18 января 2017 года исполнилось сорок дней, как отошел ко Господу Михаил Петрович Лобанов, русский писатель, фронтовик, кавалер орденов Красной Звезды и Отечественной войны 1-й степени, выдающийся мыслитель, критик, публицист, профессор Литературного института им. Горького, более 50-ти лет (1963-2014) руководивший творческим семинаром прозы. Великий патриот России, по словам В.В. Кожинова, - «наиболее полнокровно - из всех известных мне моих современников - воплотивший в себе русскую духовную стихию».
Сегодня мы предлагаем полную версию воспоминаний об этом замечательном человеке (в сокращённом виде опубликованных в № 2 «Литературной газеты» за 2017 год) выпускника семинара М.П. Лобанова в Литературном институте им. А.М. Горького (1987), писателя, лауреата Всероссийской литературной премии имени Святого Благоверного Великого князя Александра Невского, протоиерея Геннадия Рязанцева.
***
В этом году ушли в иной мир два главных человека в моей жизни. Двадцать восьмого апреля отошёл ко Господу мой отец Седогин Николай Яковлевич, ветеран Великой отечественной войны, не дожив один месяц до свого 88-летия, а 10 декабря, на 92-ом году жизни, ушёл в лучший мир мой Литинститутский учитель Михаил Петрович Лобанов. Две опоры отлетели, и я почувствовал сиротство.
Отец показал пример мужества и удивительное присутствие духа. Он упал в своей квартире, травмировал бедро и решил умирать. Он замолчал и как воин, неделю шёл навстречу к «последнему врагу человека - смерти» (Ап. Павел). Он шёл к тому рубежу, который разделяет земную жизнь от жизни будущего века, к той границе, которая пугает всех живущих на Земле. И именно она является проверкой для каждого человека; либо человек перешагнёт из материального мира в мир духовный, либо на него навалится животный страх смерти и придавит его. Я неотлучно находился подле отца и каждый день причащал его Святых Христовых Тайн. В день смерти, соборовавшись, отец перестал дышать на моих руках. Я крикнул ему:
- Папа, дыши, дыши!
Он, спохватившись, попытался вздохнуть, но не смог и одна слеза покатилась по его побледневшей щеке.
Михаил Петрович Лобанов, как один из последних столпов русской литературы, должен был упасть, как падает в лесу вековое дерево-великан, с шумом и треском так, чтобы содрогнулось всё пространство. Но он ушёл из жизни, по свидетельству жены Татьяны Николаевны, как христианин, тихо, трижды Причастившись Святых Христовых Тайн, Пособоровавшись и получив по молитвам Церкви кончину «безболезненную, непостыдную, мирную». Михаил Лобанов умер в Боге, Которому он верил и Которым жил всю свою жизнь, исполнив две главные заповеди (по свидетельству близких людей) Любви к Богу и человеку.
Однако масштаб его личности ещё предстоит оценить на фоне современной обмельчавшей литературы, которая заботится не о благодатном влиянии на сознание народа, а о самой себе, в угоду низким, страстным проявлениям человеческой природы, культивируя пошлость, вульгарность, цинизм.
Для Михаила Петровича русская литература никогда не вмещалась в рамки искусства, она выходила к проповеди, делалась учительницей и наставницей народа. Он был одним из последних литераторов, мыслителей, которые продолжали верить в непреходящую силу художественного слова. И как ему было, видимо, тяжело наблюдать, как вытесняется живое, литературное слово, имевшее огромное влияние на общество в полемике 60-х - 70-х годов и заменяется телевизионной индустрией и новыми технологиями для манипуляции сознанием людей. Как-то на одном из семинаров в Литературном институте в конце восьмидесятых годов, он говорил, приведя тогдашнюю статистику, что на триста тысяч человек в нашей стране приходится один писатель. Это, по его мнению, было очень и очень мало! Литература связана с мышлением людей, утверждал Михаил Петрович, и как важно, чтобы по-настоящему русских писателей было бы больше, чтобы они могли оказывать влияние на сознание народа правдивой, подлинной литературой. Он много говорил о правде, что это то в литературе, что выжигает вокруг себя всё фальшивое, ложное, искусственное. Для него самым важным на семинарах прозы в стенах Литературного института, где он прослужил профессором более 50-ти лет, было не ремесло писателя и освоение приёмов письма, а личность самого автора, возрастание его духа, те смыслы, которые и рождают настоящую литературу. Личностью можно назвать только того человека, который переживает, говорил Михаил Петрович.
Ключевые слова его семинаров: «понимание», «убеждения», «искренность», «сострадание», «причастность к чужой беде», «сопереживание», «жертвенный поступок», «забота о человеке», «любовь к Отечеству, своему народу и его глубочайшим религиозным традициям». Я помню, как Михаил Петрович рассказывал о посещении деревни Иншаково, своей родины в Рязанской области, как на него в местном Сельсовете произвёл глубокое впечатление простой крестьянин, истопник, изучающий по книге электрическое дело.
- Зачем вам это нужно?- спросил его Михаил Петрович, заинтересовавшись его внимательным погружением в книгу.
- А, вдруг, свет отключат в деревне, надо же кому-то знать, как поправить.
Михаил Петрович с внутренней радостью рассказывал о простом человеке, думающем о том, как помочь людям, если придёт беда.
Вспоминаю, как на очередном семинаре обсуждался рассказ Васи Головецкого, студента из Украины. В рассказе описывалась трагическая ситуация, конечно взятая из жизни. Мальчишки выкололи глаза котёнку, жившему в подъезде многоэтажки. Следовала фраза: «Котёнок мяукал и ждал помощи из непонятной темноты»...
Михаил Петрович прокомментировал, указывая на свою голову:
- Вот это имеет отношение к литературе, даже волос на голове зашевелился.
Он часто повторял, что в литературе остаётся только то, что проходит через время.
Он имел в виду литературу, которая отображает саму жизнь средствами художественных образов. Тогда, увлечённый Достоевским и Бахтиным, с поразительной глубиной, как мне тогда представлялось, писавшем о романе-трагедии Достоевского, о полифонии в его романах, я подражал Достоевскому. Михаил Петрович остановил меня на семинаре, где обсуждали первую главу моей повести, похожую по интонации и стилю на «Подросток» Достоевского (как мне казалось) и вернул меня к реальной жизни, назвав мои поиски риторикой.
Позже я понял Михаила Петровича и вывел для себя формулу. Труд писателя заключается в том, чтобы изображать живую ткань жизни. Чтобы жизнь, которую он изображает, становилась частью опыта другого человека. Без правды и художественности достичь этого невозможно. А абсолютная художественность не достижима. Как-то на семинаре Михаил Петрович рассказал о чествовании с очередным юбилеем А.Н. Островского, «русского Шекспира» (слова Михаила Петровича). И один из ораторов назвал Островского драматургом, достигшим в своём творчестве абсолютной художественности! Драматург поправил выступавшего и заверил, что абсолютная художественность не достижима.
В 1982 году в журнале «Волга» была опубликована статья писателя Лобанова «Освобождение», которая стала событием в литературной и общественной жизни страны. Мы студенты Литинститута достали номер журнала и вслух читали в общежитии на Добролюбова.
Я был потрясён стилистикой автора, его причастностью к трагедии народа, которую он переживал как собственную трагедию. Это прочитывалось в каждом слове, в каждом предложении. И это было написано правдиво, мужественно («Мужество человечности», так называлась одна из его книг, кажется, 1969 года, которую он подарил мне с дарственной надписью).
Да, это было именно мужество человечности - отождествиться со своим народом и высказать всю правду тогда, когда «народ безмолвствует». Это, у нас студентов, вызывало восхищение. Я понимал, что критик Лобанов - русский человек, который отстаивает национальную честь и достоинство своим творчеством, своей жизнью, как воин на передовой.
Но статья имела большие последствия для писателя Михаила Лобанова, потому что её прочитал генсек Ю.В. Андропов и отдал распоряжение Г.М. Маркову «принять меры». Началась проработка автора статьи (с соответствующим постановлением ЦК по этому же вопросу). Секретарь ЦК М.В. Зимянин провёл совещание с главами писательских Союзов и поставил вопрос об идейных упущениях. В январе 1983 года состоялось заседание Учёного совета Литературного института, который признал статью «Освобождение» «неправильной и ошибочной». Руководители СП СССР и СП РСФСР в соответствии с указаниями генсека устроили судилище над Михаилом Петровичем Лобановым, автором статьи и редколлегией журнала. Мы слышали, что дирижировал этим процессом С. Михалков. Осудили статью тогда А. Алексин, А. Кешоков и другие.
Поддерживали критику статьи Ф. Бирюков, В. Дементьев, В. Оскоцкий, Е. Исаев, Ю. Друнина, А. Чепурнов и другие, в большинстве забытые писатели и критики.
Принёс свои извинения Лобанову уже в период перестройки только С. Михалков.
«Славянофилы» В. Кожинов, С. Семанов, Ю. Селезнёв поддержали Михаила Петровича. Главный редактор «Волги» Николай Егорович Палькин был уволен.
Я достал номер журнала и возвращался к статье. Мысли Михаила Петровича совпали с воспоминаниями моего отца о голоде и в средней полосе России, через который ребёнком прошёл и он со своей матерью Анастасией Сергеевной, моей бабушкой. И я решил написать повесть об этом времени, которая станет дипломной работой по окончании Литинститута. Я был так вдохновлён статьёй Михаила Петровича, что написал повесть за один месяц. Я назвал её «Рождественские загары» и принёс на суд руководителя творческого семинара. Михаилу Петровичу повесть понравилась, но на лице его выразилось сомнение. Михаил Петрович едва не подвергся репрессиям вплоть до изгнания из института. Я всё понял по взгляду Михаила Петровича.
- Я переделаю повесть или напишу другую,- сказал я.
- Да, не вовремя для меня вы написали эту повесть,- слегка смущённо, характерно сощурив глаза, произнёс Лобанов,- напишите, более невинную вещь,- добавил он.
Я сделал вариант «Рождественских загаров» и назвал его «Солнечный город», прибавил к этой «невинной» маленькой повести несколько рассказов, получив «отлично» за творческую дипломную работу.
Позже в 1989 году я был участником Всесоюзного съезда молодых писателей в Москве, где один из семинаров прозы возглавлял Михаил Петрович Лобанов, который положительно отозвался о моей прозе, предложив издать отдельную книгу.
Съезд обладал силой рекомендации, и издательство уже не могло отказать молодому автору. Я из-за своей скромности всё спустил на тормозах и не развил представившеюся возможность. Первая книга вышла только в 1993 году в Центрально-Чернозёмном книжном издательстве с предисловием М.П. Лобанова.
Главный редактор издательства Виктор Мустафович Чекиров, увидев предисловие Михаила Петровича, без всяких обсуждений передал рукопись редактору прозы И.А.Сафоновой и с волнением стал расспрашивать меня о Лобанове. Таким огромным авторитетом обладал Михаил Петрович в литературных кругах.
В середине восьмидесятых я подвергся травле от Комитета Государственной Безопасности (КГБ). Да вот как пишет об этом сам Михаил Петрович:
«Были и другие истории с моими студентами, в которых отразились характерные особенности времени. Ещё одна судьба моего студента, связанная с КГБ. Было это уже в середине восьмидесятых годов, в начале «перестройки».
В Литинститут из какой-то организации города Липецка поступила бумага, в которой сообщалось, что наш студент Геннадий Рязанцев прислуживает в Церкви, прилагалась вырезка из областной газеты с разоблачительным фельетоном о нём. Вскоре в институт явился Рязанцев. Я решил поговорить с ним наедине, прежде чем состоится совместный разговор с ректором.
Меня интересовало главное - серьёзно ли он верит, или тотчас же откажется при первом же вопросе об этом? И когда я спросил его, он как-то растерялся, заговорил, что хочет писать повесть на церковную тему, поэтому ему необходимо знать, что делается в Церкви, как проходит служба, поближе узнать священников. После того как наш разговор у ректора закончился, и мы вдвоём выходили на улицу, он вдруг остановился, сильно взволнованный, с дрожью в голосе заговорил: «Михаил Петрович, я сказал неправду, что пришёл в Церковь, чтобы писать повесть... я верующий». Почему-то я почувствовал облегчение, услышав это: значит, дело очень серьёзное и человека надо спасать. А спасать было от чего. После фельетона на работе его травили, даже зная, что его пятилетний ребёнок с больным сердцем находится на волосок от смерти. Здесь надо заметить, что ребёнку пришли на помощь: я связался с писателем Иваном Дроздовым, другом и соавтором известного хирурга Ф.Г.Углова, и Фёдор Григорьевич через знакомых врачей помог поместить маленького больного в лучшую клинику Москвы, где ему сделали очень сложную операцию, и он выздоровел. А сам Рязанцев был спасён довольно необычным, по тем временам неожиданным образом. Ректором Литинститута был тогда Владимир Константинович Егоров (будущий министр культуры России). После наших совместных раздумий - что же делать? - Егоров решил обратиться за помощью к ... КГБ. По его просьбе кто-то из сотрудников Комитета позвонил своему коллеге в Липецк, после чего прекратились как преследования Рязанцева, так и шедшие оттуда в Литинститут требования «принять меры». Признаться, чтобы доставить особое удовольствие липецким недругам моего студента, я постарался добиться того, чтобы его дипломная работа была принята как отличная. Впоследствии я узнал, что Рязанцев был рукоположен в священники и служит в храме в Липецке». (М.П.Лобанов.
«На передовой» (Опыт духовной биографии), «Наш современник», 2002 год, №3; М.П. Лобанов. «В сражении и любви» (М., 2003 год).
Так вспоминает Михаил Петрович Лобанов о моих мытарствах. Но я хочу уточнить некоторые детали. Позже, много лет спустя, я случайно увидел по телевидению документальный фильм о Константине Александровиче Кедрове, преподавателе Литературного института. Он вёл у нас курс фольклора, рассказывая о языческих представлениях древних славян. В той части фильма, где передавалась история его изгнания из Литинститута, я обратил внимание на формулировку, по которой Кедров был уволен. Она звучала примерно так: своими лекциями оказал влияние на одного из провинциальных студентов, который променял партийный билет на походы в Церковь. Я понял, что меня студента разыграли в тёмную. Нужно же было найти мотивацию для изгнания из института неугодного властям преподавателя и выбрали мою кандидатуру. Схема была отлажена: ко мне был приставлен сексот (секретный сотрудник) Юра Байков, студент исторического факультета ЛГПУ (я был его разработкой для вступления на работу в КГБ, как позже выяснилось, он справился). Разоблачительная статья в областной газете «Нравственный аванс», которую поручили написать журналисту Моргачёву (он вскоре был принят на работу в Москве).
Партийное собрание. Исключение из партии. Предложение показаться врачу психотерапевту. И ... исключение из института.
Что особенно поразило Михаила Петровича из моего рассказа о тех давних событиях? Это партийное собрание. Детский садик, в котором я тогда работал сторожем, был ведомственным.
Он принадлежал Новолипецкому металлургическому заводу (называющемуся сейчас в народе НовоЛисинский Металлургический комбинат). На партийном собрании присутствовали одни женщины, заведующие дошкольными учреждениями. Возглавлял собрание Секретарь парткома завода А.Теплиничев, то есть САМ, на случай если что-нибудь пойдёт не так. Его сопровождал и активно участвовал в моём изгнании из партии А. Нехорошев - его заместитель. Меня спросили:
- Почему вы ходите в церковь?
- Я молюсь о выздоровлении сына,- ответил я,- и это не мешает мне быть членом партии.
Поднялся ужасный шум, неслись со всех сторон порицания! И ни одна женщина не выразила сочувствие.
Это поразило Михаила Петровича, он переспросил:
- Что, ни одна?
- Нет.
- Звери,- прошептал Михаил Петрович,- до чего может довести людей рабская психология, до потери живого чувства сострадания и даже до истребления материнского инстинкта.
Литература и жизнь были для Михаила Петровича тождественны. Он жил так, словно шла пропасть по пятам, поэтому его слово обладало властью.
О «перестройке» Михаил Петрович, переживший войну, получивший ранение, говорил с грустью в голосе.
- Это будет пострашнее революции, которая унесла огромное количество человеческих жизней. Эта «перестройка» унесёт несравнимо больше число людей.
И его слова оказались пророческими. Статистика показывает, в годы перестройки, в 90-ые годы и нулевые Россия потеряла более пяти миллионов человек.
В поминаемой мною статье «Освобождение», мысль об отсутствии или недостатке глубины социальной, исторической, нравственной и, если хотите, метафизической, - как распространённом заболевании современной литературы, иллюстрируется романами С. Залыгина, в которых «вроде бы много всего: и истории, и актуальных, злободневных проблем, и всяких событий от гражданской войны, коллективизации, различных общественных перипетий вплоть до какого-нибудь «южно-американского варианта»- но всё это, в сущности, не что иное, как беллетризованная литературная полемика <...> Это, вероятно, и нужно, но маловато для искусства, нет в этих романах того, что делало бы их в чём-то откровением, - нет живого, непосредственного опыта (заменяемого умозрительными конструкциями), нет того психологического переживания, из которого и исходят жизненные токи в произведении». (М.П. Лобанов. «Освобождение», журнал «Волга», 1982 год).
В этом понимании литературы и жизни весь Михаил Петрович Лобанов.
Я никогда не видел его рассерженным или чем-то недовольным, он был цельным и духовно здоровым человеком. Он жил так, как он по вторникам словно вбегал по лестнице на второй этаж Литературного института, направляясь в аудиторию, где его ждали студенты, его семинаристы. Он это делал до глубокой старости.
«В шесть часов вечера каждый вторник. Семинар Михаила Лобанова в Литературном институте» - так называется сборник (выпущенный в 2013 году издательством института), посвящённый 50-летнему юбилею преподавательской деятельности Михаила Петровича. (Здесь собраны рассказы тридцати двух авторов, представляющих в основном последний период истории семинара - начало XXI века). На праздновании выхода этой, столь дорогой для него книги руководитель семинара обратился к участникам презентации с проникновенным Словом (которое зачитала жена Михаила Петровича - сам он находился тогда в больнице). «Я убеждён, - писал Лобанов, - что признание, значение этой выдающейся книги только возрастёт со временем. Слишком она контрастирует, "ставит на своё место" господствующую игру в литературе, агрессивность авторского самоутверждения, жизненную, духовную, нравственную немощь. Не важно, что не каждый из авторов книги "выйдет в писатели". Ведь главное здесь - убедительное свидетельство того - какое обилие молодых талантов, подтверждающих, что Россия несмотря ни на что жива, её творческая молодёжь противостоит злу и насилию, всему разрушительному, что русский язык по-прежнему объединяет людей разных народностей из нашей некогда единой великой страны».
В одной из итоговых для писателя книг «В сражении и любви» (М.Лобанов - М., 2003 год), я обнаружил молитву, составленную Михаилом Петровичем.
Вот она:
«Господи, нет предела милосердию Твоему! Ты сохранил мне жизнь на войне, в болезни, дал мне долголетие, и чем я ответил Тебе?
Ты знаешь все мои грехи и сохраняешь милость Твою ко мне. Прости мне слабость мою и греховность. Ты же знаешь, как я верую, что если есть во мне что-то доброе, способное к добру, то это не моё, а Ты дал мне, как и те неиссякаемые дары благодати, которые к великому милосердию Твоему проливаются на нас, на Твои, Господи, творения».
Воистину, «от избытка сердца уста глаголют» (Матфея 12:34). Так высказалась молитва покаяния и благодарности из глубин сердца ныне покойного раба Божьего Михаила, дорогого Михаила Петровича Лобанова, учителя жизни и духовного наставника. И я высказал «приметы памяти сердечной» в память праведного воина, «на передовой» сражавшегося за души человеческие. «В память вечную будет праведник, от слуха зла не убоится». («Вечно в памяти будет праведник, от злой молвы не убоится»). (Псалом 111).
Геннадий Рязанцев-Седогин, выпускник Литературного института им. А.М. Горького (1987), писатель, лауреат Всероссийской литературной премии имени Святого Благоверного Великого князя Александра Невского, протоиерей Русской Православной Церкви, настоятель храма Михаила Архангела в городе Липецке, который построил помощью Божьей и тщанием прихожан.
