В Троицкую родительскую субботу, когда монастырская служба идет в кладбищенской церкви, кажется, что все сестры, живые и ушедшие, соединяются за ней. Стройными рядами стоят серебряные крестики, словно за стенами храма молятся игуменьи, монахини, послушницы, упокоившиеся здесь. Каждая из этих небесных насельниц Пюхтицы достойна отдельного рассказа. О ком-то есть уже книги, о ком-то – только статьи. О ком-то пока нет ничего. Но был и существует еще один «дальний» круг Пюхтицы, куда входили (и входят) миряне, которые всей душой полюбили монастырь, приезжали сюда за духовной поддержкой и утешением. В дневниках известного дирижера Евгения Александровича Мравинского есть удивительные воспоминания о его посещениях Пюхтицы, переживании монастырской литургии, о беседах с мон. Силуаной (Соболевой), заведовавшей монастырской гостиницей. Многие из тех, кто десятилетиями приезжал в Пюхтицу, наверное, мечтали бы упокоиться здесь. И некоторым такая возможность была дарована.
Если идти через кладбище в сторону источника, то почти на выходе, недалеко от лестницы, с левой стороны, находится могила Марии Ефимовны Сергеенко. Она скончалась в Ленинграде в 1987 г., и по ее просьбе, с разрешения монастыря и благодаря содействию Сергея Алексеевича Беляева, известного историка и ее ученика, была похоронена на Пюхтицком кладбище.
Чуть позже я расскажу о ее жизни в хронологическом порядке, но сразу же хочется упомянуть о том, чем она наиболее известна. В годы войны она отказалась от эвакуации из осажденного города и во время блокады переводила «Исповедь» блаженного Августина. Может, и выжила благодаря этому. Это лучший перевод данного произведения. Позже ее коллега и друг скажет, что если бы Августин писал по-русски, то именно так звучала бы его «Исповедь».
«Что же Ты, Боже мой? Что, как не Господь Бог?.. Высочайший, Благостнейший…; самый Далекий и самый Близкий, Прекраснейший и Сильнейший, Недвижный и Непостижимый; Неизменный, Изменяющий все, вечно Юный и вечно Старый, Ты обновляешь все и старишь гордых, а они того и не ведают; вечно в действии, вечно в покое, собираешь и не нуждаешься, несешь, наполняешь и покрываешь; творишь, питаешь и совершенствуешь; ищешь, хотя у Тебя есть все… Что сказать еще, Господь мой, Жизнь моя, моя Святая Радость? И что вообще можно сказать, говоря о Тебе?» [1]
Кроме этого она переводила христианских первоучителей – письма свщмч. Киприана, «Церковную историю» Евсевия Памфила, Тертуллиана «О покаянии», Климента Александрийского. В то время она не смогла бы опубликовать их под своим именем, светским ученым запрещалось издавать тексты, связанные с христианством. Митрополит Антоний (Мельников) (1924–1986, с 1978 г. митрополит Ленинградский и Новгородский) позволил ей подписываться его именем, так что все эти произведения вышли в свет при советской власти в «Богословских трудах». Со стороны Марии Ефимовны это было своего рода самоотвержение ученого: ей было безразлично, стоит ли под переводами ее имя, ей было важно, чтобы эти книги дошли до читателя. [3]
К сожалению, я лично не знала Марию Ефимовну. Мой рассказ основан на статьях о ней, воспоминаниях ее учеников, прежде всего С.А. Беляева (сына протоиерея Алексия Беляева, служившего в Пюхтице, и ученого, под руководством которого обретены десятки святых мощей последнего времени) и, главное, на ее собственных книгах, которые я позволю себе цитировать в определенном объеме, чтобы и вы могли получше узнать Марию Ефимовну.
Родилась она в 1891 г. в Черниговской губернии, её мать происходила из дворянского рода Криницких. Именно она дала дочери религиозное воспитание. Детство Марии было счастливым и беззаботным: любимые книги, великолепный сад. Она вспоминала, как мама каждое утро вставала с ней перед иконами на молитву, читала ей Евангелие. Никто не уходил из этого дома неутешенным. Местные крестьяне считали ее маму «святой».
«Как он был хорош, Чернигов моих детских и отроческих лет, тихий, тихий, без заводов и фабрик, без двухэтажных домов и мощеных улиц, весь в садах, с узенькой речкой и густой рощей в середине города – деревьев тогда в Чернигове было вообще больше, чем людей. Овеянный дыханием седой старины, видевшей на своей земле людей, которыми гордится наша история, …щедрый и ласковый, он уже давно жил мирной жизнью провинциального захолустья, которую мы, в юношеском неведении и с юношеской дерзостью, называли мещанством и которая теперь представляется утраченным раем.» [2]
Мария Ефимовна окончила Черниговскую Министерскую гимназию. В 1910 г. приехала в Петербург и поступила на историко-филологический факультет Высших (Бестужевских) женских курсов, окончила их по отделению классической филологии (1916).
«Когда сейчас (…) я спрашиваю себя, в чем же было очарование наших Курсов, – а сила его так велика, что полвека спустя после того, как за мною закрылись их двери, не бойся я слишком сильного впечатления на прохожих, – я неизменно застывала бы в земном поклоне перед домом 33 на 10-й линии Васильевского острова, – я все больше утверждаюсь в мысли, что нас покоряла и на всю жизнь покорила та нравственная атмосфера, которой мы дышали все годы нашего пребывания на Курсах.» [2]
После этого Мария Ефимовна преподавала в женских гимназиях, потом в Саратовском университете. Здесь важную роль в ее судьбе сыграли уроки латинского языка, которые она давала известному ученому-генетику и селекционеру Николаю Ивановичу Вавилову. Они были весьма необычными – сразу же началось совместное чтение трудных оригиналов с пояснениями Марии Ефимовны. Общение с этим гением науки определило одно из главных направлений ее исследовательской работы – занятие римским сельским хозяйством, и шире Римом. До этой встречи ее больше интересовала древняя Греция, чем Рим.
В 1929 г. Мария Ефимовна возвратилась в Ленинград, где работала в Государственной публичной библиотеке и 1-м Ленинградском медицинском институте (сначала преподавала, потом заведовала кафедрой латинского языка).
В блокадные годы Мария Ефимовна готовила врачей для фронта и продолжала научную работу, в числе других ленинградских историков в блокадную зиму она принимала участие в «научных чтениях», регулярно проводившихся в подвале архива Академии наук. Можно представить, как в голодном городе звучал ее рассказ о природе древней Италии, ее виллах и фермах, растениях и яствах. О ее докладе писали в «Блокадной книге» Д. Гранин и А. Адамович. Тогда же она перевела «Исповедь» блаженного Августина. Мария Ефимовна вспоминала время работы над переводом как одно из счастливейших в своей жизни, хотя трудилась она, умирая от голода и холода, без надежды на публикацию, повинуясь лишь внутреннему чувству. О том, что именно этот труд помог ей пережить блокаду, свидетельствует ее собственный комментарий к «Исповеди». Она писала так: как малые дети в момент опасности бросаются к матери, так и взрослые в опасности бросаются к Богу, потому что нет больше у них никакого утешения. В 1943 г. Мария Ефимовна защитила докторскую диссертацию о римском сельском хозяйстве. [7]
Сохранились ее воспоминания о блокаде. Тяжелые и правдивые. «В зиму 1941/42 г. жители Ленинграда держали экзамен на человеческое достоинство и экзаменовались у голода. Экзаменатор оказался беспощаден, а ученики оказались плохо подготовленными».
Я выбрала небольшой: «Голод начался в Ленинграде уже с осени и встречен был нами стойко. Люди недоедали и помнили, что рядом с ними такие же люди, которые недоедают так же, как они, а может быть еще и больше. Даже с соседом, не говоря уже о близком знакомом или друге, делились всем, чем могли…Было немыслимо есть самому и видеть рядом голодного. Желудку было голодно, но сердцу было сыто.
Время шло, принося с собой только ухудшение. 200 граммов хлеба давно были заменены голодной нормой 125 гр., по карточкам почти ничего не давали. Голод не грозил; он как хозяин распоряжался людьми, тысячами выводя из строя слабых и нежизнеспособных; укладывая в постель тех, кто еще боролся за жизнь, ожесточая самых крепких, хотевших выжить, во что бы то ни стало. Люди вдруг догадались, что они будут более сыты, если никому не будут уделять от своего. Каждый кусок съестного превратился в бесценное сокровище.» [7]
С 1948 г. Мария Ефимовна преподавала в Ленинградском государственном университете на кафедре классической филологии. Сейчас живы немногие, кто помнит ее лекции. Зал был полон, слушатели сидели, затаив дыхание.
Ее студенты вспоминали, что мертвый язык и далекие эпохи она делала для них живыми и близкими. Действительно, когда читаешь ее «Простые люди древней Италии» или «Жизнь древнего Рима», написанные прекрасным языком, не уступающим языку классической русской литературы, то создается ощущение, что автор только недавно вернулся из тех мест, где прожил долгие годы, и увлекательнейше о них рассказывает. В то же время все детали ее рассказа научно выверены и абсолютно точны. Нет таких аспектов жизни древнеримской цивилизации, которые бы она подробно не описала – устройство домов, жизнь детей, одежда, еда, образование... Ее всегда интересовало взаимное влияние древнеримского и христианского мировоззрений.
Вот отрывок, передающий удивительный стиль ее рассказов:
«Его так и звали просто «городом», и когда произносили слово «urbs», все понимали, что речь идет о Риме. Чужестранцы, побывавшие в этой столице мира, с восторгом рассказывали о ней своим землякам. Отголосок этого восторженного изумления слышится в эпитетах, сопровождающих его имя: «золотой», «вечный». Странным образом последний из них сохранил свою силу. Рим был взят и разграблен варварами; его улицы заросли травой, на его форумах паслись коровы; храмы и дворцы превратились в развалины, но в мучительном грохоте средневековой военной возни, среди бестолковой раздробленности феодального мира глаза людей неизменно обращались к этому былому средоточию земного могущества..» [6]
Сейчас начали активно переиздавать все ее книги, которые и сегодня не утратили своего научного и литературного значения. Интересно, что при жизни Марии Ефимовны ее стали печатать, лишь когда ей было глубоко за 70. Так что период ее собственно литературного творчества пришелся на возраст от 70 до 90 с лишним лет. Какой работоспособностью, ясностью ума надо было обладать.
Мария Ефимовна была человеком непритязательным в быту, одевалась очень скромно, возможно, немного необычно, она ходила в почти мужских ботинках, юбке, белой блузе или рубахе, пиджаке, военном полупальто, носила короткую стрижку.
Она прожила жизнь одинокого человека, отдав своим трудам и ученикам всю энергию и все время, но глубоко ценила дружбу, помогала всем более слабым или нуждающимся в поддержке. Так Мария Ефимовна поддерживала Мравинского после смерти его супруги и привела его в Пюхтицу.
Ее отличали необыкновенное чувство юмора и удивительная живость, которая ярко отражается во всех ее сочинениях.
Мария Ефимовна от¬крыла для себя Пюхтицкий монастырь в конце 50-х годов и с тех пор многие годы каждое лето приезжала туда. Жила в домике недалеко от кладбища, ходила на службы, работала над переводами, занималась с учениками-аспирантами. В трудное для монастыря время (тогда сестры жили впроголодь) она часто делилась с ним своими значительными гонорарами и профессорской зарплатой. С ее помощью в том числе был отреставрирован княгинин домик на горке.
Именно с этого периода ее христианская жизнь становится особенно глубокой и интенсивной. По словам ее ученика С.А. Беляева, ей был близок образ свщмч. Киприана Карфагенского, письма которого она переводила. В предисловии она так описывает Киприана, в котором многое перекликается с ее собственной личностью: «обычай держать дом открытым: войти мог каждый, и “ни одна вдова не уходила от него с пустыми руками”... всякий, нуждающийся в помощи сильного, обретал в нем покровителя (Vita, 3); высокий уровень культуры, дар речи – такие люди встречались не часто». [5]
В последний период своей жизни, выйдя на пенсию, Мария Ефимовна занималась переводами. Ее переводы, ее статьи об античном христианстве говорят о ее собственном пути, искреннем, непростом, но всегда неуклонно стремящемся к Богу. Христианском по глубинной сути, а не только по поверхностным внешним проявлениям. Это было время, когда люди редко говорили о Боге, по крайней мере, в широком кругу, но их жизнь свидетельствовала об их вере. По воспоминаниям знавшего ее лично писателя Александра Трофимова, она все более молчала, молилась, предавалась созерцанию, хотя раньше всегда была окружена учениками. «Ты создал нас для Себя, и не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе» [1] – так взывает к Богу блаженный Августин. И вместе с его голосом звучит в этих словах и голос его переводчика М. Е. Сергеенко.
Использованная литература
1. Блаженный Августин. Исповедь. С-Петербург, 2013.
2. Деятели русской науки XIX–XX веков. C-Петербург, 2000. Вып. 2.
3. Лукьянова Л.М. Русский голос Августина. // Православие и современность. 2018, № 42 (58). Режим доступа: https://www.eparhia-saratov.ru/Articles/russkijj-golo...
4. Гаврилов А. К., Казанский Н. Н. К 100-летию М. Е. Сергеенко // Вспомогат. ист. дисциплины. 1993. Вып. 24 (библиогр.)
5. Письма священномученика Киприана, епископа Карфагенского // Богословские труды. Москва, 1985. Т. 26.
6. Сергеенко М.Е. Простые люди древней Италии. Москва–Ленинград, 1964.
Режим доступа: https://www.e-reading.club/bookreader.php/146683/Serg...
7. Трофимов А. Исполнен долг, завещанный от Бога. 2015. Режим доступа:
http://alexandrtrofimov.ru/?p=2561.
