ДОМ ЗА РЕКОЙ
Как-то раз ехала я со своими дочками в поезде Вологда – Петербург. Мы занимали три места и очень надеялись, что четвёртого пассажира у нас не будет. А если и будет, так чтобы был хороший человек. Поезд тронулся, но никто к нам больше не поселился. Вот уже за окном замелькали заснеженные ели, потом мост через реку Шексну, а затем и остановка на станции посёлка Шексна.
Вдруг перед самым отходом поезда к нам в купе входит пожилой мужчина, горбун, с большой дорожной сумкой. Дочки мои испугались: в сказках всегда горбуны были колдунами и приносили беду. Я освободили новому пассажиру одну нижнюю полку, а мы втроём уселись напротив. В купе повисла напряжённая тишина. Видно было, что горбун нас очень стесняется. Видимо, обратил внимание на испуганные глаза девочек. Я решила как-то смягчить эту взаимную отчуждённость. Чтобы переключить внимание детей на себя, я предложила дочкам рассказывать сказки. Ведь ехать ещё нам очень долго, да и ночь впереди. Почти час мы слушали сказки, которые рассказывали друг другу. Смотрю, и наш сосед внимательно к нам прислушивается и даже слегка улыбается. Надо как-то разговорить его, чтобы девочки почувствовали в горбуне не страшный сказочный персонаж, а обыкновенного человека. И тогда я спросила его:
– Может, и вы нам какую-нибудь сказку расскажете? Нам было бы интересно послушать.
Горбун сначала смутился, а потом и говорит:
– Я ваших сказок книжных не знаток. А вот разные деревенские бывальщины знаю.
– Так это ещё интереснее! Нам повезло! Пожалуйста, расскажите нам что-нибудь.
Наш сосед согласился, но не сразу, долго мялся. И вот, наконец, он начал своё повествование.
– Было это давно. Я тогда еще совсем молодым несмышлёнышем был. В нашем селе все хорошо знали друг друга. Как говорится, знали всех – как облупленных. И вот поселился к нам новый человек, каталем был. Тогда ведь все в деревне зимой носили валенки, по-нашему катаники. А катали их из овечьей шерсти. Много тогда овец держали в каждом дворе. Дело это важное, и председатель приезжему каталю дал на время пустующий дом на окраине села.
Наши колхозники заказывали этому человеку валенки и одновременно присматривались с любопытством: что это за человек? И вскоре пошла по селу молва, что это не простой каталь, а явно знаток, то есть колдовать научен. Мы, молодяжка, смеялись над этими сказками и, конечно, не верили им. Жизнь для нас была как ясный день.
И вот однажды мы с друзьями сидели у нас в избе после работы. Болтали, веселились и, конечно, хвалились, кто чем. Я не мог придумать, чем бы и мне похвастаться. Правда, был я тогда парнем видным, девушки меня не чуждались. Ведь тогда горба-то, как сейчас, у меня не было. Но не будешь же хвалиться и говорить: какой я красивый и ладный! А выхвалиться чем-нибудь очень уж необыкновенным мне очень захотелось. И вот нашла на меня такая дурь. Встал я и громко сказал:
– Парни, а я хочу сам проверить, колдун наш каталь или нет.
Все замолкли. А потом такой гвалт поднялся. Кто говорит:
– Зачем тебе это! И так ясно, что никакого колдовства нет.
Другие орут да с насмешкой и ехидным хохотом:
– Пусть, пусть проверит! Может, и сам научится.
Когда все разошлись, мой азарт поутих. Но слово не воробей… В этот же вечер я пошёл к этому каталю домой. А ребятам сказал, что пойду завтра, чтобы они за мной не подсматривали и не мешали мне.
Уже поздновато было ходить по чужим избам. Решил так: если горит огонь в окне, то постучусь. А если нет, то вернусь домой.
Огонь горел в избе каталя, и я несмело постучался в воротца. Каталь открыл двери и, словно уже ждал меня, ни слова не говоря, провёл в избу. Я сразу смекнул, что, видать, к нему наши деревенские ходят со своей нуждой. Привык он к поздним посещениям.
Я заволновался, так как всё-таки надеялся, что буду разговаривать с обычным человеком, а тут – на тебе! Я растерялся и не знал, с чего начать разговор. Он и к этому привык, поэтому молча показал мне на лавку у стола и сам сел напротив. Помолчали. Наконец, сам не понимая, как пришла мне в голову эта странная мысль, говорю каталю смело и прямо:
– Меня послал к вам наш комсомольский актив для проверки. Ходят слухи, что вы колдуете, по-нашему говоря, – делаете. Если это так, то вы занимаетесь тёмным делом. А мы идём в светлое будущее, нам тогда с вами будет не по пути.
Каталь хитро ухмыльнулся, глаза эдак странно закатил, и отвечает мне:
– Видать, интересуешься сам. Нечего на актив ссылаться. Ну что ж! Коли такой смелый, пошли со мной.
Мы пошли по заснеженной улице и вышли на перекрёсток дорог за нашем селом. Каталь остановился и командует:
– Ляг ничком, головой от села. Да шапку на глаза натяни, чтобы ничего не видеть. И жди, пока я не велю вставать. Только крест сними.
Я заволновался: матушка чуть не силой и со слезами надевала на меня этот крестильный крест каждый раз, когда я его сымал. А крестила она меня ещё младенцем, в Череповец возила. А тут жалко мне, неверующему, стало его снимать, даже испугался. Вру каталю:
– Да нет у меня креста.
А он мне с насмешкой отвечает:
– Вижу, что он у тебя на шее под рубахой. Не спорь, а то иди от меня подальше, не морочь мне голову.
Делать нечего. Я, как послушный телёнок, сымаю свой крест и держу в руке. Не знаю, куда его деть. Он схватил его, будто уголь какой горячий, и бросил далеко в снег. Тут уж я и сник совсем. И волю, и разум будто потерял.
А он и дальше командует, голос у него такой гулкий стал, всего меня заполнил будто.
– Теперь ложись, как я тебе сказал.
Я лёг и так лежал, пока он снова голос не подал:
– Вставай, пройди с закрытыми глазами тринадцать шагов, а потом – смотри. Только не оглядывайся, а то тебе ой как худо будет!
Встал я, прошёл тринадцать шагов и снял шапку, которая закрывала глаза. Смотрю – и не верю! Передо мной река течёт, а на том берегу большой дом в два этажа стоит и всеми окнами светится и в воде отражается. Я тут и подумал, ведь зима на дворе, а река не замёрзла. Да и нет рядом с нашим селом такой большой реки.
А гулкий голос за спиной снова командует:
– Сядь в лодку, переправься на тот берег и входи смело в тот дом. Там тебя уже ждут. Только ничему не удивляйся.
Я обмер, а куда деться! Оглядываться нельзя, иначе ещё хуже будет. Послушно сел в лодку и переехал на другую сторону. Постучал в дом, двери мгновенно распахнулись, и кто-то невидимый очень ласково женским голосом пригласил меня войти. В доме я стал с тревогой озираться по сторонам. Сроду я не видывал такого богатого убранства комнат, удивительной старинной мебели. Я переходил из комнаты в комнату, но по-прежнему нигде никого не было. Наконец я вышел в огромный зал, посередине стоял большой стол, покрытый красивой скатертью и весь заставленный всякими закусками, винами, пирогами и ещё чем-то съестным, чего я сроду не пробовал.
Вдруг опять послышался ласковый женский голос:
– Садись, угощайся с нашими гостями. Я сел с краю и тут с ужасом увидел, что в воздухе мелькают вилки и ножи, звенит посуда, а сами гости невидимы. Меня затрясло, и я вскочил. А тут ласковый голос мне сетует:
– Вам не нравится наше угощение? Сейчас мы принесём другое.
Раздался звонкий хлопок ладонями, и тут же я услышал, как по полу зацокали какие-то каблуки или копыта. На столе появились новые яства. Я уже окончательно изнемог от ужаса и бросился вон из этого бесовского дома.
Вслед мне понеслись злобный хохот и цоканье копыт.
Выскочив из страшного дома, я бросился к реке. Но тут моё сознание померкло, я словно в какую-то темную яму провалился. Сколько это длилось – не знаю. Только когда я пришёл в себя, то оказался на том же месте на перекрёстке дорог и в таком же точно положении. Кругом был снег, никакой реки, и дома на том берегу не было. Исчез и мой мучитель-колдун.
Я вскочил и перво-наперво бросился торопливо искать мой нательный крест, который колдун выбросил в снег. Я долго ползал в сугробе у дороги, но всё-таки, на удивление, нашёл его! Слава Богу! Теперь я ни за что никогда не сниму его!
Одежда моя была вся мокрая от снега, и я поспешил домой. Там уже меня давно спохватились. Матушка встретила меня крестным знамением. Потом помогла мне скорее снять мокрую одежду и дала сухую переодеться. Я даже чаю не захотел пить, а сразу забрался на нашу печь и там проспал до позднего утра. Опоздал на работу. Проснулся, когда услышал голос матушки. Она оправдывалась перед бригадиром:
– Заболел наш парень. Ты уж не обессудь, Петр. Я его быстро на ноги-то поставлю.
– Да, сын у тебя здоровяк. Поди, напился вчера, вот и заболел.
– Что ты, что ты! Он у нас сроду не напивался.
А каталь-колдун после той ночи бесследно исчез из нашего села. Я же действительно заболел после ночного приключения. Особенно болела спина. Не мог даже с печи слезть без помощи. Пришлось через несколько дней вызывать «скорую помощь» из района, и меня на носилках вынесли из родной избы и увезли в больницу. А из больницы я вернулся уже горбатым.
Матушка столько слёз пролила. Одно радостно, что моя невеста Татьяна от меня не отказалась. Таких умных да добрых по белу свету искать – не найти. Только она одна и знает в деревне, что случилось со мной в ту ужасную ночь. Матушка тоже, видно, догадывалась. Да ещё вот вам рассказал. Мы ведь всё равно скоро расстанемся и никогда больше не увидимся. Я в Волховстрое выхожу. Еду в гости к дочери.
***
Пока наш попутчик рассказывал свою страшную историю, я очень боялась за девочек. Как бы он их не испугал этим кошмаром. Однако жгучий интерес победил у них страх. А в конце они уж совсем оживились. Когда наш сосед по купе вышел на своей станции, они мне даже сказали:
– Жалко нам этого дедушку. Что же он связался с этим колдуном?
Мне нечего было им сказать в ответ. Была я рада, что этот рассказ предупредил их, сделал своеобразную прививку от разных колдунов и новомодных экстрасенсов. Ведь в наше смутное время столько людей появилось, которые в колдовство верят, а в Бога нет. Тьму и зло признают, а в Свет и Добро не верят.
ДРЕВНИЙ СТАРИЧОК
В войну у меня погиб на фронте старший сын, мой первенец. Я сильно убивалась о нём: плакала день и ночь, работу забросила. Тут приходит наша бригадирша Анна и давай стыдить меня:
– Разве только ты одна сына потеряла? А все бабы работают, все на сенокосе...
Я её не слушаю, реву... Тогда она зачем-то и сказала мне, да так горячо:
– Это-то не горюшко, а горе – через полюшко!
Что она хотела сказать? Не знаю. Только я чего-то испугалась и тут же перестала плакать. Взяла грабли и пошла в поле, где бабы сено огребали да копнали.
Погода стояла жаркая – июль. И деревенские дети проводили всё время на озере: купались, на долблёнках катались. Моя младшая доченька тоже с ними была. Вот тут-то и случилась беда! Утонула моя младшенькая ...
Свет мне не был мил! Сижу дома, никого к себе не пускаю, особенно бригадиршу возненавидела за то, что накаркала мне ещё одно горе. Она тоже стала опасаться меня. Каждый день я ходила на кладбище, к родным могилкам. Однажды иду между могил, задумалась да и свернула куда-то не туда – заблудилась. Кладбище-то старое, всё заросшее, некому было в те тяжёлые послевоенные годы его обихаживать. Сколько людей погибло, сколько по тюрьмам сидело, сколько по стране разбежалось ...
До того я добродила да всё по высокой траве, что выбилась из сил. Села на чью-то могилку и плачу, плачу... Вдруг слышу: кто-то сквозь заросли пробирается. Вышел ко мне древний-древний старичок с большой бородой, на палку опирается и говорит:
– Что ты, милая моя, плачешь! Что ты грешишь! Твои дети в раю Господу радуются, а тебе всё печаль!
Я вскочила, как ото сна какого пробудилась. Осмотрелась – никого нету... Испугалась и давай снова дорогу искать. И что ты думаешь! Тут же и нашла. С тех пор перестала я реветь, а только молюсь об упокоении своих ребят. Да вот к вам в Череповец езжу в церкву – панихиды заказывать да сорокоусты. Рассказала на исповеди батюшке, тоже уже старенькому, что со мной было на кладбище-то. Сначала он спросил, откуда я приехала, потом подумал-подумал да и пошёл в алтарь. Выносит икону: на ней старый священник изображён. Я на него смотрю и глаз отвести не могу: так он похож на того старичка лесного. Батюшка мне объясняет:
– Это преподобный Антоний Черноезерский. Слышала о нём?
Я тут всё и поняла:
– Да как же не слышать! – говорю. - Ведь старый Черноезерский монастырь у нас под боком был. До революции там только одна церква стояла. А потом игуменья Таисия Леушинская женский монастырь начала строить, Троицкий храм. Его остатки до сих пор белеют над озером. Так неужто это сам преподобный Антоний меня утешить явился!
– Тебе виднее! Раз чувствуешь, что он, так теперь молись ему и благодари за благодатное утешение, – сказал батюшка и накрыл меня епитрахилью.
С тех пор стала я ходить к разрушенному монастырю и молиться преподобному Антонию, благодарить его. Стала я замечать, что на Чёрном озере монастырском в любую погоду будто бы дорожка какая проходит. Такая полоса пролегает по воде. Долго я никому об этом не говорила, думала, что мне кажется это. А тут как-то была я на Квасюнине у Раисы Ивановны на Спасов день и встретилась у неё с монашкой Натальей, что из разорённого Ярославского монастыря вернулась на родину к нам. Слово за слово и рассказала им о дорожке на озере. Тут мне Наталья и говорит:
– Это Преподобный дорожку-то давно уж проложил. К нам, грешным, по ней и приходит на помощь.
ГОСТЬЯ ИЗ-ПОД МОСТЬЯ
Не в укор будь сказано, ты меня, деушка, гостьей из-под мостья шутя назвала, когда я к вам в Череповец-то приехала. А знаешь ли ты, кого так зовут? Не знаешь! Так вот слушай, расскажу я тебе о ней. Только не пугайся сначала.
Было это года два назад. Хозяин мой занемог. Когда совсем худ стал, дали в колхозе лошадь, и отвезла я его в больницу. Врачи ничего уж не могли сделать. Упрекают меня:
– Что же вы пораньше-то его не привезли. Может, и помогли бы ему.
Я – реветь, говорю им:
– Да я его и сейчас-то еле уговорила поехать. Не привык он лечиться-то. Всё в работе и в работе.
Так и уехали мы назад в Дёмкино. Братец Александр, было, стал своё лекарство предлагать – шарики-те эти медовые с целебной глиной, только ничего уж не помогало. Укатали сивку крутые горки!
Умер мой хозяин. Царствие ему Небесное! А отпеть некому. В округе ни одного храма не осталось. Решила я его заочно в череповецкой церкви отпеть потом, когда к вам приеду, да все никак не могу выбраться. То погода осенняя плохая, то сама занемогла. Кругом один лес, деревни другие далеко. Ни к кому не сходишь погулять. Уныние страшное напало.
Раз вечером погасила лампу керосиновую и легла спать. Шумит лес за окном, видно, опять ветер дождь нагоняет. Только задремала, слышу какой-то стук дробный. Темнотища кромешная! Затихло, потом опять стукоток пошёл... Прислушалась: так это под моей кроватью стучит тросточка, с которой мой покойный хозяин последнее время ходил...
Неужто черти завелись в доме? Ведь сроду этой нечисти не бывало. Я всегда крещенской водой кроплю все стены в избе! Да и перед иконами молюсь перед сном. А в этот-то вечер так заунывала, что и не помолилась даже. Обмерла я и взмолилась:
– Царица небесная, спаси и защити!
Набралась смелости, встала, зажгла лампу керосиновую и посветила под кроватью-то ...
А когда увидела, что на тросточке-то корка хлеба лежит, а мышка от неё в щёлку юрк, так я всё и поняла. И такой смех на меня, грешную, напал, что долго ещё не могла уснуть, а все чего-то усмехалась. А потом заплакала и уснула.
Гостья из-под мостья, вот кто стучал! Мышь – это. Она из подполья вышла, как незваная гостья, и давай грызть корку. Вот и пошёл стукоток от этого. А всё по грехам моим этих страхов натерпелась.
На следующий же день собралась я и поехала в Череповец – отпеть моего покойного хозяина да сорокоуст заказать. А тут и ты, девушка, меня приветила - встретила ласковыми словами:
– Гостья из-под мостья!
НЕЧИСТЬ
Как-то в нашей деревне мужики с подростками сушили рожь в овине. Сидели кругом, пекли картошку в печной золе, разговаривали. В углах скреблись полевые мыши, почуяв обильный и вкусный корм. Один пожилой мужик, Павел, и говорит:
– Эти мыши полевые – тоже Божии твари. А вот крысы – это исчадье адское. Иначе не скажешь.
– Это почему же? Да противные и злые зверюги, но почему исчадье? – спросил кто-то из слушателей.
– А то и исчадье, что беду накликают, где ни появятся.
– Дак расскажи, дядя Павел, как это бывает-то?
– Ох, робята! Лучше бы вы этого никогда не ведали. Ладно, кое-то расскажу.
Павел помолчал, погружённый в воспоминания, и нехотя начал свое повествование:
«В молодости был у меня друг закадычный Венька. С пелёнок вместе играли. Матери-то наши были тоже подругами, да и жили бок о бок. Вот подросли мы, семилетку закончили и сразу нас председатель определил на работу в колхозе. А перед армией послал он нас на курсы механизаторов в район, и вернулись мы оттуда готовыми трактористами. Хорошо, ладно. Работать стали и получать хорошую зарплату. А тут и повестки в армию нам пришли. Матушки наши волнуются. Рассказывали, что дедовщина тогда была там. Но мы парни крепкие, ничего не боялись.
Мне легко было уходить в армию – никто без меня не тужил, кроме матери. А Веня больно кручинился: расставался он со своей любимой невестой Ириной. Устроили нам в клубе общий прощальный стол, как у нас говорят, отвальную. Вся молодяжка собралась, кто с нами попрощаться, а кто просто повеселиться. Мы с Веней и Ирой сидели за столом у самого окна, а напротив один хмырь уселся из соседней деревни. И чего он припёрся?
И вот когда уже все угостились и пошёл весёлый разговор и разные шуточки, мы с Веней почти одновременно посмотрели в окно и там увидели огромную крысу. Она сидела на перилах крылечка, которое было совсем рядом с нашим окном. Эта нечисть смотрела на Веню, и её взгляд был такой злобный и мрачный, что нам стало не по себе. Как будто она хотела съесть моего друга и гипнотизировала его эти страшным взглядом. Не передать то омерзение, которое мы испытали. Как будто мы неожиданно провалились в адскую бездну.
Так продолжалось несколько секунд, а потом она исчезла. Заметили её только мы с другом. А гости продолжали веселиться, ничего не замечая…
Быстро прошёл год нашей службы, начинался второй… Веня с Ириной постоянно переписывались, невеста слала ласковые письма и писала, что ждёт с нетерпением возвращения друга. И вот мы дома, в родной деревне. Радостные встречи, а потом и Венина свадьба. Председатель дал молодожёнам в кредит новый дом. Живите и радуйтесь!
После этих событий я не видел Веню несколько дней. И вот вдруг однажды утром моя матушка вернулась от колодца домой и не просто плачет, голосит, надрывая душу. Что случилось. Я подбежал к ней, а она и шепчет мне сквозь рыдания:
– Веня застрелился … и … Ирину застрелил.
Я обомлел… Ноги не держали, и я опустился на лавку. Веня, этот мой весёлый и сильный друг, убил себя и молодую жену! Не верю…
Но поверить пришлось. А дело было так. После свадьбы Венина мать и говорит втихаря сыну:
– Что же это такое, сын? Ведь Ирина-то беременна, да и срок уже месяца четыре. Мы, бабы, это на глаз определяем. Ты из армии-то вернулся и двух месяце не прошло… Куда же ты смотрел!
Бросился Веня к жене в свой новый дом. Схватил в безумии своё охотничье ружьё и застрелил сначала Ирину, а потом себя.
И была в нашей деревне необычная печаль. Хоронили их всем селом. Поминки опять были в клубе. И вспомнил я то зловещее видение в окне. Какой это ужасный знак был! Вспомнил я того хмыря из соседней деревни.
Стали поговаривать, что это он нашу Ирину соблазнил и бросил. Одним словом – ещё одна крыса, которая, кроме беды, ничего не может сделать.
СТАРУШКА ИЗ АКСЁНОВА
Давно мы не бывали в родной деревне, лет десять. Уж больно далеко мы залетели от родных мест. И вот, наконец, собрались и приехали к тёте Рае. Как-то раз пошли мы с матерью по ягоды, черницу собирать. Ходим по лесу, всё стало каким-то незнакомым за эти годы. И начали мы блудить, не можем тропинку в нашу сторону найти.
Вдруг кто-то замелькал между ёлками. Смотрим: древняя старушка с корзинкой бродит. Подошли мы к ней и спрашиваем:
– Бабушка, вы с какой деревни будете?
– А с Аксёнова, милые. Али заблудились?
– А мы с Квасюнина. Куда нам лучше-то повернуть.
Старушка как-то грустно смотрит на нас и молчит, словно расстаться с нами не хочет. Помедлила, а потом молча показала своей клюкой, куда нам идти. Мы и пошли в ту сторону, да вспомнили, что не поблагодарили старого человека. Оглянулись – а старушки и след простыл. Нигде её не видно. Мы ещё на всякий случай крикнули:
– Ау! Бабушка, спасибо!
Только эхо нам отозвалось …
Вот приходим мы домой в деревню, хвастаемся тёте Рае, что целое ведёрко черницы набрали. Рассказываем ей о своих впечатлениях. И тут я говорю нашей хозяюшке:
– Мы ведь чуть не заблудились. Спасибо старушка с Аксёнова нам дорогу показала.
А тётя Рая нам в ответ и заявляет:
– Вы, девку что-то путаете. Деревни Аксёново уже пять лет как нет. Кто уехал, кто умер. Одна вековуха Устинья дольше всех там жила, дак и она померла уже.
Тут моя сестра так ехидно и промолвила:
– Уж не с того ли света к вам эта бабушка приходила?
А тётя Рая задумалась:
– Кто его знает! Может, эта вековуха и приходила.
НЕ ПОПАЛАСЬ ПТИЧКА – УЛЕТЕЛА!
Как сейчас вижу эту старую женщину. Никогда не думала, что встречусь с чародейкой! А вот пришлось.
Было это в 1984 году. Точно год запомнила, потому что через два года случилась Чернобыльская катастрофа, и мы в те края уже не решались ездить. А в тот год посоветовали нам провести отпуск на юге Белоруссии, в деревне на берегу Днепра, совсем рядом с Украиной. Сняли небольшой домик со старым садом и видом на Днепр. Хорошо, вольготно. Почти всё время проводили на реке или в лес ходили за грибами и ежевикой. Соседи сначала к нам присматривались, а потом подружились с нами, даже на сенокосе мы им помогали. Люди добрые, приветливые. Только меня поразило, что все в округе отворачивались от одной больной старушки Анюты, чуждались её. А жила она прямо против нашего дома.
Сидит она одинокая на лавочке у своей хаты, возьму и подойду к ней. Она мне всю свою горемычную жизнь рассказала: как выдали её силой за нелюбимого, мужика грубого и жестокого, как в войну одна бедовала с детьми, как после войны заново и дом с мужем строили, и добро наживали. А то ведь в 46-м новорожденного сына не во что было завернуть. Ой, горе-то! И вот теперь одна… Муж умер давно, а сыновья разъехались по городам, даже весточки не шлют. Да ещё и болезни всякие навалились.
Я жалела Анюту, подходила каждый день к её скамейке, часто своим обедом угощала. Начали меня соседи предупреждать:
– Ты к ней не ходи. Она ведь колдунья!
А хозяин нашего дома даже историю рассказал, как она успешно ему зубы заговаривала.
Я по молодости этому не верила, пока она сама не начала рассказывать о своих чародейских делах. Видно, хотела мне своё «мастерство» передать, да я во-время спохватилась. Расскажу вам несколько эпизодов.
Раз я спрашиваю Анюту:
– Бабушка, говорят, вы знахарка, лечить людей можете. Это правда?
– Ой, моя птичка! (Она меня почему-то всегда так называла). Раньше лечила, а теперь сил нет. Ведь это какой тяжёлый труд! Вот послушай – один случай расскажу. После войны у нас на полях много мин и всякого железа оставалось. Ведь нашу деревню два раза немцы брали, и два раза наши отбивали. После войны молодые часто на поле калечились, особенно трактористы. Одного паренька убило миной, один сынок был у Агафьи. А в тот раз, о котором я расскажу, молодому мужику сильно ногу железом поранило. А ведь после войны прошло немало лет! Отвезли его в ближайший городок в больницу, лечили – лечили и залечили. Гангрена началась. Хотели ногу отрезать, а он ни в какую! Плачет, хоть и мужик, и говорит:
– Лучше я умру, а ногу отрезать не дам.
Конечно, была у него с матерью надежда на меня. Что говорить! Как привезли его домой, так тут же его мать ко мне и прибежала:
– Анюта, помоги! Дорого тебе заплачу за сына!
– Привози его ко мне. Чем могу, помогу.
И стала я его лечить. Сделала целебную мазь. Намазала больную ногу, холстом завязала всю плотно. И так молилась, что пот выступил на лице. Ведь все эти мои молитвы тайные очень сильные. Только даются они мне с большими трудами и с болью всего тела и души. И так он прожил в моей хате три дня. Каждый-то день я новую повязку ему делала и заклинала его от раны. На третий день он повеселел, дала я ему палку в руки и сказала:
– Теперь иди домой своими ногами.
– Да как я, тётя Аня, пойду. Ведь нога-то не даёт шагу сделать.
– Вставай и иди! Я знаю, что говорю.
Он встал и сделал несколько шагов. Оказалось, что идти может, нога не болит.
На прощание, я его предупредила:
– Неделю сиди один дома. Ни с кем не разговаривай. Не матерись! Не кури и не пей. Иначе вся твоя болезнь к тебе назад вернётся. Как хочешь. Сам решай, что тебе лучше.
Ушёл мужик, а я болеть снова начала. Так утомилась с ним. И вот пяти дней не прошло, как бежит его мать ко мне и плачет:
– Сын-то снова слёг! Все было хорошо. Да на четвёртый день не выдержал. Мужики к нему пришли и смеются над ним:
– Говорят, Анюта заколдовала тебя. Теперь не пьёшь и не куришь. Давай хоть в карты перекинемся.
А как сели за стол, пиво появилось, и трёп пошёл с матом. Часок посидели – а сын и на пол повалился. Так нога заболела. Переложили его на постель. Анюта, помоги!
Рассердилась я и отказываюсь. Не шуточное ведь дело – такую больную ногу вылечить. С гангреной не шутят!
Мать этого дурака плачет и не уходит. Умоляет помочь. Я не выдержала такой материнской печали и согласилась снова помочь.
Что ж! И снова его вылечила. Только какой ценой для себя! Думала – умру после этого. Вот, моя птичка, какой это труд! Правда, через год этот мужик попал в аварию на тракторе и погиб.
В голосе бабушки Анюты послышались и печаль, и гордость. А я ужаснулась этому рассказу. И до поры ему не верила.
Но вот пришлось убедиться самой, кто такая на самом деле эта старушка. Однажды я взяла миску с горячим супом и пошла через дорогу к Анюте. Я беспокоилась: старушка второй день не выходит на улицу. Не слегла ли? Действительно, я зашла в хату и вижу Анюта лежит на кровати и стонет. В её доме я была впервые, раньше мы беседовали на лавочке у дома. Было просторно, никаких перегородок, только за большой печью маленький чуланчик да кровать хозяйки стоит в нише с откинутым пологом. В красном углу большая старинная икона Богородицы, по полу важно разгуливает чернущий кот с жёлтыми хитрыми глазами. Этого кота я ни разу на улице не видела, хотя жили мы по соседству. Меня сразу какое-то смущение охватило, словно я под слабым током оказалась. Я покормила больную, а она просит:
– Не уходи! Посиди со мной. Как тяжело одной-то лежать. Какой-то груз меня давит. Тяжко!
Я села на скамейку у стены, и мы стали беседовать. Я хотела успокоить старушку. Сначала шёл обычный разговор, а потом постепенно Анюта словно взяла в свои руки течение беседы и без конца что-то говорила, и говорила… Я перестала понимать её речь и почувствовала сонливость и какое-то скрытое насилие, которое начало мной овладевать против моей воли. Одновременно я ощутила небывалое омерзение и желание выскочить на улицу. Я с трудом поднялась, словно кто меня удерживал, и в смущении пробормотала:
– Извините, бабушка Анюта! Меня дома ждут к обеду муж и дети.
Я выскочила из дома этой чародейки, которой почти удалось ввести меня в транс, как говорят современные экстрасенсы.
Что со мной происходила? Меня потряхивало, и всё тело ломило. На улице я перекрестилась и поцеловала нательный крест. Видимо, он меня и спас у последней черты. Не поймалась птичка – улетела!
НЕЗАБУДКИ
Мы часто не понимаем, что даже человек опустившийся, утративший дом, семью, работу, внешние приличия, а главное – надежду, Богом всё равно не забыт. Что невозможно человеку, то возможно Господу. Расскажу в связи с этим удивительную и очень печальную историю.
Долгое время мы посещали кладбищенскую церковь на окраине города. Нас очень привлекал туда её настоятель, человек глубоко верующий и очень горячий в своей вере. В те времена он многому нас научил и не только в церковной жизни, но и в бытовой. Он смело проповедовал, каким должен быть христианин и перед Богом, и перед людьми. Честно говоря, мы его побаивались, словно он был нашей совестью.
Приход был небольшой, все друг друга знали и старались поддержать друг друга в смутные 90-е годы. В отличие от церквей в центре города, у ограды нашего храма не было нищих. Видимо, им неуютно было среди могил, да и добираться пешком далеко и лень. Исключением был только один бомж. Высоченный мужчина, когда-то могучий и сильный, а теперь обтрепавшийся, пьющий, но всегда с добрым выражением на измятом лице. Старые прихожанки его жалели. Денег давали мало, у самих не было, но подкармливали. Бывало, идёшь ранним утром на службу в церковь и видишь, как Павел, так звали этого несчастного, уже сидит у дорожки на бугорке и с удовольствием ест принесённую ему картошку с хлебом. Жалкая картина!
Но видели мы порой и отвратительную картину: пьяный Павел валяется прямо на снегу, иногда на тропинке, и что-то бормочет невразумительное. И это недалеко от храма!
Между тем у всех создалось такое впечатление, что этот ужасный человек тоже прихожанин нашего храма. В минуты просветления он робко заходил в церковь, стоял у самых дверей и даже опускал какие-то монеты в ящик для пожертвований. Настоятель пытался неоднократно помочь бедолаге выкарабкаться из этой ямы пьянства и беспризорности, но всё было тщетно. Раза два он договаривался с психиатрической больницей и отправлял этого горького пьяницу на лечение от алкоголизма. Павел возвращался свежий, побритый, в чистой одежде, которую покупал ему настоятель. Все пожилые прихожанки очень радовались такому преображению человека. А сам Павел был весел и горд своим достойным видом. Однако этого праздника хватало ненадолго. Через неделю или две всё начиналось сначала. В конце концов, дошло до того, что этого мученика собственной страсти к вину перестали пускать даже в ночлежку. Никто не знал, где он ночует, да и не думали об этом, занятый тяготами собственной жизни.
И вдруг обнаружилось, что Павел ночами спит в грубо сколоченном туалете на кладбище. Поужасались: зима-то стоит свирепая. Страшно! Но опять никто ничего не смог сделать, чтобы спасти человека. И пришёл неизбежный конец: несчастного нашли утром замёрзшего и уже окоченевшего. Его похоронили, как хоронили бомжей в 90-е годы, то есть в чёрном мешке для мусора. Прихожане пожалели – пожалели падшую душу и вскоре о ней забыли…
Однако пришла весна, и на том бугорке, где обычно сидел Павел, собирая жалкую милостыню, расцвели незабудки… Вот ведь чудо! Никогда их здесь не росло, а тут весь холмик сплошь покрыли прекрасные нежные голубые цветы. Прихожане по пути в храм останавливались и с удивлением смотрели на этот праздничный холмик. Он казался фантастическим приветом из иного мира, словно умерший Павел безмолвно говорил нам:
– Люди, я всё равно вас люблю. Простите и вы меня.
И люди шептали крестясь:
– Бог простит!...
НОЧНОЙ ВИЗИТ
Давным-давно, ещё в молодости, жили мы на квартире у одной женщины. Комнатушка была небольшая, и наша кровать стояла вплотную к окну. В тех местах на окнах всегда были ставни. Мы их закрывали только зимой, а весной и летом предпочитали держать открытыми, хотя окна нашей избы располагались довольно низко. Любой человек при желании мог подойти к окну и посмотреть к нам в комнату. Однако мы жили на окраине города, улица наша всегда была пустынной, редкий прохожий спешил по ней.
Однажды, было это в начале мая, я неожиданно проснулась рано утром от стука ставней нашего окна. Кто-то с шумом их захлопнул, в комнате стало темно. Я села и спросонья посмотрела на окно. Вдруг половинки ставен приоткрылись, и в образовавшийся просвет на меня уставилась с усмешкой незнакомая молодая женщина. Её красивый и таинственный облик поразил меня. Форточка была приоткрыта, и я с испугом спросила незнакомку:
– Кто Вам нужен?
Но она молчала и так же загадочно на меня смотрела. Я разбудила мужа, он тоже успел увидеть это видение в окне. Но после этого ставни опять с грохотом захлопнулись, и больше уже никто к нам не заглядывал.
Нам стало не по себе. Мы разбудили наших хозяев и спросили:
– Вероятно, к вам пришла какая-то женщина. У нас в окно заглядывает.
– Да мы никого и не ждём. Вроде некому к нам приходить. Да ещё ночью! – ответила хозяйка.
Хозяин и мой муж оделись, хозяин взял с собой железный прут, который у него хранился в сенях, и они вышли на улицу. Вернулись растревоженные, и муж удивлённо сказал мне:
– Подхожу ближе к нашему окну, никого нет кругом. И главное – нет даже следов к окну и под окном. Там же грязь, глина. Любой бы след отпечатался. А ведь она, эта женщина, дурачила нас довольно долго. Должна была бы наследить!
Долго мы гадали, что же это было? Так и не разгадали.
АРМЕЙСКИЕ БЫВАЛЬЩИНЫ
У СТРАХА ГЛАЗА ВЕЛИКИ
Рассказывал мой дедушка одну бывальщину. Неужто и вправду так было? Вот его повествование:
«Наш полк в Первую мировую войну расположился в одном южном городишке. Ждали нового назначения и отдыхали. От нечего делать играли в карты, у кого деньги были – выпивали. Вечерами нередко собирались компаниями и дурачились. Народ-от всё молодой, задорный. И вот однажды поспорили наши солдаты, кто самый храбрый. Стали вспоминать разные случаи, когда шли боевые действия. Много мы тогда разных опасных случаев вспомнили. Оказалось, что в нашей компании почти все – молодцы и уже не один раз доказали свою храбрость. И тут один из солдат, ехидный такой парень, говорит:
– В бою-то легко быть смелым! Там в штыковой атаке или ты немца – или он тебя. А вот кто осмелится в полночь на кладбище пойти да кол забить между могилами? Вот того я зауважаю.
Все с презрением отвергли это предложение как какую-то детскую шалость и даже кощунство. Ведь все крест носили и молитовки, написанные матушками, за пазухой хранили. Да и приказ отправляться ждали с минуты на минуту. Однако был среди нас молоденький солдатик – новичок, вот он-то и смело вызвался сходить на кладбище. Мы его отговаривали от этой дури, но он заупрямился. В бою он еще ни разу не был и решил нам показать, что и он храбрец.
И вот вытащил он кол из изгороди и пошёл на кладбище. А мы продолжили беседовать. Но как-то тревожно нам было за молодого паренька. Его долго не было, и мы уже забеспокоились. А тут ещё послышался сигнал сбора, мы и заметались. Не бросать же бедного солдатика на кладбище! Видать что-то с ним случилось. Мы, человек пять, пошли его искать.
В темноте старое кладбище и впрямь страшило своей мрачностью и непроглядной темнотой. Но что поделаешь? Мы продолжали искать нашего однополчанина. Долго кричали, звали его, но никто не откликался. И тут в кромешной темени я натыкаюсь на кол, вбитый в землю, а рядом нашего бездыханного солдатика. Стали его поднимать, а его что-то не отпускает от земли. Конечно, и нам стало не по себе, хотя мы народ бывалый и ни в какую чертовщину не верим. Догадались достать спички, зажгли сухую ветку и тут мы увидели, что кол-то был вбит в полу шинели солдатика, поэтому он и не мог идти, а потом, видно, от страха потерял сознание. Решил, что его мертвецы не пускают от себя… Страшно подумать, что он, бедный, пережил тогда!
Пришлось новобранца доставлять в госпиталь, а потом его комиссовали. Говорят, вернулся домой, в свою деревню весь седой. А какой бы храбрый солдат из него вышел!»
КАК ОДИН НАШ СОЛДАТ ПЯТЕРЫХ НЕМЦЕВ В ПЛЕН ВЗЯЛ
Моя мать в Отечественную войну служила телефонисткой на границе с Норвегией, на полуострове Рыбачий. Там стояли наши зенитные батареи. Мать спустя годы нам рассказывала:
«Жили мы в землянках, которые с большим трудом были вырыты в каменистой почве. Продукты нам сбрасывали с самолётов, так как по морю добираться сюда очень опасно. Немцы бомбили и топили наши суда. И наш караван только чудом сюда добрался. Летом и осенью мы собирали ягоды и грибы, которых кругом была тьма. Недалеко от нас был «птичий базар» - это такой крутой скалистый берег. Солдаты лазили туда с риском для жизни и добывали птичьи яйца. Зимой нас засыпало снегами, с трудом откапывали вход в жильё. Весной затапливало талой водой, и только на верхних нарах можно было спать в землянках. Случалось нашим зениткам сбивать вражеские самолёты над морем, а иногда нам с болью приходилось видеть, как гибнет на наших глазах наш советский самолёт, сбитый фашистами. И ни чем мы не могли помочь нашим лётчикам.
Иногда в глухое зимнее время выдавались тихие дни. Как-то раз в такой спокойный день двое солдат отпросились поохотиться. Нередко на снегу видны были заячьи и лисьи следы. Командир отпустил, но приказал им держаться вместе. Мало ли что! Солдаты ушли на охоту. После их ухода где-то вдали промелькнул немецкий самолёт, и опять всё стихло.
Прошло время, и вот возвращается только один из солдат, какой-то сердитый, и говорит, оправдываясь:
– Васька чего-то на меня разозлился и отстал. Поругались мы с ним.
Прошли полчаса, и вдруг мы видим небывалую картину: под прицелом автомата наш солдат Василий ведёт пятерых немцев. Их сразу окружили. Началось расследование.
Оказалось, что это были десантники, которых сбросили с немецкого самолёта. Только они собрались вместе, как наш солдат выскочил из кустов с автоматом и закричал «Хенде хох! Бросай оружие!». Немцы подумали, что окружены солдатами, тут же бросили оружие и сдались. А Василий взял их на прицел и погнал в нашу часть.
Но самое интересное выяснилось позже. Автомат Василия был не заряжен! Весь боезапас остался у другого солдата, который его бросил и вернулся в часть первым.
Командиры рассудили так: отважного бойца Василия представили к награде, и он получил медаль «За мужество», а другой получил наказание. Какое не помню».
О ЖАДНОМ ПОЛЯКЕ
Наш односельчанин Петруша больно остёр был на язык. Вечно над кем-то подшучивал да небылицы разные плёл. Его даже Тёркиным прозвали в деревне. Вот и в этот его рассказ трудно поверить, но он клялся, что так всё и было, как он говорил нам:
«Вернулся я с фронта, как вы сами знаете, летом сорок пятого прямо из Польши. Мы её освобождали от фашистов и много нашей кровушки пролили. Многие поляки тогда нас благодарили и всячески угощали. Мы гордились нашей Победой и думали, что так и надо нас – победителей ублажать. Однако как-то в селе нарвались на очень прижимистого поляка. Мы подъехали к его усадьбе на танке, вышли попить водицы у колодца и перекусить. Наша полевая кухня не поспевала за нами. Ну, думаем, хозяева нас угостят как дорогих гостей. Не тут-то было! Сначала хозяин прятался от нас, мы сами вошли во двор и стали его звать: «Пан, пан!» Он вышел и так недружелюбно на нас уставился. Мы ему пытаемся объяснить, что пить хотим. Где у него колодец? Несколько раз повторили:
– Пить! Пить!
Тогда он осмелел, ухмыльнулся и показывает рукой: дескать, деньги давай! Мы, конечно, удивились, а я сразу догадался: этот жмот думает, что мы у него горилку просим. Он меня и рассмешил, и обозлил. И решил его проучить: пусть не думает, что все русские – пьяницы. Нашим танкистам и говорю:
Ребята, сейчас будет розыгрыш. Не мешайте мне.
Подошёл я поближе к поляку, говорю ему и руками помогаю, показываю:
– Нет у нас денег! Вот только один танк у нас. Купи за две бутылки.
Наши парни меня схватили:
– Ты что, очумел! Под трибунал пойдёшь, и мы с тобой!
Я им спокойно отвечаю:
– Не волнуйтесь! Танк при нас останется.
Я и сам всё это затеял как бы шутя. Не думал, что этот хозяин такой тупой и жадный. Да и к чему ему танк?
Однако поляк задумался и потом согласно кивнул головой. Вынес нам две большие бутылки горилки, вручил мне и собрался уже залезать на танк. Знал что ли, как им управлять?
Тут наши парни всполошились завели мотор, я едва успел заскочить к ним, и поехали, поехали… А поляк стоял на дороге и показывал нам вслед кулак.
Мы думали, что этим дело и закончится. Однако следом за нами этот скаред приехал на лошади в нашу часть и подал письменную жалобу. Переводчик перевёл с польского содержание и засмеялся: поляк серьёзно требовал вернуть ему танк. Прочитал командиру, а тот тоже давит смех и говорит через переводчика:
– Хорошо, мы разберёмся и вам письменно ответим.
Вызвали нас, и командир уже не смеялся, а стал очень злой. Кричит:
– Что, победители! Под трибунал захотели!
Все наши попритихли, а я и говорю:
– Товарищ командир, ведь он нам воды попить не дал. Сразу горилкой решил торговать. Меня зло взяло, вот и решил немного пошутить.
Командир смягчился и только сказал:
– Шуточки эти дорого бы всем вам обошлись. Но я понимаю, что вы не собирались танк продавать. Ладно, будем считать, что это произошло из-за непонимание языка.
КИРПИЧ
Приехал к нам в деревню один молодой офицер и рассказывал в нашей компании об одном смешном случае:
«В 1950-м году направили нас, молодых выпускников Иркутского военного училища, сразу в Польшу. А мы, дети войны, за эти годы так наголодались и холоду натерпелись, что жизнь в гарнизоне за границей показалась нам раем. Мы все исправно служили. Кормили нас прекрасно, так что многие парни как-то выправились, похорошели и даже как будто подросли. И конечно, мы повеселели, шутить стали. Мирная жизнь к нам возвращалась, и мы были полны надежд.
Прошёл год, и начали нас по очереди отправлять в отпуск. Все по родине скучали и ждали этого момента, когда увидят своих родных. Отъезд в отпуск обычно справляли весело. Отпускник устраивал небольшую пирушку на прощание. Только один офицер не отпраздновал свой отъезд. Он всё время нас чуждался, жил сам по себе и был вечно кислым и недовольным. Видно, не хватил лиха в военные годы. Поэтому и служба ему была в тягость, и хорошее питание – не в новость. И вот решили мы над ним подшутить. Тихонько подложили ему в чемодан кирпич. Знали, что с таким странным грузом задержат его на границе.
Так и вышло. Долго его мурыжили, говорят. Весь кирпич по мелким кусочкам обследовали, но, конечно, ничего не нашли, кроме глины. Не один раз допрашивали его, спрашивали, зачем он кирпич в Россию вёз. Он только кислился и отвечал одно и то же:
– Сослуживцы подсунули.
Так его и отпустили домой в конце концов. Но неделя отпуска была потеряна. Сообщили в наш гарнизон. Нас, конечно, наказали, но слегка. Сам командир чему-то улыбался. А того офицера с тех пор прозвали «Кирпич». Правда, он как-то среди нас пообтесался малость, стал помягче.
Людмила Яцкевич, доктор филологических наук, член Союза писателей России
