от кости, - его alter ego. Евангелие учит: «любящий свою жену любит самого себя» (Ефес. 5: 28); «Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет её, как Господь Церковь» (Ефес. 5: 29), «посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть. Тайна сия велика» (Ефес. 5: 31 - 32). Апостол Павел в своём учении о браке возносит супружество и семью на такую высоту, где правит абсолютная христианская любовь: «Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за неё» (Ефес. 5: 25). Христианская Церковь никогда не осуждала брака и благословляла его. Лесков также брака не отрицает и расходится с автором «Крейцеровой сонаты» в исходной позиции: «Я всё хотел видеть хороший, нравственно устроенный брак, а не зарекательство от этого» [25], - пишет Лесков Татьяне Львовне Толстой.

В незавершённом фрагменте «Особенно чувствительно уязвила генерала Попятина “Крейцерова соната”…», как и в короткой заметке «О браке» (1891) [26], писатель справедливо считает: «надо, чтобы человек выбирал себе жену за её ум, характер и хорошее уменье жить, а не за джерси да за нашлёпку» [27]. В статье «Карикатурный идеал» (1877) Лесков замечал, что для девушки, мечтающей выйти замуж, явно недостаточно «некоторой способности ловить мужчин в женские тенета»; ей должно хватать и «благородства характера», «и живой веры, кротости и упования, которые так возвышают нравственный облик женщины» (X, 224).

Свободное согласие супругов - одно из главных условий брака. Однако выбор «второй половины» - шаг чрезвычайно важный, поскольку супруги в своём союзе несут взаимную ответственность. В письме к своему приёмному сыну Б.М. Бубнову о цели сближения полов («паровании») Лесков высказывается более определённо и судит с религиозных позиций: «парование» должно происходить «не по облюбованию бёдр и “сосковой линии”», но «по согласию в мыслях и стремлениях» (XI, 488). Писатель напоминает: «любовь есть величайшая и всемогущественная сила, и её игнорировать нельзя: “она творит святых и героев”» (XI, 489).

Если Л. Толстой в «Послесловии к ”Крейцеровой сонате”» утверждал: «Вступление в брак не может содействовать служению Богу и людям» [28], - то Лесков считал, что в своём союзе мужчина и женщина могут стремиться «к достижению высших целей бытия» (XI, 488). Более того - женщина не только не «разъединяет» мужчину с людьми, но писатель говорит о «возвышающей женщине» (курсив Лескова), «возносящей дух мужчины выше и объединяющей его с Божеством » (XI, 489) (курсив мой. - А. Н.-С.).

Алла Анатольевна Новикова-Строганова – доктор филологических наук, профессор, член Союза писателей России (Москва), историк литературы