Историю эту в канун Рождества рассказал наш приходской дьячок, отец Никодим, или попросту «деда» - любимец всей окрестной деревенской детворы. Щуплый, энергичный, неопределенного возраста… вообще-то кажется он совсем молодым: выправка, резвая подпрыгивающая походка, острый взгляд – словом, всё в нём указывает на его казацкий род. Однако при всей своей бодрой моложавости отец Никодим совершенно сед, причём какой-то сказочной сединой: прозрачно-белоснежной. Именно из-за этой восхитительной седины и прижилось к нему ласковое и такое родное «деда». Умеет он ладить с нашим братом человеком – хоть стар, хоть мал, ко всем подход найдет. Да всё у него ласково, с любовью выходит.
Конечно же, отец Никодим будет страшно недоволен, узнав, что я дерзнула написать о поведанном им чрезвычайном и необыкновенно назидательном происшествии, - скромность красит моего героя - но не сделать этого я просто не могла. Скоро вы поймете почему.
Перенесемся же примерно на сто лет в прошлое, когда в канун Святого праздника Рождества Христова в селе Кагальник Азовского района Ростовской области, прадед нашего отца Никодима, двадцати осьми лет казачий урядник Стефан Феногеевич Норов, вышел из условного штаба, что на квартире местного управляющего Васюты сотника. Думы молодого героя были тревожные…
А «дела» и правда, накатывали всё напористее. Осенью 1918 года высшее большевистское руководство вроде бы и склонилось к компромиссу с казачеством - 3 сентября был принят декрет СНК о создании советского Войска Донского, который представлял казачеству широкую автономию и даже создание собственных вооруженных сил, однако позиция руководства страны заметно менялась. Приближалось роковое 9 января, известное циркуляционным письмом-директивой Оргбюро ЦК РКП(б) о «расказачивании». Приверженность руководства Донбюро к террористическим методам не могла не привести к тяжелым последствиям.
Расположенное всего в восьми километрах по дорогам западнее районного центра - города Азова, село Кагальник находилось в дельте Дона, около устья реки Кагальник, на её правом берегу и, в условиях возрастающего недоверия, становилось самым первым для облавы красноармейцами. Кроме того в Кагальнике проживало 36 евреев, имелось даже еврейское кладбище, что усугубляло положение в связи с участившимися доносами. Последние новости сейчас и обсуждали казаки на квартире Васюты сотника. В Рождественскую ночь, как сообщил местный фельдшер Герман Исаич Иванов, праотцы которого покоились на том самом кладбище, красноармейцы будто бы готовили казакам «утопию». Это когда вниз головой и в объятья Дона-батюшки.
- Черти краснозадые! - сжимая стальной кулак в войлочной варежке, выпалил Стефан, предчувствуя приближающуюся беду.
Проходя мимо аккуратно сваленных в огромную гору брёвен, запорошенных снегом, он внезапно перекрестился. «Жаль, не успели церкву собрать. Теперь запалят, как пить дать запалят краснозадые, холода-то какие».
Он вдруг отчетливо вспомнил себя отроком в церкви и улыбнулся. Вспомнил, как жевал кислую хвоинку на рождественской литургии, за что получил в лоб от местного попа отца Африкана и не был допущен ко причастию. Затаив обиду на Африкана, потом иступил все рыболовецкие его крючья. «А ведь так и не покаялся перед стариком…», - подумал, понимая, что может не успеть. Священник был уже совсем стар и сильно хворал. Стефану до боли стало его жалко, как наяву он увидел батюшку, не удержавшего по немощи этой весной сплавные канаты, - поскользнувшись на тонком льду, ухнул в чем был в быструю ледяную реку.
«А ведь так и не отпустил, - Стефан улыбнулся донской закваске земляка. - Потом всем селом вылавливали брёвна вместе с батюшкой. Сил на новую церковь у него нет никаких, а туда же, затевается. Но какую новую-то? Ясное дело, что это он больше из принципу. Не отдам, говорит, святыни на поругание псам, хоть вздёрни. Вот из-за реки Колянька с Оглоблей по ледку и сплавили. А разговоров-то было! Господи, помилуй! На всю Россию анекдот. Это куда же мы выкатились-то окаянные, - продолжал размышлять Стефан, - что церкви за несколько сот пудов пшеницы и три деревянных амбара «за ненадобностью» на Руси, словно какой рыночный товар сбываем? Да и кто осмелился? Хуторяне Государева хутора! Господи, помилуй! Набожные самые, патриарх к ним в гости приезжал. Беда с народом! Вот детвора и скачет поверх «кургана» энтого, кувыркается… А когда её собирать-то, когда дела вон какие, когда самого Царя – не то что церковь – укокошили черти краснозадые».
***
В те тревожные годы дыхание революции коснулось Церкви лишь слегка. Кое-где сильнее, кое-где едва заметно. Где-то оно проникло за стены храма, где-то лишь скользнуло по золоту купола церковного и слегка у краев его отлегло запекшимися пятнами.
У революции нет путей заказанных. И то, мимо чего она прошла в те годы, лишь слегка обдав своим жаром, завтра окажется раздавленным её сокрушительной стопой.
Бесполезно спорить, что происходило тогда в Церкви: Февраль или Октябрь. Но с какой оценкой ни подходить к движению внутри духовенства, оно оказывалось большим чем «дворцовый переворот». Великий искус. Не приведи, Боже, пережить такое ещё раз.
Первое распоряжение патриарха Тихона - замуровывать в стены, прятать от захватчиков все ценности храмов, отданные еще в 1918 году, оказалось губительным для священства, которых теперь всеми правдами и неправдами власть обвиняла в грабежах.
На вопросе об изъятии ценностей разделилась Церковь. Но разделение могло произойти и из-за общей церковной политики. Противоречия между требованиями живой жизни и путь служения политической реакции, на который толкал Церковь святейший патриарх, способствовали ускорению этого процесса, ибо многие были против подобных компромиссов.
Но, как говорится, падающего толкни. Агитпроп ожидаемо запестрил антицерковной пропагандой. В Витебске предстал перед судом трибунала священник Капустинский, «похитивший», в целях сокрытия, золотые и серебряные вещи из Крестовоздвиженской церкви. Он приговорен к расстрелу.
В Иванове-Вознесенске, в Покровском соборе, священниками и церковным старостой «похищены» четыре иконы с серебряными ризами, жемчугами и бриллиантами.
В Москве «ограблена» Иверская часовня. В Петербурге «похищены» все ценности церкви Скорбящей Божией Матери. В Ростове священником Гуричем и дьяконом Капустиным «украдены» ценности, подлежавшие изъятию. В Георгиевске, Тверской губерниях, из местного собора исчезли все золотые и серебряные вещи. В одесском соборе, после изъятия, в ризницах найдены утаенные духовенством ценности, а в архиве собора - ящик серебра и ценная чаша. У настоятеля Ильинского монастыря при обыске найдено золото греческой церкви, а в стене обнаружена замурованная касса с драгоценностями.
На Самаро-Златоустовской железной дороге задержано два священника и один член приходского совета с шестью пудами церковного золота и серебра в мешках, направлявшиеся за границу для реализации этого имущества на деньги. 5-го апреля при обыске в двух эстонских дипломатических вагонах на Николаевском вокзале обнаружено у сотрудников миссий 13 слитков серебра. Арестованные показали, что серебро церковное переплавлялось в слитки, а затем перепродавалось на спирт, сахарин и пр.
«В Тихоновой пустыни вознесся на небо самый большой серебряный ковчег, - писала «Красная новь». - Это видели все священники. И никто из отцов не заметил, как он возвратился с неба и занял скромное место на дне церковного сундука, под грудою риз».
Ложь и истина, предательство и святость – сплелись в один тугой клубок, распутывать который мудрые не велят: преклоним головы перед праведниками, но не осудим и согрешивших, ибо по изречению божественного псалмопевца, «всяк человек ложь».
Могло ли после этих «чудесных» обращений, явиться неожиданностью даже для верующих сообщение «Трудового Дона», что «граждане хутора Государева, Кагальницкой волости, Ростовского округа, продали соседнему селу Кагальник за несколько сот пудов пшеницы и три деревянных амбара свою церковь... за ненадобностью»?
«Удивление вызовут не продавцы-государевцы, - едко писал о происшествии Ингулов (Рейзер), руководитель тогдашней советской печати и цензурного ведомства, - которые "с пением Интернационала везли из Кагальника амбары и зерно для посева", а простофили-кагальчане, которые "с церковными песнопениями тащили по тонкому льду разобранную церковь", не понимая еще, что государевцы сбыли им этот товар, исходя из принципа - "На тебе, небоже, что мне не гоже"».
Вот тебе и «простофили»… преподобные и исповедники, мученики и праведники, юродивые и пророки. Изменилось ли в этом мире что-то от воскресения Христова? Вряд ли. На том истина, что: «в мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал» (Ин. 1:10).
Провокации, клевета, доносы за вознаграждения – грязные методы хороши лишь для достижения грязных целей. А цель по сути была одна – стравить русских между собой. Вот и стравили в начале века, да так лихо, что до сих пор эта вражда никак в нас не утихнет. Разве что, в героях нынче все чаще «белая гвардия» ходит. А вражда-ненавись всё та же... лютая.
Однако не всё было так, как о том писали сто лет назад, но и не так, как пишут некоторые о том сегодня. Правда, как водится, посередине. О том, собственно, всё наше рождественское повествование и затеяно.
***
Перекрестясь на гору несобранной государевой церкви и тепло припоминая то, о чем мы уже написали, Стефан направился восвояси, встретив по пути братьев Чухломских. Высоченные, подтянутые, при самом что ни наесть параде – по кагальницкому обычаю в канун Рождества православные выглядели особенно торжественно, а в храм надевали пасхальные наряды, а значит всё самое лучшее.
- Степаша, здравствуй, дорогой! – похлопывая друг друга по спине, обнялись друзья. – Всё, как уговорено?
Стефан коротко кивнул:
- Так точно.
Речь шла о ночном богослужении, которое ввиду открывшихся на собрании последних обстоятельств решено было перенести «на квартиру».
Пока наши друзья обсуждали детали, на горизонте показалась красная бригада. Это были посланники Донбюро из Азова, приехавшие с агитацией, а попросту вербовать казаков. Бригада приблизилась, среди марширующих уже можно было разглядеть хорошо знакомые лица. Тех, с кем так сказать в люльке одну на двоих соску сосали.
- Батюшки, Гришанька вон, гляньте-ка на него, – прошептал старший Чухломской, указывая на худого парня, особенно оборванного среди оборванных. – Оболванили обезьяны.
- Фрол, Витька, Кузьма… Боже ты мо-о-ой, - протянул младший Чухломской.
Когда красная бригада поравнялась с нашими друзьями, то отчетливо обнаружилась едкая вонь. По свежему морозному воздуху она разлеталась на метры вперед, сопровождая идущих длинным шлейфом. Дело, как выяснилось, было в том, что энтузиасты трудились на очистных.
Картина, промелькнувшая в самый момент этой встречи, была живописнейшая: напомаженные при рождественском параде «праведные» казаки и вонючие «нехристи» в грязных робах – просто какой-то цивилизационный разлом, ни меньше. Во всяком случае, сердце Стефана на какое-то мгновение остановилось.
- Красножопая вонь! – вдруг вырвалось из его уст.
Какой-то большой и толстый обернулся, ещё кто-то ему что-то шепнул, чего-то нацарапали в блокнот и… скрылись за углом аптеки. Вечером за Стефаном пришли.
Выводя из родового дома, грубо пихали прикладом в спину, швырнули как кулёк в сани и нацепили на голову мешок из-под сгнившей рыбы. Да, такого Рождества наш казак точно себе не представлял.
О чем только не успел подумать Стефан, пока его везли в неизвестном направлении. И, конечно же, думал он прежде всего о мученичестве. Был готов! Решительно был готов умереть за Христа. Бог весть, возможно одни только эти праведные думы, одно горячее и такое искреннее желание пострадать за веру и Церковь спасут его когда-то потом, по смерти на страшном суде. Ведь иной раз и мысли выходят ценнее дел, особенно если они исповеднические.
Приближалась развязка… Стефана уже вели по лесу. Ничего не видя, он то и дело падал. Его сначала пинали, а потом чья-то сильная рука поднимала его за шиворот как жалкого котёнка. Шли дальше. Он остро ощущал свою беспомощность перед Божьим промыслом, а вместе с тем сердцем постигал величие Христа: в памяти воскресла дорога Спасителя на Голгофу и три падения на крестном пути.
Наверное впервые за всю жизнь Христос вдруг ожил в дремавшем до поры его внутреннем человеке. Ожил внезапно, властно, захватив всего Стефана в сладкий плен живого богопознания – это была таинственная причастность к Великой тайне и Смыслу смыслов.
Заскрипела дверь, Стефана завели сначала в притвор, потом в хорошо натопленную избу.
- Товарищ командир, разрешите обратиться? – произнёс, очевидно, тот, кто пихал всю дорогу сзади.
- Кто таковский?
- Норов Стефашка собственной персоной, доставлен, как велено.
- А-а-а-а, «краснозадая вонь», - припомнил командир, зажимая нос от вони, которую источал рыбий мешок на голове Стефана, - ну что же, давайте знакомиться.
Стефан со свойственной ему горячностью сдаваться не думал: «Сначала поколочу их, а потом пусть хоть умучают…».
Кто-то дернул мешок, кулаки казака взлетели в неизвестном направлении и замерли в воздухе…
- Христос рождается! – как гром обрушился на Стефана дьяконский звонкий возглас.
Казак не верил своим глаза, - может быть он сошел с ума, спит, или уже умер. Но это нереально, это невозможно! Тут были все: его друзья-казаки, только что «предатели» Гришанька, Фрол, Витька, Кузьма, оба брата Чухломских, приходской дьякон, служащие и… Боже милостивый - «краснозадые» тоже были здесь.
- Христос рождается! Славите! – уже единым голосом возгласили все присутствующие.
- Родненькие, да что же это делается? Родненькие мои! – бедный никак не мог прийти в себя, бормотал что-то невнятное, а потом вдруг… заплакал. Как-то по-детски, навзрыд – неожиданно для самого себя.
- Ну, будя-будя, – строго приказал отец Африкан, выходя из-за печки. Он, как оказалось, тоже был здесь. – Они нас пришли вербовать, а Господь по-своему решил. Али ты неверующий? А? Ну, будя. Пора служить. Время!
Началась Божественная Литургия.
- Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа ныне и присно и во веки веков, - как испокон века произнёс иерей, на что хор ответил «Аминь».
***
Вот такая рождественская быль случилась в селе Кагальник Азовского района Ростовской области с прадедом приходского отца нашего Никодима. Мои дорогие скептики и мужи ученые наверняка скажут, что коли и правда, то явление, мол, нетипическое? Как говорится, из ряда вон выходящее? Пусть и так. Но и вся вера наша православная – не такова ли… ведь и она «нетипическая». Али мы неверующие? А?
