«Третий номер»

 

         Надя Гордиенко напоминала лягушонка, когда улыбалась: губы растягивались, глаза сужались, на правой щеке появлялась ямочка – того и гляди заквакает от радости. В школе ее так и дразнили: «Квакушка».

     Но сейчас девушке было не до веселья. Она в третий раз пришла в военкомат Оренбурга, зажав в руке бумажку, на ней красивым почерком написано заявление об отправке на фронт.

       В степном селе, лежащем у подножия Общего Сырта, где Надя закончила семилетку и отработала три года в полеводческой бригаде колхоза,  её  настырность воспринимали с юмором. Подсмеивались колхозники над желанием девушки, считая, что у Гордиенко «не все дома».

     Что до дома, то Надя выросла без отца, а мать и бабушка уже устали её отговаривать. А до того вбивали, талдычили: война — проклятое, не  женское занятие.

       «Квакушка» будто и не слышала увещеваний.

       Военный комиссар Донников, с припухшими от хронического недосыпа веками, с большими залысинами, сходящимися на затылке, долго не мог взять в толк, зачем к нему впустили эту, в «метр пятьдесят», девчушку. А когда до него дошло, чего она хочет и что делает не первую попытку, Донников задумался.

       Затянулся папироской, провел по залысинам. «А, будь что будет, — махнул рукой комиссар. — Тут у нас уральское ополчение формируется. Давай-ка заявление…».

       И размашисто написал на листке резолюцию.

       Глубокой осенью 1941 года Гордиенко попала в составе уральской роты на Калининский фронт. Их расквартировали недалеко от старинного городка Калязина. Рядом текла великая река Волга.

       Через реку, над водной гладью, громоздились пролеты железнодорожного моста. С грохотом, эхо которого отлетало по пролетам и далеко по округе, по мосту тяжело проходили составы: редко — днем, часто — ночью.

      Днем-то все боялись налетов на мост фашистских самолетов. Фронт, где шли настоящие бои,  уже дышал в затылок: областной центр Калинин был в руках у немцев, их дивизии,  через сопротивление Красной Армии, шли на Москву, в сторону Дмитрова и Волоколамска.

      И мост на Волге нужно было беречь как зеницу ока, он много значил для центрального и северо-западного направлений наших войск.

       Для бойца Надежды Гордиенко служба в ополчении началась как раз на том самом мосту.

       — Вас определили во взвод охраны, — объяснил ей командир ополчения. — На дежурства будете выходить,  в основном,  ночью. Объект чрезвычайно важный — железнодорожный мост через Волгу. Справитесь?

       -Так точно, товарищ полковник, — отчеканила Гордиенко.

     И, отдав приветствие, опустила руку от виска, добавила:

      — Можете не сомневаться…

       Зима вступила в свои права. Днем валил снежок — то переставал, то снова шел. Ближе к ночи по берегам Волги полз, извивался низкий туман — к морозу. И на самом деле мороз крепчал, даже свирепствовал. Надя чувствовала его дыхание, хотя на ней были ватные штаны, окороченный полушубок и валенки.

       Она стояла в охранной будке у насыпи. Когда к будке подходил другой дежурный, Гордиенко, оставив  ключ от будки и некоторые знаки сигнализации, отправлялась в обход по левой стороне моста, до противоположного берега. А с того берега сюда шел дежурный по правой стороне.

       Потом они меняли друг друга.

        Под утро глаза уставали. На ресницы налипал иней. В горле противно холодило от мороза. Так хотелось привалиться спиной к раскаленной черной буржуйке в будке. Надя остановилась на минуту. Перехватила из руки в руку фонарь, которым освещала рельсы, когда делала обход, поправила на плече винтовку. Клочья мглистого тумана поднимались от реки к пролетам моста, порой они скрывали огонек в дежурной будке на берегу.

        В какой-то миг Гордиенко почудилось, что она услышала голоса внизу, под мостом. Надя напряженно вслушалась в тишину. Никого нет. Ей непременно захотелось посмотреть вниз, может, думала она, там кто-то и есть. Гордиенко шагнула к перилам, хотела опереться рукой на стальные поручни, но рука ее свободно скользнула по воздуху, не найдя опоры, и девушка, потеряв равновесие, полетела с пролета.

      Там был разрыв в поручнях, невидимый ночью.

      Она даже не успела закричать от неожиданности, машинально глотнула холодного воздуха, и как бы ледяной ком застыл в горле. В том месте уже начиналась насыпь, и Гордиенко повезло, что намело сугроб — фонарь отлетел в сторону, она по грудь утонула в снегу. Жар охватил её от испуга, капельки пота выступили на лбу. Слава Богу, руки, ноги были целы, «Квакушка» не растерялась. Кое-как выбравшись из сугроба, она подобрала фонарь и стала взбираться по насыпи, иногда откатывалась вниз, снова поднималась. Вся разгоряченная, будто только из бани,  Надя,  наконец, вышла на полотно железной дороги. Переведя дух, затопала к будке.

      Она сразу хотела всё  рассказать напарнице, Римме Смирновой, такой же, как и сама, ополченке. Подойдя ближе к будке, передумала — ещё  поднимет подружка на смех.

       — Тебя уже потеряли, боец Гордиенко, — встретила Римма — куда ты подевалась?

      — Мне послышалось, что под мостом какие-то голоса, я туда спускалась, — объяснила Надя. — Проверила, там никого.

  — Как же ты мимо будки могла пройти? — усомнилась Римма. – Чего-то я не верю.

  — Как? Как? Так! — вдруг резко выдала Гордиенко. — А ты, Римка, попусту не болтай.

      С дежурства они  возвращались в казарму молча.

      Фронт проглатывал людей, как многоголовый Змей Горыныч. В пасть ему бросали всё новые  жертвы. А на место погибших опять приводили  других. На московском направлении солдат у Красной армии не хватало, в ход пошли и ополченцы.

     Неожиданно Гордиенко сняли с дежурства на мосту и вместе с ещё несколькими уральцами за одну ночь из-под Калязина перебросили на передовую.

       Надя оказалась в артиллерийской части, точнее – в автовзводе этой части. Ее назначили помощником шофера и присвоили «третий номер». В обязанности  «третьего номера»  входила работа по заводке машин.

        В перелеске, где стояла часть, в широкой ложбине, была выкопана в земле огромная траншея. Сверху – накат из бревен, засыпанных землей — это и был автопарк. Здесь стояли машины-тягачи, которые перевозили пушки. Три машины. Может, как Надя подумала, поэтому её и называли третий номер?

      Рано утром, когда, кроме часовых, все спали, Гордиенко спускалась в землянку. Она поочередно поднимала капоты у машин, подсасывала бензин, а после начинала заводить двигатели, чтобы к назначенному часу тягачи были готовы к выезду. И ещё не было случая, чтобы Гордиенко подвела автороту: машины выезжали вовремя.

         От заводки в землянке, хотя и была вытяжка, витало облако выхлопных газов, было трудно дышать. Уши закладывало от шума. Поэтому, когда три мотора уже  тарахтели  разогретые, Надя выбиралась оттуда, как после угарной бани, — буквально выползала на четвереньках. Отдышавшись на свежем воздухе, приходила в себя.

      И вот однажды в таком виде: ползущей на четвереньках из землянки, увидел её командир дивизии Жданов.

        — Это ещё что такое? — недоуменно крикнул он. — Как понимать?

       — Товарищ гене…- начала была она, но полковник остановил её жестом.

       — Это наша заводчица, боец Гордиенко, товарищ генерал, — стал пояснять командир полка Наумов. — Понимаете, трудно там от выхлопных газов, вот она и выходит обратно…

        — Трудно дышать! — возмутился генерал. — Что же вы мучаете бедную женщину, а точнее – Жданов еще раз окинул взглядом уже поднявшуюся на ноги и донельзя смущенную Надю — симпатичную девушку. Непорядок, непорядок! Пошли её хотя бы в центр армии — там организуются курсы радистов…

        — Слушаюсь, товарищ генерал, — отчеканил Наумов.

  И выполнил пожелание командира дивизии. Надю Гордиенко направили в штаб армии. С начала  она была телефонисткой. А потом, чуть подучилась  и стала радисткой, в разведывательном центре. Ее позывной: «Третий номер».

      Надя дошла до Берлина. После Победы вернулась в родной Оренбург  и прожила  в семейном счастье до глубокой старости.

     21 февраля  2020.

ВОЛОГДА - ОРЕНБУРГ