«Катастрофа 1917 года и последовавшая за ней братоубийственная бойня... Религиозный смысл этих исторических событий не вызывает сомнений. Стремились уничтожить Россию как Престол Божий, русский народ - как народ богоносец»
Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев)
«В движении посредством социально-культурных катастроф решительного отрицания предшествующих этапов своего развития - своеобразие исторического пути России и ее культуры»
В.В. Кожинов
Едва ли не самым затянувшимся спором отечественной мысли, своей нерешенностью довлеющего над нею и над самое Россией и по сей день, является спор о характере и направленности истории ХХ века - «красного столетия». Но пути русского, хотя и с некоторыми, часто спорными оговорками. К примеру, прошедшего через самосозидание - экстремум=Великую Победу - саморазрушение «советской цивилизации» (С.Г. Кара-Мурза). Или, шествие по двум дорогам: 1) технологически-манипулятивной, либеральной, капиталистической; 2) административно-командной, марксистско-ленинской, социалистической, ведущим Россию «к одному обрыву» (И.Р. Шафаревич).
Более того, сегодня оглядываясь назад и пытаясь понять замысловатую историческую траекторию из «прекрасного далёко» в новое, «светлое будущее», формально восходящей к двум русским революциям 1917 года - феноменам Февраля и Октября, но имеющего свои имманентные «разбеги» и экстерриториально направленные «силы дальнодействия», мы часто остаемся заложниками историологических стереотипов. К примеру, говорящих о том, что революция может быть истолкована исключительно в рамках закономерностей формационной парадигмы, т.е. с учетом неизбежного классово-антагонистического, радикального разлома и неистовой внутрисоциальной борьбы, как итог - «коренного переворота» или смены общественно-экономической формации с восхождением на новую ступень «эскалатора прогресса».
Содержательно же все чаще увязываемым с петровскими и последующими этапами перманентных для бытия России цивилизационных преобразований, как и неоднозначной реакции на них внутри России и за её пределами.
Отсюда, из этого пункта, проистекает необходимость в создании метатеоретической позиции, способной учитывать не только огромную и часто противоречивую историографию и историософию этого феномена всемирно-исторического масштаба, но также либеральные, марксистские, элитарные, социально-психологические, геополитические, социологические, структурно-функционалистские, конфликтологические, религиозно-аксиологические и иные теории и концепции революции.
При том, что к столетней календарной дате ни научным сообществом, ни общественным мнением пока не выработан и не усвоен, т.е. не приурочен к актуальному бытию России единый habitus данного мега-события.
Тем не менее, силовые линии спора, как мне думается, располагаются вокруг нескольких центральных сюжетов: а) сценария «встраивания» России в структуру западной цивилизации модерна, пошедшей по пути индустриального капитализма; б) сценария дивергенции России и Запада на основе некоторых оригинальных идеологий - панславизма, византизма, «русского социализма», отчасти народничества и евразийства - с одной стороны, и заемных идеологий - русских вариантов либерализма и марксизма - с другой; в) сценария «похищения» Западом России как «вечной угрозы с Востока», т.е. «обнуления» её цивилизационной сущности как таковой; г) сценария «похищения» Россией Запада за счет актуализации его имманентных политических, военных и социально-экономических противоречий, но с привлечением ресурсов русской социокультурной модели развития. Сюжетов, подчеркну, нуждающихся в интегральной артикуляции и оценке.
Иначе говоря, предмет этого спора очерчивается как пространство коллективно-конфликтогенного выбора маршрута развития России под перекрестным воздействием эндогенных и экзогенных социокультурных факторов, кристаллизовавшихся в начале ХХ века. Причем, взятых как в диахронном, так и синхронном измерениях.
Но главный фактор, поначалу экзогенный - это «вызов Запада» (А.Дж. Тойнби), на который у «творческого меньшинства» русской (советской) цивилизации был найден ответ в виде использования марксизма, как «духовного оружия» против того же западного мира[1]. Правда с известными ментальными и ценностными деформациями, а именно, православно / славянско / евразийскими. Они, как постоянные величины, стали, тем не менее, «внутренним Востоком», при параллельном конституировании «внутреннего Запада», образуя, быть может, перманентный и «сквозной» внутрицивилизационный антагонизм.
Но именно ему, образованному внутри системы «Россия - Запад», кристаллизовавшемуся по типу догоняющей модернизации (вестернизации) с ключевой ролью государства (с эпохи Петра I), не суждено быть разрешенным в силу полярных ценностных и социокультурных ориентаций - «архаизма» (романтически взыскуемого традиционализма) и «футуризма» (реалистически чаемого и осуществляемого модернизма, а затем, и сверхмодернизма).
По сути, это напряжение установок и реальных дел выступает в виде своеобразной цивилизационной константы у теоретиков предметно ориентированных на уяснение логики социальной динамики России - В.В. Аксючица, А.С. Ахиезера, И. Берлина, А.Н. Боханова, Дж. Биллингтона, В.В. Ильина, С.Г. Кара-Мурзы, В.И. Карпеца, В.В. Кожинова, С. Коэна, Л. Люкса, митрополита Иоанна (Снычева), В.А. Никонова, Р.Пайпса, А.С. Панарина, И.К. Пантина, О.А. Платонова, А.А. Проханова, А.И. Солженицына, А.Д. Степанова, И.Я. Фроянов, А.И. Фурсова, И.Р. Шафаревича и мн. др.).
Однако наибольшую трудность в этом вопросе вызывает аксиоматизация представлений о начале процесса, а значит формах и векторе его протекания, вплоть до опрокидывания в хаос (гражданской войны) всей социальной конструкции с её последующейхотя и относительной регенерацией, но на новой основе: Российская империя - СССР - современная Россия. Более того, такая аксиоматизация несет в себе аксиологическую предпосылку, влияющую как на сам характер дескрипции (что само по себе важно), но и на итоговую, причем нормативную формулу рассматриваемой столетней событийности / процессуальности.
Ниже в свете сказанного будет предложен цивилизационный вариант прочтения партитуры Русской Революции (собирательный термин, указывающий на внутреннее единство революционного «пробного камня» 1905 - 1907 гг., но главное, революционных потрясений Февраля и Октября, при их разнокачественных интригах, природе, целях и средствах осуществления, что подметил ещё Г.П. Федотов[2]), как события эпохально-трансэпохального масштаба. При этом, само это прочтение видится в двух ракурсах: с одной стороны - иррационально-стихийным самоотрицанием Россией самое себя через самодеструкцию, а с другой - генерирование нового общества на основе рационального нормативного целеполагания.
Первый ракурс, так или иначе ассоциируется с уничтожением почти всех основ, институтов и ценностей имперско-самодержавной, самобытно-цивилизационной формы бытия России: православной духовной традиции и соответствующего ей миропонимания, патерналистского государства с императором во главе, общества как большой семьи, служилого этоса, многоукладного и регионально разнородного хозяйства, скорее крестьянства, а не буржуазии, как ядра русского народа, антропоса «иоанновского» типа (В. Шубарт), при наличии нигитологической антропологии и вызываемых ею миропотрясающих сюжетов - «Петров Верховенских», «Шигалевых», «Иванов Карамазовых» и «Смердяковых» (идейных и реальных богоотрицателей, человеконенавистников и отцеубийц).
Это наблюдение можно усилить аргументом от В.В. Аксючица: «Последние двести лет российской истории определяются тем, что русская православная цивилизация противостоит экспансии тлетворных идеологий (современных духов мирового зла). С одной стороны, органичный уклад жизни и традиционное мировоззрение - всё, чем строилась и жила Россия в течение тысячелетия. С другой - атеистическая материалистическая утопия, волонтеры которой стремятся радикально перекроить жизнь. Богоборческая идеология чужда русскому народу, но ею заразился русский образованный слой, она вобрала в себя накопившиеся в русской культуре духовные яды, усилила нестроения, углубила расколы в русской истории. В результате общество впадало в идейную манию, которая и была причиной катастрофы 1917 года»[3].
Второй ракурс - с конституированием принципиально новых основ, институтов и ценностей советской империи (цивилизации): материалистического и секулярно подготовленного атеистического миропонимания, марксизма как «тотальной идеологии», в т.ч. реализуемого в створе пролетарского интернационализма, жесткой властно-иерархической конструкции общества и государства, культом науки и техники, развитием средств производства, а затем, с заметным опозданием и потребления, плановой экономикой, социальным базисом в виде коллективистского типа антропоса - homosoveticusa (А.А. Зиновьев), классовой моралью, наукой и искусством.
В этой связи вспоминается обобщение И.Я. Фроянова, показавшего, что в годы сталинских пятилеток был создан социально-ориентированный «государственный капитализм», обеспечивавший помимо всего прочего, оборону страны в условиях постоянной угрозы из-вне[4].
Естественно, у обоих теоретических флангов есть свои аргументы и конраргументы, и сегодня пока не уравновешенные в публичном дискурсе и политической практике (напр., Рождественское послание 2017 года Патриарха Московского и Всея Руси Кирилла и реляции, к примеру, Г.А. Зюганова о восстановлении исторической справедливости - возвращении 7 ноября в реестр общероссийских праздников).
Однако уже более-менее отчетливо наметился определенный крен в конвергенции обоих взглядов, который, к примеру, вытекает из представления о «непрерывности русской истории». Так не случайно Н.А. Нарочницкая, предлагает панорамно посмотреть на весь ХХ век (и по ходу различить в Феврале - Октябре революционный проект «до основания», который пытался «переломать Россию» и советский период истории, «когда Россия сама постепенно переламывала этот проект»), а именно с позиций тысячелетних «глубоких и неискоренимых традиций русской жизни»[5] (!).
При этом существуют и макросоциологические наблюдения, подтверждающие идею преемственности в связке: Российская империя - СССР. Исследования израильско-американского ученого С. Эйзенштадта говорят не только о том, что Россия - пройдя пожар Революции - «продемонстрировала очень высокую степень преемственности культурных кодов, характер отношений между центром и периферией и образцов социальной стратификации»[6].
Между порядками до- и пост-революционной России было выделено пять сходных черт: 1) в характере основных признаках статуса; 2) в функциях, осуществляемых ради потребностей центра, и в признаках и символах, которые он монополизирует; 3) в обособлении моделей образа жизни и образцов участия различных локальных, профессиональных, территориальных и родственных групп; 4) в попытках элит свести к минимуму статусные или классовые компоненты семейной идентичности, либо идентичности широких родственных групп, а также автономное положение семьи в статусной системе; 5) в попытках элиты установить единообразную систему иерархии для важнейших позиций, особенно в отношении доступа к центру [7].
Однако с методологической точки зрения тут малоэффективны законы диалектической логики, расчерчивающие процесс в строгих категориальных пропорциях и с гарантированным синтезом борющихся начал с заданным аксиологическим результатом («эра коммунизма»). Скорее к данному сверхсложному феномену приложим социосинергетический подход, позволяющий увидеть стохастическую композиционность и вариабельность социальных изменений, предшествовавших как самой Революции (напр. 1-й мировой войне[8]), нелинейной логике её, Революции, развертывания, так и вытекающих из неё замысловатых траекторий пути России и мировых держав.
Именно поэтому имеет смыл дать социо-синергетическую версию произошедшего сто лет назад, заручившись рабочим определением Революции: она суть «коренной, фронтальный тип трансформации, предполагающий смену формы социальности в результате кризиса»[9]. Сам же кризис по большому историческому счету должен быть воспринят в более широком контексте, как следствие наступления европейского модерна на русскую архаику. Лапидарно: «В своем смысловом экстракте «модерн» - суть проект, связанный с выравниванием мира по западному образцу в качестве «естественного эталона человечества». Собственно любой революционаризм и реформаторство после 1789 года сопряжен - хотим мы того, или нет - с этой логикой «выравнивания» («подтягивания» к современности) народов, стран и цивилизаций. Причем, без учета их цивилизационной природы и исторического опыта»[10].
Отсюда задача по прояснению стратегии и тактики этого наступления. Если следовать наблюдениям А.И. Уткина, то Запад трижды «проникал» в тело и душу России: 1) в петровский период (1721 - 1815); 2) в постнаполеоновско-венский период (1815 - 1855); 3) в период активной модернизации (1855 - 1914), т.е. новой встречи с Западом после переосмысления «ошибок» прошлого. Причем в качественном отношении они разнятся: если первый был активно-и-интуитивно-модернизаторским и подражательным, второй - периодом реализации иллюзий относительно просвещенного Запада и их краха, то третий характеризовался как период сотрудничества и союзничества[11].
Само это проникновение имело ряд существенных признаков, среди которых: догоняющий характер модернизации; подражательность вместо творческого начала; редкая и не всегда конструктивная критика трансфера западных институтов, ценностей и технологий; «экстравертивность» психологии элит, выступивших в роли поводыря инертного и «итравертивного» «безмолствующего большинства» с его архаичной ментальностью; неучтенность, а то и отрицание социокультурных и ценностных опор российской государственности, их стратегического потенциала.
Отсюда сам хаосогенный характер качественных трансформаций, ведь и управленческий «механизм» и объект управления выстраивают ассиметричные связи в виду растущего внутреннего напряжения в социуме. Вплоть до прохождения «точки бифуркации», по нашему мнению, совпадающей с 1917-м годом, прошедшем в «режиме с обострением» с Февраля до Октября (кульминация кризиса, вначале искусственная, затем, естественная) и содержащем несколько социетальных векторов движения в будущее.
Однако, прежде чем подойти к 1917 году России, что теперь очевидно, нужно было пройти через «вызов модерна», так и не обретя релевантного цивилизационного «ответа». Разумеется, «творческим меньшинством» русской цивилизации, а затем и её цивилизационным большинством.
При прояснении характера «волн» идейного влияния, то тут верна следующая констатация: на Россию, прежде всего на политические элиты и образованные классы последовательно воздействовали : идеи протестантизма (1717 - 1840) и Просвещения (1750 - 1824), политический либерализм (1770 - 1917), марксизм (1860 - 1917), технический модернизм (1890 - 1925)[12]. И естественно, феномен масонства[13], который через столетия был явлен хотя бы в февральском заговоре элит - против Царя[14].
По ходу замечу, что в свое время И.Л. Солоневич дал недвусмысленную картину «фальшивки» Февраля. «Это было - читаем у него, - историческое явление, в котором желания и цели отдельных лиц так перекрещивались, что... получалось глупо, как получается со всякой революцией в мире и истории»[15].
Речь, по сути, идет о том, что большая и влиятельная группа заговорщиков пришла к выводу, что торпедировать монархию - в случае удачного для России исхода войны - будет затруднительно. Поэтому начался раскручиваться «маховик» психоза оневыносимых для России тягот войны, в которых прямо или косвенно обвинялся император, двор и правительство.
Тот же Солоневич допустил, что Россия, её правительство и народ столкнулись с заговором, основными фигурантами которого были:
а) земельная знать, которую возглавил Родзянко при участии и согласии некоторых членов династии;
б) денежная знать в лице Гучкова и Кº;
в) военная знать - генерал Алексеев и др.[16]
Такая экспозиция, требует, тем не менее, конкретизации. Сегодня указанное обстоятельство осмысливается едва ли не как самое решающее в деле создания «управляемого хаоса». Правда, с той существенной оговоркой, что сам «управляемый хаос», поначалу созданный руководителями «Земгора» и ВПК в виде провала обеспечения гособоронзаказов, персонально - кн. Г.Е. Львовым и А.И. Гучковым, затем генералами-заговорщиками с их «Военной ложей» - М.В. Алексеевым, Н.А. Рузским, Н.И. Ивановым, А.А. Брусиловым, А.Е. Эвертом и др., наконец, членами Временного правительства - А.Ф. Керенским, П.Н. Милюковым, Н.В. Некрасовым, А.И. Коноваловым, М.И. Терещенко, А.А. Мануйловым, А.И. Шингаревым, В.Н. Львовым, И.В. Годневым, сам их поглотит (!).
Но если мотивация этих деятелей была сугубо властная или материально-финансовая, то у русской интеллигенции, её художественного крыла, она заметно отличалась. По ходу замечу, что в русской культуре Серебряного века доминировали мотивы, связывающие или синтезирующие Революцию и Абсолют в подчеркнуто метафизическом выражении («темная» софиология А.А. Блока, А.В. Белого, В.В. Брюсова, М.А. Волошина); Россия как «промежуточный мир» между физическим и духовным мирами у М.И. Цветаевой; «дионисийство» русского народа, призванного обновить историю у Вяч Иванова; «Русь Третьего Завета» у Д.С. Мережковского и т.д. Более того, эта плеяда вполне незаурядных софиологов, поэтов-символистов, богоискателей и богостроителей желала видеть в русской Революции инкарнациюсамое Софии (!).
Это обстоятельство тем паче требует своей особой артикуляции, поскольку именно интеллигенция якобы взвалила на себя особую трансисторическую и сверхкультурную миссию, пытаясь вести Россию то ли в позитивном, то ли в метафизически правильном направлении.
На деле все выглядит наоборот: еще в 1867 году Ф.И. Тютчев в письме к Ю.Ф. Самарину предупреждал: «Есть у Славянства злейший враг, и еще более внутренний, чем немцы, поляки, мадьяры и турки. Это их так называемые интеллигенции. Вот что может погубить славянское дело, извращая его правильное отношение к России. Эти глупые, тупые, с толку сбитые интеллигенции до сих пор не могли себе уяснить, что для славянских племен нет и возможности самостоятельной исторической жизни...»[17]. Однако это предостережение, прозвучавшее задолго до «Вех» так и не было услышано.
И здесь, при рассмотрении вопроса телеологии и аксиологии Революции, как мне думается, важен учет следующего обстоятельства. Еще в конце 90-х А.С. Панарин в специальном исследовании показал, что Россия в этот период проходила через социокультурный раскол и связанные с ним дилеммы по «революционной модели»: интеллигенция с народом против государства[18]. Казалось бы, именно она, эта модель, стала доминантной в реализации Февраля - Октября, вопреки мнению А.А. Блока, по-шопенгауэровски вещавшего в 1908 году: «Если интеллигенция все более пропитывается «волею к смерти», то народ искони носит в себе «волю к жизни»»[19].
На деле же конфигурация социально-политических сил выглядела гораздо сложнее: в виду ориентации российских государственных элит (пожалуй, начиная с С.Ю. Витте) на разные политические центры силы, промышленные группы и банки западных держав - Францию, Англию, Германию, США, и в значительно меньшей степени - на автохтонные социокультурные, политические и экономические ресурсы, указанная модель должна быть скорректирована. В том числе, с учетом конфигурации партий и общественных движений, в их отношении к вопросам войны-и-мира, земли-и-собственности, власти-и-права...
В частности, события 22 - 27 февраля в Петрограде были инспирированы различными политическими, военными и хозяйственными группировками, в которой русский народ выступил «разменной картой». В рамках простой аттрактивности: «даешь хлеба!»; сложной аттрактивности: «долой войну!»; суператтрактивности: «долой самодержавие!» (читай: изменяй систему управления русской государственности и векторы ее внешней политики в пользу более «эффективных» западных???).
Тем не менее Император недвусмысленно обозначил «общие основания мира»:
1) уничтожение германского милитаризма, пресечение того «кошмара», в «котором Германия нас держит вот уже больше сорока лет»;
2) исправление границ Восточной Пруссии, в т.ч., для воссоздания Польши и достижения Россией её западных, естественных границ - Карпат;
3) в Малой Азии решить вопрос освобождения армян от турецкого ига;
4) достичь наконец-то положительного исхода в вопросе о проливах к приданию Константинополю статуса «нейтрального города», но при гарантии для магометан сохранения их святынь и могил (!);
5) Северная Фракия, до линии Энос - Мидия, была бы присоединена к Болгарии;
6) Сербия присоединила бы Боснию, Герцеговину, Далмацию и северную часть Албании;
7) Греция получила бы Южную Албанию;
8) Австро-Венгрия пойдет на вынужденные уступки, как в отношениях с Италией и Румынией, так и с Балканскими славянами;
9) Франция возвратит Эльзас-Лотарингию[20].
Иначе говоря, перед нами имперская парадигма существования России, в которой её геостратегия очерчивается объективными интересами, без ложных притязаний на чей-либо суверенитет. Иное - «парадигмы» пути развития России ala февралисты и ala большевики. Вплоть до трансформации «империалистической войны» - в «войну гражданскую» (согласно В.И. Ленину). И последняя, в этой нелинейной логике конституирует эмерджентность нового - «светлого» будущего.
В свою очередь правые силы, как показал в свое время В.В. Кожинов, также не смогли агрегировать политико-культурные интересы элит и народа, не найдя поддержки ни у государя, ни у широких слоев русского общества по ключевым проблемам внутренней и внешней политики. Отсюда - полное отчаяние: «... я вам говорю, что монархия гибнет, а с ней и мы все, а с нами Россия» (В.М. Пуришкевич)[21]. Собственно это суждение верифицируется современным исследованием, подтвердившем, что «консервативный правый ренессанс в начале ХХ века так и не состоялся»[22]. Имеется в виду весьма активная, но непродуктивная деятельность Союза Русского Народа, Русского Собрания и др. Часто связанная с борьбой внутри правого движения. Итог: именно деятели правых организаций стали первой жертвой революционной вакханалии.
Словом, путь от Февраля - к Октябрю оказался путем кардинальной ломки всей социетальной системы России, путем прохождения через режим сильной неравновесности, обрушения в хаос и выбора новых структурообразующих факторов за счет появления и доминации «джокера» - партии большевиков. Партии, состоящей из людей, делающих «из невозможного возможное...».
Но для уяснения упущенных шансов, т.е. недопущения восхождения на рукотворную Голгофу, важен еще один фундаментальный вопрос, поставленный незабвенным В.В. Розановым: «А что же русские? - Досыпали «сон Обломова, сидели «на дне» Максима Горького и, кажется, еще в «Яме» Куприна... Русские всё зевали. Русские всё клевали... Мечтая о «золотой рыбке» будущности и исторического величия»[23].
Правда, это вопрошание ограниченно образами русской литературы, которая не всегда сопрягалась с жизнью. Иное дело Православная Российская Церковь, которая искала пути выхода из цивилизационной катастрофы. В этой связи напомню сюжет, указывающих на поиски такого решения в рамках Священного Собора ПРЦ. Первый из них - обращение митрополита Московского и Коломенского Тихона (Белавина), будущего Патриарха, 15 (28).08.1917 г. - где указано на то, что именно Церковь по настоянию общества берет на себя обязанность «содействия в устройстве государственной жизни». Точнее: «Ныне Родина наша находится в разрухе и опасности, почти на краю гибели. Как спасти её - это вопрос составляет предмет крепких дум. Миллионное население Русской земли уповает, что Церковный Собор не остается безучастным к тому тяжкому положению, которое переживает наша Родина. Созерцая разрушающуюся на наших глазах храмину государственного бытия, представляющую как бы поле, усыпанное костями, я, по примеру древнего пророка, дерзаю вопросить: оживут ли кости сия? Святители Божии, пастыри и сыны человеческие! Прорцыте на кости сухие, дуновением Всесильного Духа Божия одухотворите кости сия, и созиждутся, и обновится лицо Святорусской земли!»[24].
Собственно этот сюжет говорит о том, что Церковь может и должна выступать в роли «куколки» для строительства цивилизации (А.Дж. Тойнби), причем не только на этапе её генезиса и развития, но и в кризисные этапы её бытия. В этом едва ли не главная её функция. Правда, с той оговоркой, что после прихода к власти большевиков, и их открытой борьбы с Церковью, эта миссия меняется на миссию крестоношения.
Так, 25.01 (07. 02). 1918 г. в Постановлении Священного Собора Православной Российской Церкви по поводу Декрета об отделении Церкви от государства, сказано: «Мужайся же, Русь Святая. Иди на свою Голгофу...»[25]. И взошла, как о том сказал поэт:
Сбылось предсказанье Миссии,
И «тьма» пересилила «свет»!
Явился Антихрист в России,
Кровавый Тиран Бафомет.
Крамолой все царство объято,
Нет буйства и распрям конца;
Брат поднял десницу на брата,
Сын поднял свой меч на отца.
И режутся русские люди,
И бьются два стана врагов;
От слез надрываются груди
У сирот-малюток и вдов.
Но дьявол не спит и не дремлет;
Он полон коварства и зол;
На Церкви он руку подъемлет,
И рушится Божий престол.
Справляют свой праздник злодеи,
Сжигая культуру в огне,
И новый удар иудеи
Готовят Христовой стране.
Народ обратился в лагуну,
Он прет из далекой глуши...
Китаец спасает коммуну,
Пируют в Кремле латыши.
Трепещут от стонов застенки,
За пыткою пытка спешит,
И выкрик неистовый: «к стенке!»
Из дьявольской пасти звучит.
Ликует Антихрист-Иуда,
Довольный успехом побед:
Свершилось вселенское чудо,
И царства христьянского - нет!
Гремит сатана батогами,
И в пляске над грудой гробов,
Кровавой звездой и рогами
Своих награждает рабов.
И воинство с «красной звездою»
Приняв роковую печать,
К кресту пригвождают с хулою
Несчастную Родину-Мать![26]
Фактологически после Февраля все социально-политические процессы понеслись в стране так стремительно, что ни либеральные реформы, ни мятежи (корниловский), ни правовые нововведения уже не могли исправить положения. Из реестра ценностных ориентаций - социалистической, либеральной и национальной (имперской) возобладала первая.
По ходу замечу, что для большевистского авангарда, стоявшего на позиции осуществления «мировой революции», тема России, Родины становятся излишними. Так, Л.Д. Троцкий в этом контексте вещал: «Демократические задачи отсталых буржуазных наций непосредственно ведут в нашу эпоху к диктатуре пролетариата, а диктатура пролетариата ставит в порядок дня социалистические задачи»[27]. Как водится, интернациональные, т.е. мировые! Но эта абсолютно иная парадигма развития страны - в рамках Революцией, насилием и деньгами устанавливаемого «порядка»[28].
И сегодня, оглядываясь на миропотрясающие события столетней давности, вспоминается мысль С.Л. Франка о Пушкине, как «уврачевателе» недугов России. А.С. Пушкин, по мнению философа, указал на три принципа «творения» русской истории: 1) правление русским государством должны осуществлять избранные народом и нравственно совершенные вожди, не «все» (средние люди или масса); 2) созидание обязано реализовываться на основе живого чувства исторической традиции, как основы политической жизни; 3) путь мирной общественной жизни и забота о ней, не связаны с «насильственными переворотами»[29].
Думается, что как раз позиция Церкви[30], взявший на себя крест, как орудие победы над смертью, стала наиболее созидательной в плане единственно верного пути чаемого воскресения России, когда на кости сухие, сойдет Дух Божий. Естественно, что для зримого итога, помимо соборного решения Русской Православной Церкви о канонизации императора, царской семьи и их верных слуг в 2000 - 2016 гг. (ранее, в 1938 году канонизированны Сербской Церковью, в 1981 году Русской Зарубежной Церковью) в лике новомучеников, важно и поэтическое обобщение. Равно как и огромного сонма мучеников и исповедников Российских.
Однако это обстоятельство как раз предопределяет достаточно простой, но не самоочевидной истиной: Революция 1917 года не смогла решить всех поставленных перед нею задач:
во-первых, «страну не удалось использовать в качестве плацдарма для разжигания всемирной смуты... Лозунг «пролетарского интернационализма», предназначенный для разрушения русского национального самосознания, оказался недостаточно эффективен, будучи интерпретирован обществом в русле традиционных христианских ценностей «всечеловечности»;
во-вторых, «не удалось уничтожить Россию в качестве самостоятельного геополитического субъекта. Человеконенавистническая теория «классовой борьбы», служившая сердцевиной и пропагандистским прикрытием механизма широкомасштабного, официально санкционированного геноцида русского народа, с течением времени утеряла свою первоначальную эффективность, превратившись в очередную, далекую от практики догму». И далее: «Несмотря на все репрессии, голод, разруху и богоборческий террор властей, ценой величайшего напряжения всех народных сил, ценой блестящей победы в Великой Отечественной войне, - страна обрела в мировой политике значение и вес, сведшие на «нет» все достижения Октября в этой области. Возникла реальная возможность постепенного перерождения СССР в духе российских национальных интересов с перспективой эволюционного возвращения страны на путь её естественного исторического развития»[31].
Собственно сегодня, пройдя через «эпоху Ельцина», рецидив «Болотной» и эксцессы фашизма на Украине, нам необходимо понять все перепутья русской истории, равно как мобилизовать все усилия для её Воскресения. Ведь именно Воскресение единственный, - на фоне социо-культурных катастроф, - путь (и суператтрактор) для России, как духовно-ориентированной и нравственно вменяемой цивилизации.
Муза Дмитрий Евгеньевич, 1966 г.р., выпускник Донецкого политехнического института (1991), выпускник Ростовского государственного университета (1997), доктор философских наук (2010), профессор (2011), член-корреспондент Крымской Академии наук (2014), сопредседатель Изборского клуба Новороссии.
[1]Тойнби А.Дж. Мир и Запад // Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом истории. Сборник. М.: Изд. группа «Прогресс» - «Культура»; СПб.: «Ювента», 1995. С. 160.
[2]Федотов Г.П. Февраль и Октябрь // Федотов Г.П. Судьба и грехи России: избранные статьи по философии русской истории и культуры. В 2-х тт. СПб.: София, 1993. Том 2. С. 132 - 136.
[3]Аксючиц В.В. Миссия России. Опыт историософии России. М.: б.и., 2000. С. 379.
[4]Фроянов И.Я. Октябрь семнадцатого (глядя из настоящего). СПб.: Изд-во СПбГУ, 1997. 120 - 129.
[5]Нарочницкая Н.А. Русский код развития. 2-е изд., доп. М.: Книжный мир, 2015. С. 340, 341.
[6]Эйзенштадт С. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. М.: Аспект Пресс, 1999. С. 284.
[7] Там же, с. 285.
[8]Муза Д.Е. Россия в Первой мировой войне: попытка синергетической интерпретации // Россия и Великая война: Опыт и перспективы осмысления роли Первой мировой войны в России и за рубежом: Материалы Международной научной конференции. Москва, 8 декабря 2010 г. М.: Издательство Московского университета, 2011. С. 118 - 124.
[9]Ильин В.В. Философия истории. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2003. С. 76.
[10]Муза Д.Е. ХХ век в горниле мировых революций: гиперконфликт архаики, модерна и постмодерна // Культурологический журнал. 2016/ 4 (26). Режим доступа: http://www.cr-journal.ru/rus/journals/389.html&j_id=29
[11]Уткин А.И. Вызов Запада и ответ России. М.: Алгоритм, 2002. С. 87 - 130.
[12] Там же, с. 54.
[13]Вернадский Г.В. Русское масонство в царствование Екатерины II. СПб.: Издательство имени Н.И. Новикова, 2001.
[14]Боханов А.Н. Николай II. М.: Мол.гвардия, 1997. С. 358 - 372; Рыбас С.Ю. Заговор верхов, или Тотальный переворот. М.: Молодая гвардия, 2016. С. 234 - 256.
[15]Солоневич И.Л. Великая фальшивка февраля // Солоневич И.Л. Революция, которой не было, или Великая фальшивка февраля. М.: Алгоритм, 2016. С. 29.
[16] Там же, с. 16.
[17]Тютчев Ф.И. Письмо к Ю.Ф. Самарину от 24 ноября 1867 года // Тютчев Ю.Ф. Россия и Запад. М.: Культурная революция; Республика, 2007. С. 342.
[18]Панарин А.С. Российская интеллигенция в мировых войнах и революциях ХХ века // На перепутье (Новые Вехи). М.: Изд. корп. «Логос», 1999. С. 11.
[19]Блок А.А. Народ и интеллигенция // Блок А.А. Собрание сочинений: в 6-ти т. Л.: Худож. лит., 1982. Том 4. Очерки. Статьи. Речи. 1905 - 1921. С. 113.
[20] См.: Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. М.:Междунар. отношения, 1991. С. 127 - 133.
[21]Кожинов В.В. Россия ХХ век (1901 - 1939). История страны от 1901 года до «загадочного» 1937 (Опыт беспристрастного исследования). М.: Алгоритм, 2001. С. 86.
[22]Правая Россия. Жизнеописания русских монархистов начала ХХ века / Сост. А.А. Иванов, А.Д. Степанов. СПб.: «Царское дело», «Русская народная линия», 2015. С. 34.
[23]Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени // Розанов В.В. Уединенное. М.: Политиздат, 1990. С. 392 - 440.
[24]Цит. по: «Приспело время подвига...»: Документы Священного Собора Православной Российской Церкви1917 - 1918 гг. о начале гонений на Церковь / сост., автор статьи Н.А. Кривошеева. М.: Православ. Свято-Тихонов. Гуманитар. ун-т, 2012. С. 22.
[25]Там же, с. 164.
[26]Бехтеев С.С. Русская Голгофа // Бехтеев С.С. Грядущее. Стихотворения. СПб.: Успенское подворье Оптиной пустыни, 2002. С. 202 - 204.
[27]Троцкий Л.Д.Перманетная революция. СПб.: Издательская группа «Азбука-классика», 2009. С. 32.
[28]Напр., интеллектуальное расследование американского историка Э. Саттона: Саттон Э. Уолл-стрит и большевистская революция. 2-е изд. М.: Русская идея, 2005.
[29]Франк С.Л. Пушкин как политический мыслитель // Франк С.Л. Русское мировоззрение. СПб.: Наука, 1996. С. 240.
[30]Несмотря на долгую и разделенную жизнь (РПЦ МП и РПЦЗ), но впоследствии объединившейся.
[31]Высокопреосвященнейший Иоанн, митрополит Санк-Петербургский и Ладожский. Битва за Россию. СПб.: Издательство Л.С. Яковлевой, 1993. С. 83, 84.
