О природе русской поэзии

В данной статье рассматривается проблема подлинности поэтического творчества напрямую связанного с внутренней судьбой поэта, которая утверждается, по мысли автора статьи, на почве народной жизни, питающей корневую систему настоящего художника слова, и становящегося в своём развитии выражением жизни своего народа, его заветных идеалов и созерцаний. В высших проявлениях творчества поэт, погружаясь в стихию народной жизни, способен подняться до объективных смысловых обобщений и выразить корневые нравственные идеалы, которые в наиболее зрелых произведениях, приводят его к идеальным, то есть религиозным основам познания и нравственности. Цель статьи заключается в том, чтобы показать, как в творчестве преодолевается онтологический голод, уже вопиющий не только в писательской среде, но и в среде читающей публики. Иоанн Максимович, архиепископ Сан-Францисский писал, что молитва есть свежий воздух из мира горнего в мир дольний. И молитва берёт себе в помощницы поэзию. Новизна статьи состоит в введении автором термина «воздух поэзии» и раскрытие его смыслового значения. За аскетическим набором лучших слов, расположенных в гармонической последовательности, присутствует невидимый и непостижимый в своём безмолвии воздух поэзии. Это он, воздух поэзии, недоступный рациональному сознанию, свидетельствует о присутствии некой реальности, которая есть Сама Творящая Жизнь. Автор статьи пытается показать, что поэзия способна к созерцанию вещей таинственных и иррациональных. Подлинные поэты в своих откровениях и прозрениях подходят к тем безднам, в которые заглядывали великие святые отцы, ‒ эти мужи древности, духовные тайнозрители дел Божьих. Поэт, подобно святым отцам, двигаясь к прозрениям наивысшего порядка, ‒ воздухом поэзии способен постигать непостигаемое и обличать невидимое. Автор статьи доказывает, что природа Русской поэзии сокрыта в понятии «бессмертие».

***

Я пишу, потому что люблю. И моё творчество есть накопление любви в слове.

М. Пришвин

«Книги Валентины Ефимовской – воплощение творческого завета Аполлона Григорьева, философа, почвенника, поэта, автора «органической критики», такой критики, которая сама живёт по законам искусства», ‒ пишет доктор культурологии, профессор Г.В. Скотников в предисловии к книге Ефимовской «Резонанс жизни». ‒ Русская жизнь творится смыслами, выраженными в выстраданном слове. Не случайно отечественная философия убеждает: «Метафизика господствует над миром и изменяет его своими формулами (Павел Бакунин)».

Читая Валентину Ефимовскую, я обнаружил подлинную стихию поэзии и оказался в плену живой, глубокой, трепетной души, в изумлении стоящей перед жизнью и её Творцом. Души, созерцающей жизнь, проникающей в её тайны и щедростью таланта, возвращающей Творцу песнь достойную Его творенья.

Я не встретил в стихах поэта ни одного ложного чувства, ни одного фальшивого положения, ни одного надуманного переживания! Всё её поэтическое творчество есть подлинное выражение внутренней судьбы, и нет разделения между художником и человеком, которое свойственно только традиционному русскому искусству. Есть в душе и заветные идеалы, сложившиеся в прошлом нашей культуры и, к моему удивлению, доселе живущие в слове Валентины Ефимовской с поразительными откровениями почти безличного, непосредственного творчества!

Дорога моя русская кровь,

Как завещанное колечко.

Предков жертвенная любовь

Запечатана в ней навечно.

Глубока моя русская кровь,

Как наследных печалей речка,

Что течёт в берегах веков

В дальний мир сквозь моё сердечко.

Когда я говорю о безличном, непосредственном творчестве, я имею ввиду способность художника в своём мастерстве устраниться настолько, насколько сама жизнь способна проявить себя в его творчестве. Эта гениальность была свойственна, пожалуй, только Великому Пушкину, и то отчасти, в произведениях которого сама жизнь жительствует и присутствие авторского эгоизма совершенно незаметно. Это высшее проявление творческого начала в искусстве. Оно доступно натурам благородным, с врождённым аристократизмом. К счастью родословная Валентины Ефимовской восходит к графскому роду Шереметьевых и старинному роду Станкевичей. Своим творчеством поэт продолжает служить России, как служили её предки… Но об этом, в контексте разбора произведений Валентины Ефимовской, мы поговорим позже. Здесь только замечу, что создания искусства живы и самобытны, подобно явлениям самой жизни, так же рождаются, а не делаются, как рождается, а не делается всё живое…

В грибной трухлявой прели буерака

Иван напрягся, чуя чудеса…

Она, как Солнце, выплыла из мрака,

Когда с зарёй расстались небеса.

Лишь на одно летучее мгновенье

Жених, воспрянув, позабыл о том,

Что во своё корыстное именье

Пришёл за огнедышащим пером.

Отягощённый страстною мечтою,

Он непременный путь не уловил:

Идти на Ненаглядной Красотою

В смиренном облачении любви.

Не состоялось двух миров объятье,

Черники лишь обуглились кусты.

Для восприятья Божьей благодати

Духовной не достало чистоты.

Поэт в этом стихотворении даёт простор чистым народным стихиям своей художественной натуры, преодолевая идеалы призрачные, наносные и переходя к корневым и действительным идеалам, живущим в глубинах души Валентины Ефимовской, родившейся и выросшей в среде живой русской культуры. К корневым созерцаниям, к корневым нравственным идеалам, которые в наиболее зрелых стихотворениях, приведут её к идеальным, то есть религиозным основам познания и нравственности. Поэт, в стремлении к подлинным идеалам, словно противостоит своим творчеством многим современным «поэтам», которые в постоянном стремлении развивать напряжённо мрачные стороны души, находя оправдание своих внутренних тревог в духе века сего, отдаваясь стремительному потоку страстей, отдаваясь наслаждению страдания. Есть в творчестве нечто обаятельное в этих самовольно развиваемых страданиях, что-то сладкое и вместе лихорадочно-болезненное в этом состоянии духа, что-то безвыходное в этой гордости, отвергающей даже живительный луч света. Но тяжела будет расплата за это болезненное сладострастие сердца… Эта внутренняя напряжённость, как ржавчина, оставляет свой след на чистой стали таланта, растлевает и окончательно истощает талант. А между тем, жизнь таланта есть правда. Неправда же заключается в неправильном отношении к мрачным сторонам души, к тёмным слепым силам, которые подчиняют человеческую натуру, уничтожая в ней всё святое. Действуют безбожие, эгоизм, сухая гордость, злобная ирония в отношении к людям, – всё то, что при утрате авторитетов, выступает под благопристойной маской самой чинной нравственности, основанной на свободе. Всё это воспринимается как протест личности поэта против всего условного в окружающем его обществе и потому может быть судимо только с высшей точки зрения христианского суда, но не с точки зрения нравственности того общежития, которое породило этот протест.

Природа русской поэзии и, как зеркало этой природы, творчество поэта Валентины Ефимовской, сокрыто совершенно в другом.

Наверно, лишь в саду Жар-Птицы,

Где в упоенье красоты

Рассвет струиться багряницей,

Такие могут быть цветы.

Их лепестки, как переливы

Оттенков зорь иль красных вин.

Порой от чудища до дива –

Лишь дуновение любви.

Гляжу – не утомятся очи,

Души от сказки не отвесть:

Мой, чую, Аленький Цветочек

В букете ненаглядном есть.

Моё убеждение состоит в том, что творчество есть выражение жизни народа, той почвы на которой родился и вырос поэт, и коренные нравственные начала жизни народа являются неминуемо и коренными нравственными началами творчества поэта. Без нарушения правды народной и правды личной, потому что правда личная имеет глубочайшие корни в общей правде, и художник не может принять мерилом иных нравственных представлений и иных созерцаний, кроме тех, которые даются ему народной жизнью. Здесь, не идеализируя наши представления о народной жизни, надо оговориться, что правда народной жизни, должна быть именно правдой, вскрывающей или порочные стороны, лежащие в жизни народа, как всякого земного явления, или наносные, пришедшие из вне влияния. И сейчас же встаёт вопрос об отношении искусства к высшим идеальнейшим началам, независимым от народных особенностей, ‒ вопрос об отношении искусства к религии, к вечному идеалу, которым сам народный идеал проверяется. Разрешение этого вопроса в новом христианском мире задача необходимая. При его разрешении надо будет говорить уже не о силе, а о слабости искусства.

Черноморскою пахнет волною

захлестнувшей былого сполох:

вижу маму свою молодою

в белом платьице в чёрный горох.

С ней я в детстве стою у причала:

многолюдно на Графской с утра –

с океанских широт величаво

возвратились домой крейсера.

Помню вкус горьковатого ветра

и отца офицерский мундир…

Бесконечное облако света

мне мешает войти в тонкий мир.

Прорываясь слепящей пучиной,

Память плачет и светится вновь

верой в то, что с телесной кончиной

на погост не уходит любовь, ‒

бытие обретает иное,

выходя за предел бытия,

где отцову любовь знали трое –

моя мама, Отчизна и я.

В наше время нестерпимый онтологический голод даёт о себе знать не только в среде пишущих людей, но и в среде читающей публики, уставшей от поверхностного взгляда художников на жизнь, на человека, на его происхождение и его величие. Наши современники не погружаются в существо жизни, а скользят по поверхности её.

Поэт Валентина Ефимовская своим творчеством утоляет онтологический голод, она позволяет нам поговорить о глубинах и высотах человеческого духа, ибо в своих зрелых стихотворениях поэт приближается к идеальным, религиозным основам народной нравственности.

Есть у Валентины Ефимовской поразительное стихотворение «Путь» (Христос сказал своим ученикам: Аз есмъ Путь, Истина и Жизнь):

Смиренна в своей добродетельной силе,

Которая выше земного добра,

Царевна несёт, как крестьянки носили,

На коромысле – два тяжких ведра.

Всплеск длится фарфоровой ноткою чистой,

В тех вёдрах, как будто бы вечность, вода.

Два века идёт по стезе каменистой

Крестьянка-Царевна, да только куда?..

Наверно ценнее изведать – откуда?

Вгляжусь в благодатную ясность лица:

Она как звезда, как небесное чудо,

Как в сердце художника – искра Творца…

«Иисус говорит им: неужели вы никогда не читали в Писании: камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла? Это от Господа, и есть дивно в очах наших…». Бог Отец поставил Бога Логоса как фундамент космического устроения; так во всём космосе, так и в каждом отдельном создании, и твари. Если это отвергается, то отвергается единственная истина, божественная логика и вселенной как целого, и каждой твари как единицы. Без этого всё тонет в бессмысленности и в необъяснимом людоедском хаосе…

Отцы и учителя церкви всегда так и понимали мир, как гармоническое и органическое целое, пронизанное лучами зиждительного Логоса и Премудрости. Эта «логосность» мироздания обнаруживается повсюду, она отображает волю Создателя и Промыслителя. Логосы вещей, явлений, стихий суть отблески Логоса Божия.

Валентина Ефимовская пользуется в стихотворении «Путь» методом символического реализма, который был присущ святоотеческому миропониманию. Этот «Путь» – Христос, и на этом пути прочно стоит поэт!

Углубление в тайны мирового художества, покоящегося на творческом «да будет» и исследование таинственных глубин всё больше раскрывающегося научного естествознания, подтверждает это. Слепые «законы природы» оживают и становятся разумной, живой, одушевляющей эту природу силой. Бог творит не готовые факты, а факторы, которым дано осуществлять в действительности это творческое задание, творить и производить. Природа есть живое целое. Это понимает в своём творчестве Валентина Ефимовская.

Куда она, зачем летит –

Гусей вечерних стая? –

К заре закатной впереди,

От ночи улетая.

Казалось, взор мой ей торил

На свет небес дорогу.

Летели птицы меж светил

Смиренно, словно к Богу…

Какие удивительные образы использует поэт для изображения живой, умирающей и вечно рождающейся природы…

Искусство – дело земное, но оно с высшими нравственными началами состоит в связи через посредство жизни. И из земного оно есть наилучшее, наивысшее, наиправейшее, провидящее. Где жизнь разложилась вся, там оно отражает всю правду этого разложения; но если оно, искусство, истинное, есть дар Божий, если формы его влияния на души людей истинны, а не только фальшивые эффекты, то чутьё истинности у него никогда не отнимается, оно будет двигаться к прозрениям наивысшего порядка, ‒ воздухом поэзии постигать непостигаемое, обличать невидимое…

В поэзии Валентины Ефимовской есть это прозрение своим искусством в корни и вершины жизни, в начала, в жизни самой совершающиеся. Есть это чутьё и понимание о хранительном значении искусства в отношении к жизни и её высшим божественным началам…

Когда печально вспоминала мать,

Как зверски хамы храмы разоряли,

Казалось мне – за «белых» воевать

Пошла бы я сумняшеся едва ли.

Когда по Пискарёвскому хожу

И слышу эхо собственного шага,

В мечтах я в красной армии служу

И с ней иду упорно до Рейхстага.

Дробиться сердце, как в листве заря.

Лишь целому ему бороть стихии,

Постигшему, что служат не царям,

А Божией избраннице – России.

Спас медовый, солнечный денёк,

На пригорке ель смолою тает.

Меж её ветвей, как между строк,

Мысль неизреченную читаю.

Сокровенна книга бытия,

Мне она порою смутно снится…

Сотвори, поэзия моя,

Ей созвучных строк хотя б страницу!

Что же правит смыслом жизни? Поэт занят поиском истинного бытия, которым можно было бы определить естество Божие, Которое не имеет ничего общего с бытием земнородных, с существованием тварным. Вот как об этом пишет святитель Григорий Нисский: «Из всего обнимаемого чувством и созерцаемого умом, нет ничего сущего в настоящем смысле, кроме превысшей всего Сущности, Которая всему есть причина, и от Которой всё зависит». Следовательно, надо искать какую-то Сущность вне окружающих сущностей. И здесь святитель Григорий делает шаг в сторону мистического подхода. К познанию Творца подходит не логическим путём, а по собственному опыту мистических озарений. Для него Божество и безымянно, и многоимённо. Как это похоже на путь постижения жизни и её сущностей подлинными поэтами. За аскетическим набором лучших слов, расположенных в гармонической последовательности, присутствует невидимый и непостижимый в своём безмолвии воздух поэзии. Это он, воздух поэзии, недоступный рациональному сознанию, свидетельствует о присутствии некой реальности, которая есть Сама Творящая Жизнь. Ничто из мира чувственного не может помочь в отыскании, хотя бы приблизительного определения Бога. Бог – «Причина всех вещей и превыше всего. Он ни сущность, ни жизнь, ни разум, ни ум, ни тело, ни образ, ни вид, ни качество, ни количество. Он не есть что-либо из чувственных вещей и не имеет чего-либо такого в Себе». «Бог превышает всякую сущность и посему изъят из всякого ведения». Он вне всего, недосягаем и непостижим. Понятно, поэтому, что автор «Божественных имён» призывает «почитать целомудренным молчанием неизреченное». Но этот призыв к молчанию, не есть отказ от богословствования. Это только иной путь в богопознаниии, путь мистического проникновения в себя через онтологический катарсис своей души, ‒ это путь богословов и поэтов!

О, Всевышний, открой мне, скажи:

Ты совсем уничтожишь меня,

Или что-то останется жить,

Бесконечности свойство храня?

Мистический «мрак неведения» не есть мракобесие (обскурантизм) невежества и апофатика (отрицательное богословие) не есть запрет диалектического богословия, и творческие порывы и прозрения поэтов не есть невозможность постижения сущего. Отрицание не исключает положительное творческое богословие. «Не следует полагать, ‒ пишут Ареопагитики, ‒ что отрицание противоречит утверждениям, но, что Сама Первопричина изначальнее и значительно выше всякого отрицания или утверждения». Ибо «Бог познаётся во всём и вне всего; познаётся и в ведении, и в неведении; о Нём существует понятие, слово, познание, касание, чувства, мнение, представление, имя и всё прочее и вместе с тем Он не познаётся, Он неизречен и неименуем». Таким образом, мистический опыт святых отцов Ареопагитиков гармонично сочетает напряжение любомудрствовать с благодарным озарением Откровения из Первоисточника Света. Проявления Божия ожидают встречных дерзаний человеческого духа.

Вот как поэт передаёт благоговейное состояние своей души, ожидающей проявления Божия в стихотворении «Перед вечным небом»:

Прикрылось тучей сочною, большой

до горизонта небушко весеннее.

Следить хотелось лёгкою душой

Господнее сегодня Вознесение.

Но будто заперт доступ к небесам,

взор в небо нынче не глубок, не долог.

Ужель, Господь, разгневавшийся Сам,

раскинул над землёй бурливый полог?

А может быть, во благо эта сень,

и дождь – насущным злакам послан свыше?

В такой вот празднично-прощальный день

Становятся друг другу люди ближе…

Максим Исповедник пишет: «Бог познаётся не по существу Его, а по великолепию Его творений и Его о них промыслу. В них, как в зеркале, мы видим беспредельную Его благость, премудрость и силу». Богопознание отнюдь не понятийное, а путём мистических интуиций совершается, как и для автора «Небесной иерархии», соответственно внутреннему созреванию и по ступеням творческого роста. Для этого нужно прежде всего очищение сердца, а затем благоговейное дерзновение в проявлении дарованного Богом таланта. Валентина Ефимовская следует именно этим путём.

Меня не осуждайте, ради Бога,

не усмехайтесь – тяжек мой удел.

Я помню рукопашный в Сталинграде,

как в муках ленинградцев род редел.

Мне возразят: «Вас не было на свете,

когда в войне кромешной мир пылал».

Не принимаю замечанья эти –

в сраженьях русских я во всех была!

Я поднималась к смерти с Евпраксией,

была с Космодемьянской казнена…

Мне судьбы эти пережить с Россией

дано, чтоб одолела смерть она.

Это путь вступления в божественный мрак, в «безвидное и безвещное место ведения», подобно ветхозаветному Моисею. При таком приближении к Источнику Света Бог представляется, да и есть на самом деле «Свехсущественный и Непостижимый Ум». Но мы видим в стихотворении «Гены памяти», более трудным для поэта является углубление в себя, очищение своей души, онтологический катарсис, схождение во ад и восхождение вместе с апостолами на Фавор для переживания Преображения. «Спасительна Божия милость / И к тем, кто остался в живых, / И к тем, кто не спас головы, / Но Вечность кому приоткрылась».

Полное изумление охватывает всегда нашу мысль, когда она соприкасается с несоединимыми понятиями: совмещение вечного и времени, соединение Абсолютного Божества с человеческой ограниченностью. Подлинное творчество в своём изумлении и мистическом восприятии бытия, смиряет нашу взволнованную мысль дерзновенными прозрениями видимого в творении богословия, которое сочетает тайну Святой Троицы с убогим Вертепом, бескрайнего Неба с Вифлеемом, Невидимого Слова с Девическою утробою…

Во всём этом, что необъяснимо вне творческому сознанию, как необъяснимо, например, сияние света слепорождённому и гармонии звуков глухому, ‒ в этом всём примирении всех антиномий, соединении бездны неба и ада, смерти и воскресения, гармоническое сочетание отрицания и утверждений. Валентина Ефимовская знает, что подлинное поэтическое творчество не есть нагромождение абсурдов и нелепиц, но целостное охватывание воздухом поэзии всех бездн и недосягаемых глубин, открывающихся дерзновенному зрению поэта.

Господь, помилуй, обогрей

Зимою долгой, лютой

Сорок, синичек, снегирей –

Скитальцев без приюта.

И уготовь несчастным сень –

Под елью, под стрехою,

И горстку ржи в голодный день

Подай моей рукою.

С удивительным доверием, верой и верностью Валентина Ефимовская относится к своему Создателю; с каким дерзновением, чувствуя Любовь Божию к таланту, поэт открывает глубинные тайны мироздания и щедро делится ими со своими читателями…

Искусство интересуется человеком как явлением духовного порядка, как загадочным пришельцем из иного мира и жаждущим уйти в иной таинственный мир. Конечно, можно рассматривать жизнь человека в разных аспектах: от жизни социальной и бытовой до внутренней жизни души человеческой. Но не эти предметы школьной психологии интересуют творцов настоящего, бессмертного искусства в задаче разрешения загадки человека. Их интересует духовное содержание и связь двух противоположных начал в человеке, ‒ души и тела.

Для поэта важна душа. После смерти она отделяется от тела. Но прежде телесной смерти, мы можем умереть душой, отделившись от Бога. Отделение Бога от души есть смерть души и вечная смерть.

Природа русской поэзии не может допустить смерти, она утверждает, что жизнь, как дар Божий дана человеку навсегда, чтобы никогда (даже после физической смерти) не умереть! Этот дар ничем нельзя оценить и измерить. Поэтому бессмертие ‒ основной, утверждающий мотив всей русской поэзии, бессмертие ‒ это природа русской поэзии…

Меняется природа вещества,

Когда огонь его строенье рушит,

Являя прах любого естества…

Но прахом никогда не станут души.

Таким образом, человек на себе носит отпечаток своего божественного происхождения. Всматриваясь в человека ‒ образ Божий, мы угадываем и Самого Бога-Первообраз. Человек сроден Богу; из всей природы никто больше человека не богоподобен (по слову Филона). Поэтому Климент Александрийский мог сказать своё замечательное слово, что не только человек боговиден и богоподобен, но и Бог человекоподобен…

Для поэта создаётся очевидной соотносительность двух планов бытия, этого видимого и иного, вечного. Видимый мир с его явлениями и с самим человеком, со структурой его психофизического организма есть экран, на котором, как бы, отпечатаны символы вечного бытия. Надо лишь суметь прочитывать эти символы, как о том сказал Максим Исповедник; надо расшифровывать таинственную криптограмму бытия, доступную для изощрённого глаза духовного и совершенно закрытую для непросветлённого, чувственного зрения. В тварном мире есть соотносительность с вечным бытием. Задача искусства ‒ воздухом поэзии показать присутствие во всём мироздании творящих сил. Поэтические формы в своей запечатлённой гармонии таинственно передают присутствие в мире иного, горнего мира. Поэтому без поэзии нет настоящей жизни и без настоящей жизни нет подлинной поэзии…

Помимо духовных прозрений Валентина Ефимовская создаёт гражданскую лирику, исполненную любовью к России, её культуре, истории и многострадальному народу. Эта любовь столь велика, что вспоминается есенинское: «Если крикнет рать святая: «Кинь ты Русь, живи в раю!» Я скажу: «Не надо рая, Дайте родину мою».

Когда входили в бухту крейсера,

когда отец легко сбегал по трапу,

моё взмывало детское «Ура!»,

цепляя коршуна за бронзовую лапу

на обелиске в честь Погибших кораблей…

Под штормовым сердцебиеньем флага

«Вальс Севастопольский» я пела всех слышней,

я подпевала морякам «Варяга».

От мамы знала, помнящей войну, ‒

нам никогда не подпоёт Европа…

Царю тому на верность присягну,

кто возвратит России Севастополь.

Жить в России – какое счастье!

Что ж не вижу вокруг ни зги?

Валит с ног круговерть напастей.

«Русский, русскому помоги!»

С той мольбой, что со свечою,

в сердцевине стою пурги.

Пусть душе моей горячо – я

«Русский, русскому помоги», ‒

продолжаю твердить упрямо…

Наказаньем грозят враги.

Мне всегда говорила мама:

«не отказывай, помоги».

Вторят прошлые поколенья.

Перед ними у нас долги.

В силе ты или на коленях –

«русский, всякому помоги!»

Валентина Ефимовская обладает, благодаря своему целостному мировоззрению, большой проникновенностью в жизнь и её тайны. У поэта есть ясное представление о высших задачах своего дела, представления о добре и зле, и понятия о благе общественном. Эти представления и понятия живут в ней крепкою растительною жизнью, связанною с корнями почвы, на которой поэт вырос. В жизнь и в её высшие законы поэт верит непосредственно; без такой глубокой и нетронутой веры невозможно создание таких удивительно глубоких, подлинно художественных творений…