Историческая справка
20 ноября 1945 года в Нюрнберге – идеологической столице фашистской Германии начался судебный процесс над главными нацистскими военными преступниками, который завершился 1 октября 1946 года.
Состоялось 403 судебных заседания, протокол которых составил 16000 машинописных страниц. Обвинители предъявили 2630 документов, защитники - 2700. Заслушано 195 свидетелей, изучено 300 000 письменных показаний.
В общей сложности израсходовано 5 миллионов листов бумаги, что составляет примерно 200 тонн в весовом измерении. Израсходовано 27 километров звуковой киноплёнки, 7000 фотопластинок.
Суду предавались 24 военных преступника, в том числе один – Мартин Борман - заочно. Двое покончили с собой в тюрьме во время процесса.
Суд приговорил: 12 нацистов – к смертной казни через повешение, 3-х - к пожизненному заключению, 4-х к тюремному заключению от 10 до 20 лет, 3 – были оправданы.
Приговор приведён в исполнение ночью 16 октября 1946 года.
Наши доказательства будут ужасающими, и вы скажете, что я лишил вас сна...
Роберт Джексон, судья, главный обвинитель от США на Нюрнбергском процессе
Память людская! Священная память!
Строгий хранитель событий и дат…
Скорбное пламя, буйное пламя
Вечных огней на могилах солдат…
Память людская! Священная память!
Есть в тайниках твоих горькие дни,
Как бы хотелось из многих оставить
Только счастливые даты одни…
Но просыпаюсь опять среди ночи,
Больно грохочет в ушах и гудит.
Сердце стучит, словно выскочить хочет,
И не хватает дыханья в груди.
Кажется, будто бы в облачной сини
Долго мне целится в сердце палач.
Явственно вижу вновь ужас Хатыни,
Слышу отчетливо крики и плач.
Словно я был очевидцем когда-то
Этих событий, и мне не забыть…
Память моя, для чего мне дана ты?
Не для того ли, чтоб мучить и бить?!
Ты нам дана для того, чтобы дети
Видели только хорошие сны,
Чтоб на Земле, самой лучшей планете,
Не было больше войны!
Нет! Никогда не должны повториться
Слезы детишек, руины в золе.
Будь проклят тот первобытный убийца,
Первым убивший на этой земле!
Будь проклят день самый черный на свете,
Скорбью прошедший сквозь все времена,
День, породивший на нашей планете
Страшное слово - "Война"…
Нет оправданья гнусным убийцам!
Мир возвеличьте на пьедестал!
Суд этот должен был совершиться!
Должен! И день тот настал!
***
На Франконии древних просторах,
Нюрнберг, как тебе не повезло:
За девяти вековую историю
Воплотить как добро, так и зло...
И воспет был не раз, и освистан,
И явил свою гордую стать –
Быть приютом творцов-гуманистов
И злодеев прибежищем стать...
«Дюрерштадт», где великий художник
Жил - творил в те далёкие дни,
При нацистах – как ярый безбожник –
Звери! Что «натворили» они?!
Вышло так, что «оплот гуманизма»
На себя и навлёк с этих пор,
Ставши центром духовным нацизма,
Небывалый доселе позор...
Есть в его «родословной» две вещи,
Не отринуть их в памяти прочь:
Отсвет факельных сборищ зловещий
И «Хрустальная» жуткая ночь...
Город-символ – игрушка и пряник,
Где нацистская злее грызня:
«Ночью длинных ножей» вдруг воспрянет
Эта, в памяти, бойня - резня...
И чтоб скверну нацистской «столицы»
Нюрнберг смыл, защитив свою честь,
Этот акт Правосудья свершиться
Должен был только здесь! Только здесь!!!
Чтоб «чуме» возродиться едва ли...
Так уж принято в мире везде,–
Коль фашизм в его логове смяли,
Так нацистов судить – в их гнезде!
День и ночь грохотали орудия,
Но под градом снарядов и мин
Не случайно ж Дворец Правосудия,
Лишь один уцелел средь руин!
***
Правосудие – на пьедестале!
Наконец те дни настали:
Двадцать три из волчьей стаи
Пред людским судом предстали!
«Человечество - в зверинец,
Превратить его в раба»!
Вот такой же им «гостинец»
Приготовила судьба.
И теперь на месте лобном,
В шкуре загнанных волчат,
То вдруг огрызнутся злобно,
То затравленно молчат.
Верю, в клетке вам не сладко!
Было время... Кончен срок!
Смолк давно ли по брусчатке
Грохот кованых сапог?!
Череп, скрещённые кости,
Встали, оделись в сталь,
С воплями: «Drang nach Оsten!»
Ринулись в синюю даль...
Мчались дорогами пыльными,
Шли, всё ввергая в войну,
Кладбищ крестами могильными
Дали перечеркнув.
Банда чудовищ треглавых,
Стадо – ни дать, ни взять!
Деньги даёт иль славу
Вам ремесло – убивать?!
В ваших мозгах горячих –
Атомный век с грозой,
Только в глазницах незрячих –
Хищный горит Мезозой.
* * *
Герман Геринг – крупным планом
Щедрым выписан мазком.
Чувствует себя болваном
На посмешище людском.
За свою дрожит он шкуру
И к такому не привык.
Он – рейхсмаршал и рейсхфюрер,
А взглянуть – так лютый бык.
Эх, его была бы воля!
По привычке – за наган!
Да судьбины злая доля –
Что за бред и балаган?!
В зале что-то не в порядке?
Что случилось? Почему? -
На скамье ему не сладко,
Жёстко на скамье ему!
Не лишён, позёр, таланта,
Вот, умерив сразу спесь,
Вдруг становится галантным,
Вмиг преображаясь весь:
Это где-то в тёмном зале
Кинокамеры застрекотали!
Тут – не выглядит болваном,
Тут он сразу – крупным планом.
Вот он – Геринг!, Вот он – я!
Я прошёл все крУги ада,
Мне медаль за это надо,
Тут – тюремная скамья...
Не моргнув и даже глазом:
«Да, бомбил, а в чём вина?!
Если следовать приказам, –
Ведь на то она – война?..»
Всё слышнее звон кандальный:
Зверю только волю дай!
...Развращенец сексуальный,
Разложенец, негодяй...
* * *
Йоахим фон Риббентроп...
Ах, ты, бедный старикашка!
Отчего вздыхаешь тяжко,
И в испарине весь лоб?!
Хрупок мир и так обманчив.
Леденяща в зале тишь...
Ах, ты, божий одуванчик –
Дунет ветер – облетишь...
Поглядеть – так непорочный,
Скромный с виду старичок.
Тихий, вежливый, несклочный –
Дело сделал и – молчок?!
Рвался, отдых забывая,
Может, все его дела, –
Чтоб вторая мировая,
Бойня, вспыхнуть не могла?!
Он политикою правил
И тушил пожар багровый?!
Будто и не он направил
Пламя к нам войны суровой...
Не лишён он неких «плюсов»,
И как сводник, и артист:
Пактов, сговоров, «аншлюсов» –
Дирижёр и сценарист!
Он поборник высшей чести,
И от Геринга подальше.
Что их связывает вместе? –
Сколько лжи в словах и фальши!..
Он к рейхсмаршалу бочком -
Что роднит их - дух и вера? –
Развратилу, изувера
С дипломатом - старичком!
* * *
Гитлеровская Германия на территории оккупированных стран создала гигантскую сеть концентрационных лагерей, превращённых в места организованного систематического убийства миллионов людей. Из 18 миллионов узников 11 миллионов были уничтожены в 14 тысячах пунктах смерти - лагерях, тюрьмах, гетто.
«Проектная мощность» уничтожения в одном только Освенциме (Аушвице) составляла до 30 тысяч человек в день, а за всё время существования лагеря уничтожено 4 миллиона узников.
Крупнейшие среди концлагерей: Майданек, Бухенвальд, Маутхаузен, Заксенхаузен, Равенсбрюк, Треблинка, Саласпилс и некоторые другие.
(По материалам свободной Википедии)
* * *
Кальтенбруннер – самый мрачный
Из «когорты» славной сей
«Приземлился» неудачно
Инквизитор – фарисей...
На душе тоскливо, мерзко...
Что застыл, окаменев, –
Безопасности имперской
Самый главный шеф?!
На пути желанном к трону
Не смущало ничего,
Два влиятельных патрона
К «славе» двигали его.
Первый – сам исчадье ада,
Избежать скамьи он смог.
Понял, что не ждать пощады:
Ствол к виску – нажал курок.
И другой – «учитель» строгий,
Выжигая всё огнём,
Правил Чехией недолго...
«Помнит» Лидице о нём...
Да и сам ведь не последний
В шайке мерзких подлецов,
А достойнейший наследник
Этих «крёстных» двух отцов!
Если вдуматься, обидно
На скамье сидеть без них,
И ему придётся, видно,
Отдуваться за троих.
Переменчивое счастье –
Фарта нет, – пропал, исчез?..
Было всё ему подвластно:
И гестапо, и СС !..
Не при нём ли «ноу-хау»
Обеспечивало круг:
И Освенцим, и Дахау
Пеплом сыпали вокруг.?!
Как конвейер это было –
Предложение и спрос:
Человечья кожа, мыло,
Кипы срезанных волос...
Маску б тёмную надел он, –
Как в волненье ходит грудь:
Слишком много понаделал,
Скроешь вряд ли что-нибудь!
И от выправки и стати
Не осталось ничего:
Память?– Как она не кстати –
Ни с того и ни с сего.
* * *
Целью немецкой политики по отношению к населению на русской территории будет являться доведение рождаемости русских до более низкого уровня, чем у немцев. Для нас, немцев, важно ослабить русский народ в такой степени, чтобы он был не в состоянии помешать нам установить немецкое господство в Европе.
(Д-р Ветцель. К вопросу о будущем обращении с русским населением. Из замечаний и предложений по генеральному плану «Ост»).
На скамье подальше – Штрейхер,
Изворотливый, как уж.
То ль в растерянности, в страхе ль -
Растлеватель юных душ.
Шлейф за ним влачится «славы»,
Тем и стал он знаменит –
На погромах и облавах –
Страшный тип – антисемит...
Крови реки, трупов груды...
Что ж так был жесток и яр?!
Его помнить долго будут,
Собибор и Бабий Яр.
* * *
Нет предела жестокости и кровожадности немецко-фашистской армии, ворвавшейся на нашу территорию. Гитлеровская армия ведёт не обычную войну, а войну разбойничью, преследующую цели истребления миролюбивых народов, стоящих на пути преступного стремления немецких фашистов к господству над другими народами, над всем миром.
(Из Ноты НКИД СССР от 6 января 1942 года «О повсеместных грабежах, разорении населения и чудовищных зверствах германских властей на захваченных ими советских территориях»)
Кейтель – той же цепи звенья,
Стал «Лакейтелем» не зря,
Был услужливой он тенью
Мракобеса - главаря.
На суде не так уж долго
На плаву держался он,
Прикрываясь «честью», «долгом» –
Старый прусский солдафон.
Сзади, от него поодаль –
Ярый, форменный нацист,
Генерал - полковник Иодль –
Главный вермахта «штабист».
А подальше – Редер, Дениц –
Адмиралы, «гросспираты»!.
Факты никуда не денешь!
Близок, близок час расплаты!
На своей войне без правил
Ты скажи-ка честно, Редер,
Сколько ты на дно отправил
Мирных транспортов на рейде ?
В отпирательстве нет прока,
И не скрыть свою вину:
Ты зачем же раньше срока
Начал нА море войну?
Деница ничто не взбесит,
Он, как будто, не у дел,
Хоть и фюрером дней десять
Он побыть ещё успел!
Шахты, Морганы и Круппы:
Плачет и по вам скамья!
Путь по жизни ваш – по трупам,
Все вы как одна семья!
Это вечно в вашем стиле:
В жажде денег без границ
Вы взлелеяли, взрастили
Банду жуткую убийц!
Вы такие же сатрапы,
В чём отличье от громил?
Ведь в поганые их лапы
Кто оружие вложил?!
Жили и бесились с жиру,
Вам теперь остаток дней –
На скамейке, по ранжиру,
Ожидать петли своей...
Их тут с лишним два десятка:
Кто-то в профиль, кто в анфас –
Те ж ужимки и повадки –
Время тратить жаль на вас...
Из одной вы шайки-лейки,
И покроя одного.
На полметра по скамейке –
Друг от друга лишь всего...
Воевал – так будь, как воин:
Дух имей сказать: «Виновен!
Весь в крови – гореть в огне!
Нет ни в чём прощенья мне!»
Мы в клубок смотаем нить, –
Трата времени пустая,
Затаилась волчья стая, –
Время факты предъявить!
***
Говорите, рейхсмаршал, что вы невиновны -
Что мундир ни кровинкою ваш не запятнан?
Что приказ выполняли – на то они – войны?!
Сердца вашего? Фюрера? – Чей, непонятно?!
Бросьте молоть чепуху – здесь не дети!
Можете, впрочем, молчать, и тогда
Гневное слово вам бросит Свидетель:
Первыми пусть говорят города...
Я - ЛЕНИНГРАД!
Был унижен попыткой
поставить
меня на колени
И костлявой рукою
за горло был схвачен
смертельно.
Мне на голову
сыпались бомбы
и денно, и нощно,
Всё живое вокруг,
превращая в руины
нещадно.
Пискарёвское кладбище
столько хранит
в своих недрах «сокровищ»,
Что теплеет земля
от ударов сердец
их горячих...
Я - СТАЛИНГРАД!
Это крепость на Волге.
Вернее -
Громадный
развал
кирпичей.
Было очень светло
от огня полыхавших
орудий.
И пылала, как день,
беспросветная
темень ночей,
И от крови людской
и от зарева
в небе
Была красною
в Волге
вода.
ЭТО - забыть?!
НИ - КОГ – ДА!!!
Я - КОВЕНТРИ!
Ковентри!
Слышите - Ковентри! -
Авиацией Геринга
город,
развеянный пО ветру...
Три часа
было нужно им -
только три,
Чтоб осталось
одно лишь название -
КО - ВЕН - ТРИ !!!
А вот поднимается женщина в чёрном,
И только глаза – её синяя синь –
Женщина с именем скорбным –
ХАТЫНЬ:
Горе моё неизбывно,
Я – мать, потерявшая землю,
В огне потерявшая деток,
Я стала безвестною тенью...
О, чёрная память, зачем ты дана мне!
Я стала бессмертна - мне мучиться вечно!
Я смерти хочу, я стараюсь забыться ...
О, неизбывное горе - всё помнить...
* * *
Рядом, как тень появляется тихо
Литовка с глазами горящими дико,
А на груди пламенеет гвоздика.
Этого взгляда, пожалуй, не вытерпишь:
ПИРЧЮПИС!
Женщина в чёрном подходит к трибуне,
Водит по залу взглядом безумным,
Словно бы вспомнить чего-то всё силится –
ЛИДИЦЕ!
С чешкою рядом француженка встала,
Сколько во взгляде разящем металла!
Это – утраты и боль «процедур» -
ОРАДУР!
Их нет уж давно на просторах раздольных
Селений, что стёрты с земли без вины.
Названья остались их в атласах школьных,
Что изданы были ещё до войны.
К чему все слова? Иль в них правда другая?.
Яснее всех истин – глаза-бирюза.
И пристально смотрят они, не мигая,
Рейхсмаршалу смотрят в глаза...
Не выдержать жутко сверлящего взгляда,
Хоть будь ты убийца, исчадие ада!
Отводят глаза от разгневанных лиц
И Геринг, и Гесс, и вся шайка убийц...
***
Уж дни пролетают, как птицы, и в тоннах
Бумагу считают... И сколько здесь лжи!
И до сих пор в зале не видно виновных –
Все топят друг друга, цепляясь за жизнь.
Как в тёмной пещере – на выход - светлее,
Их «акции» явно упали в цене.
Затравленный волк огрызается злее,
Особо, когда прижимают к стене.
Не вышла попытка прорыва, и что же?
У русских с Америкой дружба и лад.
Сегодня опять ваш покой потревожат
Свидетели, коих вы «сплавили» в ад.
* * *
На кожевенном заводе Освенцимского лагеря 7 марта 1945 года членами Чрезвычайной Государственной Комиссии (ЧГК) были обнаружены 293 тюка запакованных женских волос весом 7 тонн. Экспертная комиссия установила, что волосы срезаны со 140 тысяч женщин.
(Материалы ЧГК и другие официальные документы)
Бухенвальд… Вижу сердце в сосуде.
Кожа узников стала вещичкой…
А в углу средь свалявшейся груды
Сиротливо лежат две косички…
Как будто провод оголённый –
Мне – к сердцу: сразу пульс неровный!
В концлагерях шесть миллионов
Замучено и – хладнокровно!...
Не раз бедою опалённых –
Вели на смерть – спасенья нет!
Не человек шесть – миллионов!
Да самых лучших, самый цвет...
Чем виноваты были дети?
И женщины – чем виноваты?
А старики? Евреи?! Эти,
Врагом пленённые солдаты,
Жизнь защищавшие свою,
А прежде – Родину в бою?!
Молчите, будто у вас рта нет,
Или язык прилип к гортани?
А раньше, будто не причём,
Вы заливались соловьём.
Раньше пели, сладко ели,
Хохотали и жирели,
Но спросить вас привелось:
Как вам, герцоги, жилось?!
Как вам пилось, как вам елось?
И теперь имейте смелость
Поделиться, как спалось
На матрасе из волос?
Из льняных, кудрявых, русых –
Чешских, польских или русских?
Как спалось и что вам снилось?!
Так ли ровно сердце билось?
А в душе не шевелилось?!
По утрам садились в «Виллис»,
Кудри дочки пышно вились:
Анхен, Марты иль Регины –
Нет, не русские – Ирины.
С этих – что с них взять, славянских ?
К половичкам они – для вязки,
Чтоб ходить по ним ногами,
Сапогами, сапогами...
* * *
Треблинка от Польши, лежащей в руинах,
Саласпилс от Латвии слово берут,
И Брама Зелёная – от Украины,
Опять нарушают тюремный «уют»...
* * *
Пригодных к работе направляли в лагерь, остальных же немедленно посылали на фабрики истребления. Маленьких детей истребляли всех, так как они не могли работать. О наступившей смерти мы узнавали по тому, что находившиеся в газовой камере люди переставали кричать. После того, как трупы были вынесены, наши особые команды занимались тем, что снимали с жертв кольца и извлекали золотые зубы.
(Из показаний свидетеля Рудольфа Гесса, коменданта Освенцима)
Боже мой! Господи! – Тянутся руки
К небу: Спаси нас! За что эти муки?
В чём провинились? Какие грехи
Думать дают, что мы очень плохи?!
Утро дождливо, как пахнет крапива!
Здесь ни травинки и так сиротливо!
Там за «колючкой» – густая крапива...
Там за незримой стеною стовольтной
Столько крапивы - наесться бы вволю!
Вволю наесться, досыта наесться,
Как было в детстве, нетронутом детстве...
Как было в детстве, далёко под Курском
Средь огурцов и морковки с капусткой...
Там пред дождём так поют петухи...
...Боже! Мы здесь... За какие грехи?!
Где-то жива ещё, может, семья,
Живы ли кто-нибудь, вырвусь ли я?
Где ты, сыночек, в жёлтых кудряшках?
Где ты, кровинушка? Где ты, бедняжка?
Где ты, подсолнушек, где ты, былинка?
Может, тебе стала «домом» Треблинка?
Боже мой! Боже мой! Слышишь, Треблинка?!
«Слышу, но мой не утешит ответ:
Нет!
Помнить всех узников просто не в силах,
Сколько уже их истлело в могилах!
Сколько в огне их сгорело живьём!
Мучиться вечно и помнить о том...»
* * *
Большевизм является смертельным врагом национал-социалистской Германии. <…> Поэтому большевистский солдат потерял всякое право претендовать на обращение как с честным солдатом в соответствии с Женевским соглашением.
(Распоряжение об обращении с советскими военнопленными во всех лагерях военнопленных)
Время настало и после Треблинки –
Красноармейцы – из сущего ада.
Кости их пущены через дробилки,
Стали компостом для прусского сада.
Это - Голгофа, креста ли несенье –
Страшная пытка и злая напасть?!
Немцам - наш плен был счастливым спасеньем!
Нам, как молитва: «Лишь в плен не попасть!»
Но не случилось... В глубоком распадке
Немец со всех навалился сторон.
Мною и был израсходован в схватке
Этот последний в обойме патрон...
И оказались бесплодны усилия...
Тщетно я, ствол направляя в висок,
Горько жалел, что в бою, обессиленный,
Я свой последний патрон не сберёг...
Выпала нам незавидная доля:
Жёстко по спинам прошёлся приклад,
Нас, окровавленных, подняли с поля,
Словно скотину, погнали всех в ад...
* * *
«Я – лагерь для пленных – ЗЕЛЁНАЯ БРАМА,
Несчастный свидетель чудовищной драмы.
Десятками тысяч питомцы мои
Лежат, кровоточа здесь, в недрах земли.
За то, что они – не арийская раса,
За то, что все брали оружие в руки,
За то, что плодили детей они русских,
За то, что места на земле занимали,
За то, что и воздухом свежим дышали,
И в этом, как будто, арийцам мешали...
И в миллионах семей не дождутся кормильца,
И в миллионы платков, чёрных, вдовам рядиться...
* * *
Женщина старая взглядом безумным
Ловит прохожих и в лица глядит им,
За руки всех их, прохожих, хватает -
Просит: «Сыночки мои где пропали?»
Днём вопрошает: «Вы их не видали?»
Вечером снова она вопрошает,
Каждый раз тот вопрос задаёт всем...
Кто-то слегка головой покачает,
Кто-то в смущении очи потупит.
Вот уж полвека она вопрошает
В дождик и в снег, и под ласковым солнцем,
Только один получая ответ:
«Нет!»
Сколько же минуло лет, – горемыка,
Всё ещё мыкает горе своё...
Вы ей ответите, Геринг? – Поди-ка
Знаете, где всё же дети её?
* * *
Диким порождением патологической фантазии нацистов-изуверов стали эйнзац- и зондеркоманды. Эйнзацгруппа D, отчитываясь о своей деятельности с 1 по 15 октября 1941 года, сообщала в донесении: «Районы, занятые командами, очищены от евреев. За отчётный период казнены 4091 еврей и 46 коммунистов, таким образом, общее число повысилось до 40699».
(Из материалов Нюрнбергского процесса)
В качестве наглядного примера «работа» эйнзацкоманды №15, входившей в состав РОА, художественно отображена в фильме режиссёра Элема Климова «Иди и смотри», где показана трагедия одной из 628 белорусских деревень, уничтоженных вместе со всеми жителями.
Стоит лишь на мгновенье ресницы слить,
Чуть задуматься, и как живые
Выплывают места роковые -
Тридцать страшных гектаров земли...
Резкий окрик, лай собачий,
Как
сквозь
сон:
Дикий вопль и всхлипы плача -
Стон,
стон,
стон.
Смрадный запах трупных свалов,
Шаг -
вдруг -
ров.
Землю густо напитала
Кровь,
кровь,
кровь...
Чахлый вереск на пригорках,
Твердь,
твердь,
твердь.
Здесь за каждым смотрит зорко
Смерть,
смерть,
смерть...
Сердце! Встань на минуту. Замри, не стучи!
Слух и зрение - на караул!
Слышите, люди! Слышите, как в ночи
Нарастает невнятный гул?!
Грохоча, как лавина, несущая боль,
И взрываясь неистово в скорби своей,
Он врывается в дом – раздирающий вопль
Погребённых под пеплом людей.
Ночь жутка и страшна, ночь черна, как гуашь,
Дыбом волосы...Бред... Не с ума ли схожу?
Наваждение? - Нет! Может, призрак? Мираж?
Нет! Это правда Земли – её горечь и жуть…
* * *
За два года оккупации города Славуты при участии немецких врачей Борбе, Штурма и других «медработников» «Гросс-лазарета» истреблено до 150 тысяч офицеров и бойцов Красной Армии.
(«Ни давности, ни забвения»… По материалам Нюрнбергского процесса. М.: Юрид. лит., 1985. - 400 с. Материалы ЧГК и другие официальные документы)
Этот день был одним из чудовищных дней.
Как, Земля, не сошла ты с орбиты?
В этих сосенках были убиты
Сотни... тысячи мирных людей.
До сих пор каждый камень и куст
Бережёт, как реликвию, скорбь -
Дикий вопль с окровавленных уст,
Автоматов поспешную дробь.
Убивали людей – убирали улики,
Убивали, боясь их открытого лика.
Убивали, боясь их открытого взора,
Обжигавшего словом коротеньким: «Скоро!»
Матерей и детей – беззащитных и слабых,.
Глупо веря, что смерть разлучить их могла бы!
Против дул автоматов и зверства экстаза
Беззащитно кричали горящих два глаза.
Даже камни и те – онемевшие глыбы,
Что они рассказать и поведать смогли бы,
Если пули убийц через хрупкое тельце,
Пролетая, впивались камням прямо в сердце.
Сосны тоже в стволах носят жёсткие пули,
Ноют страшные раны, смолятся в июле.
Всё, что видело здесь смерть и кровь изуверства,
Всё расстреляно здесь, как свидетели зверства.
Лишь одно не учли и не знали убийцы,
Что на этой, чужой им, советской земле
Каждый мелкий предмет, каждой мелкой частицей
В час возмездия скажет правдиво о зле.
И тогда от улик никуда им не деться,
Люди мира узнают, ЧТО стоила жизнь,
Что расстреляно здесь безмятежное детство,
Человечность растоптана и гуманизм...
* * *
Гитлеровцами уничтожено и расстреляно на оккупированной территории СССР 9 987 000 советских граждан.
(«Ни давности, ни забвения»… По материалам Нюрнбергского процесса. М.: Юрид. лит., 1985. - 400 с.)
Какая детская наивность!
Какая милая невинность –
Не знали, что есть крематории?
И сотни страшных лагерей?!
«Кто только мог пойти на это?...» –
Вопрос оставим без ответа –
Кощунство самой высшей меры
И лицемерие зверей!
Вы – нелюди, исчадье ада,
Да разве вас судить бы надо?!
Да разве с вами – честь по чести
Почти что целый год...
Ваш прозвенел уже звоночек,
Вас – к стенке, чтоб без проволочек !
Настолько велика, безмерна
Цена лишений и невзгод...
* * *
Плачет Ваня за стенкой...Что ж ты делаешь, кроха?
Офицеру не спится, ты мешаешь ему.
Ты не видишь – устал?! Штурмбанфюреру плохо –
Скоро драпать придётся... Что кричишь? Почему?
Грудь пустую терзаешь, а мама устала,
И у мамы пропало давно молоко...
Да откуда и быть – кушать нечего стало,
Потерпи, карапуз, до утра далеко...
Ване только лишь год – слабо теплится свечка...
Офицер не уснёт под ночную пургу ...
...Пятернёю за ножки - головкой о печку,
И умолкла малютка: тишина... Ни гу-гу...
И за стенкой теперь тишина и ни звука...
Отдыхай! Ты устал, нажимая курок.
Изувер! Родила тебя женщина в муках !!!
И в кровавый комок – малыша... Как ты мог?!
* * *
Всё это было бы чудом!
Да не случалось ни дня,
Чтоб не глумилась над людом
Пьяная солдатня.
В парках, на улице ль шумной
Яростью полнилась мразь.
Так упивалась безумно,
Как никогда, отродясь...
...В позе своей непривычной,
Скорчившись, весь в синяках,
Витя сидит Черевичкин -
С голубем в мёртвых руках.
Жив ещё сизый комочек,
Крылья сложил, чуя смерть.
Как тяжело, нету мочи
На этот снимок смотреть...
В схватке за бедную птицу
Не пожалело зверьё
Всех, кто пытался вступиться:
Женщину, деток её...
Смерть занавесила солнце,
Тихо погасла заря...
Нет, не отдал он питомца,
В руки зверей - сизаря!..
* * *
Густав Вильгауз был меток!
Выдумщик был ещё тот:
Из автомата двухлеток
Бил он, подброшенных, влёт!
Весь благородства исполнясь,
Вёл хладнокровно им счёт.
Небо кричало: «Опомнись!»
Дочка просила: «Ещё!»
Детки взлетали на воздух,
Треск автоматный окрест...
Падали на землю звёзды –
Горькие слёзы небес...
Как каруселька – по кругу,
Очередь детская в ад...
Он уставал, и супруга
В руки брала автомат.
...Пусть он в забвенье не канет!
Кто же тот изверг-педант? –
Будь же он «славен» веками –
«Доблестный» герр Комендант...
* * *
Кто ж его гнал за ворота?
Вот как бывает порой:
Сразу же за поворотом
Встретился он с немчурой!
И роковой стала встреча!
Вмиг – и он в пьяном кольце,
Схваченный цепко за плечи,
Вот он уже – на крыльце...
Взгляды мутны, исподлобья,
Хрипа полны голоса.
Лютая - лютая злоба
Застит фашистам глаза.
Лязгнули дружно затворы,
Сердце споткнулось в груди...
Хохот глумящейся своры.
Может, не смерть - впереди?!
Есть же мораль и законы!
Может, – лишь пьяная блажь?
Как же возможно такое? –
Этот угар и кураж?
В дикой сплошной круговерти
Смертных мучительных дней
Миг ожидания смерти
Смерти самОй пострашней...
...Всё затаилось на свете,
Тихо... И нет ничего.
Только задумчиво ветер
Чёлкой играет его...
Где ж милосердье?– О чём вы?!
Непостижимо уму!
...Звали – Володей Ткачёвым...
Было двенадцать ему...
* * *
Дети...Им столько досталось!
Столь пережить довелось:
Рабство, сиротство, усталость,
Белые прядки волос...
Ироды... звери... подонки...
Можно ль двуличными быть,
Кровных безумно любить?...
В смертных грехах не раскаясь,
Били, стреляли их влёт,
Чтоб, заодно, развлекаясь,
И «пристрелять» пулемёт...
Мы в эти годы лишений
Для озверевших солдат
Были живые мишени –
Перед схождением в ад...
Нас за людей не считали,
И в контратаках зверей
Были живыми щитами,
«Взрывами» минных полей...
И, рассылая проклятья,
Шла обречённая «рать»:
«Сзади нас – немцы! Стреляйте!
Нам всё равно умирать!»
Ангелы! – Где вы? Святые?!
Знобкий по коже мороз...
Где ж тут Мамаю с Батыем?!
И Чингисхан – «не дорос»...
* * *
Больно лоб мой саднит, и «звезда» кровоточит,
Как у папы звезда на пилотке его,
Я мечтал на границу к нему на денёчек,
Всё погасло... Не будет уже ничего.
Вот и в жизни поставлен, ещё в одной, прочерк,
И мальчонка недвижно лежит у крыльца...
И, беснуясь спьяна, дико свора хохочет –
Буйной оргии, видно, не будет конца..
* * *
Лишь один принцип должен, безусловно, существовать для члена СС: честными, порядочными, верными мы должны быть по отношению к представителям нашей собственной расы и ни к кому другому. Если 10 тысяч русских баб упадут от изнеможения во время рытья танковых рвов, то это будет интересовать меня лишь в той мере, в какой будет готов этот противотанковый ров для Германии.
(Из речи Г.Гиммлера на совещании группенфюреров СС в Познани 4.Х. 1943 г.)
На закате с полоской багряною,
В тишине, что царила досель,
Люди в штатском в деревню нагрянули,
И пошла круговерть-карусель...
Неужель можно так опрометчиво,
Не поняв, то ли враг, то ли свой,
На стрельбу напороться, и вечером –
Никого, кто б остался живой?...
И опять растворились, как призраки,
Словно канув в кромешную мглу,
Лишь остались объедки от тризны их
С малышом, пригвождённым к столу...
* * *
В город внезапно врывается банда:
Грохот стрельбы и резни дикий вой –
Это свирепая зондеркоманда
«Новый порядок» наводит здесь свой.
Лютою злобой и бешенством горды,
Банда убийц, и под стать ей – дела.
Там, где прошли Дирлевангера» орды,
Долго потом и трава не росла...
Пеплом присыпана вся территория,
Горы костей, перемолотых, в ряд,
Дружно коптят небосвод крематории,
Зондеркоманда вершит свой «обряд»...
Все – уголовники – тюрем наследники,
В очередь жертв загоняют пинком,
«Шмон» наводя у несчастных последний,
В камеры с газом набив их битком.
Дети идут – кто с машинкой, кто с куклою,
Тягостно горек прощальный их путь...
Россыпь коронок, одежды и обуви,
Горы игрушек растут и растут...
Вижу сандалии – смятые пяточки...
Может, теплы их ещё отпечаточки?
Боже мой! Где? На тропинке какой?
Господи! Души детей упокой!
* * *
Матери извергов! Как вам живётся?
Крепок ли сон ваш в той жизни иной?
Место нашли ли, своё, вы под солнцем,
Мучаясь вечною этой виной?!
Или вы тихо прошли, не изведав
Тайны убийственной в скорби земной?
Может быть, эти вселенские беды,
Вас пощадив, обошли стороной?!
Время пришло, седовласые фрау,
На неудобный ответить вопрос:
Радости свет или горестей траур –
Что в жизни вашей испить довелось?!
Знать бы вам раньше, когда живы были,
К детям – с любовью слепою своей,
Что они здесь, на земле, натворили, –
Прокляли б их до конца своих дней!
* * *
Эти тридцать две девушки Львова
Не увидят заката во мгле.
И, казалось бы, зверства такого
Не случалось ещё на земле.
Словно небо зашторили крепом,
Стон и вопли заполнили высь.
Как зверьё упивалось свирепо,
Будто с цепи какой сорвались...
Сердцу легче поверить бы в небыль,
Но кричали о смерти моля...
И багрово - закатное небо,
И в тяжёлых рыданьях земля...
Плач и вой, обезумевший грохот...
Что ж так был безучастен, Господь?!
Не пресёк ни животную похоть,
Ни безумно свирепую плоть...
Всё лютует – без меры и края,
Души светлые взяв на излом,
Всё святое, что есть, попирая,
С изуверством, садизмом и злом!
Беспощадные алчные звери...
Первобытно-пещерная дичь –
Как же можно в такое поверить?
Как же можно такое постичь!
Было! В парке Костюшко во Львове...
И взирали с высот небеса,
Как пьянели от запаха крови
Штурмовые отряды – С А...
* * *
Одно из доказательств безумных преступлений фашистов, предъявленных на Нюрнбергском процессе, – статуэтка из головы заключённого. Она «украшала» стол одного из начальников концлагеря.
(Из материалов Нюрнбергского процесса)
Вновь на трибуне – то дети, то вдовы,
Скорбь в глубине этих глаз или страх?!
Нечисть смести, как цунами, готовы,
Их превратившую в пепел и прах.
В сумрачном зале – бледнее их лица
В зале притихшем не скрипнет скамья.
Разве же можно вот так откреститься,
Выкрикнуть: «Нет! Не виновен! Не я!?»
Сорваны маски! Довольно! Довольно!
Звери вы, звери! И нелюди, – псы!
Слабых вы бьёте – и долго, и больно,
Сильных боитесь!....Но – встали часы!
Только не встала Земля на орбите!
В крепких руках её вечный штурвал.
Выпустить вас – что ещё натворите?!
Землю в сплошной превратите завал...
Вы – шизофреники! – Наполеоны ...
Выдохнул мир. На душе отлегло...
Только лишь в вашем мозгу воспалённом
Вызреть такое безумство могло.
Вот приговор прозвучал, и вы сникли...
Будьте же сильными в жизни хоть раз!
Где ваши нервы? Иль только инстинкты,
Или же нет и инстинктов у вас!?
Поняли ЧТО на Земле натворили?
Ниже воды вы и тише травы...
Апофеоз вашей всей камарильи –
Вряд ли хоть что-нибудь поняли вы...
Разве ничто вас уже не тревожит,
Или ваш ум безнадёжен и туп?
Или настолько вы все толстокожи –
За два часа перед казнью жрать суп!?
Свет доброты торжествует и разум,
Мир осмысляет сей горький урок.
Кара свершится небесная разом,
Выбив у вас табуретки с- под ног!
Точка поставлена! Сделано дело!
Чувство гадливости – руки б помыть...
Мир наступает на всём свете белом ,
Время закончилось мрака и тьмы.
Вроде бы столько годов прошумело,
По ветру пепел развеян давно,
Жаль, если в тёплую почву сумел он
Лечь под дождём благодатным «зерном».
Кто поручится, что волей природы
Он не взрастёт в свой положенный срок?
Всходы не даст – реваншистские всходы?
Что всё закончено, – кто даст зарок?!
И с Правосудья слепящей вершины
Видно, как всходит над миром заря.
Разве напрасно Суд мы вершили? –
Нет же, конечно, всё было не зря!
Ласточка лепит гнездо под карнизом,
Снова весна будоражит простор.
Только б ветра, проходящие низом
Вновь не раздули вселенский костёр!
Угли дотлели его осторожно,
Отблески пали таинственно ниц.
Снова на Рейне тревожно-тревожно –
Натовский грохот сапог у границ.
Не повторилось бы вновь сумасшествие!
Жив у кого-то в душе ещё зуд.
Грозные отблески факельных шествий
Снова по мрачной Европе ползут.
Кто-то из шкафа без страха и риска
Вновь достаёт в нафталине мундир:
Не от такого ли факела искра
Воспламенила тогда целый мир?!
Холодно в душах сквозят эти вести,
Долго уснуть не дают по ночам.
Разве мы, люди, напрасно все вместе
Суд справедливый вели палачам?
Ветер врывается в форточку вешний,
Запахи в нём всей палитры земной.
Снова скворцы заселяют скворечни,
В воздухе явственно пахнет весной.
Жизнью и радостью светятся лица,
В этом контексте излишен вопрос:
Что ж мы, позволим опять повториться
Рекам – с потоками крови и слёз?!
1976 – 2020
