Ещё раз о «Красном таране»

Мой сынок этим летом работает вожатым во Всероссийском детском центре. Несколько дней назад позвонил мне. Жалуется. Мол, всё плохо. Напарница лентяйка, начальство злое, кипа отчётов и прочей писанины, похудел, не высыпается...

Ну, я ему, естественно, про то, что всем сейчас тяжело, про ответственность, про мужество, наконец. Чувствую, не доходят мои слова до его сердца. Тут нужно что-то другое, очень личное, но вместе с тем яркое, живое.

- Знаешь, сыночек, - говорю я, - Порой мы совершаем поступки, не сознавая степени собственной ответственности. Когда в феврале восемьдесят восьмого мы таранили американцев, я лично был в ответе не только за себя, но, как бы это картинно не звучало, и за свою будущую семью, за жену, за будущего сына, за тебя то есть.

- Ну да?

- За всех нас, за всю нашу Родину. По другому было нельзя.

- Почему нельзя? В чём смысл вашего тарана?

В чём смысл? И правда.

И вспомнился мне другой разговор, состоявшийся осенью всё того же восемьдесят восьмого. По глупости, случайно незадолго до увольнения в запас я попал в Севастопольский инфекционный госпиталь. Здесь, в просторном фойе морячки разных званий и сроков службы, в одинаковых пижамах, усевшись рядком у телевизора, наблюдали баталии сеульской олимпиады. Помню, как мы посрывали голоса, болея за Сашу Карелина, моего ровесника, самого сильного человека на планете. Как это здорово, что русский богатырь оказался сильнее всех европейцев. Азиатов, и главное, всяких там америкосов!

Примерно так я и высказался вслух своему соседу по просмотру телевизора, немолодому мужчине с хорошими задатками брюшной солидности. Тот усмехнулся.

- Чем же это вам, молодой человек, так не угодили америкосы, как вы выражаетесь?

- Не люблю их и всё.

- Да ты, батенька, салажонок ещё, жизни не знаешь. Американцы, в отличие от нас, люди свободные. Нам у них ещё учиться и учиться. Впрочем, ты ещё слишком молод и многого не понимаешь.

- А что здесь понимать? Мы - это мы, а америкосы - наши враги. А с врагами разговор короткий.

Собеседник расхохотался. Вытер глаза, крякнул.

- Заморочили вам всем головы. Просыпаться надо. На дворе перестройка, гласность. Враги остались в прошлом. Нужно учиться дружить, учиться любить человека.

- Любить америкосов?

- Именно так, молодой человек.

- За что? За их шестой флот? За Хиросиму? За...

- Их можно и нужно понять. Да и сами мы во многом виноваты. Не стоило их провоцировать. Тогда не было бы гонки вооружения, и жили бы мы, может быть, получше.

Кровь ударила мне в голову. Молодой я был тогда, горячий.

- Это мы-то их провоцировали? А как же наш таран?

- Какой таран?

- Мы в феврале на нашем «СКР-6» таранили американский эсминец «Кэрон», вторгшийся в наши территориальные воды. А братишки наши с СКР «Беззаветный» одновременно с нами таранили ракетный крейсер «Йорктаун».

- И что?

- Как это что? Разве это мы их провоцировали? Разве это мы вторглись в территориальные воды Соединённых Штатов? Или всё-таки наоборот?

- И что?

- Как что? Зря что ли мы рисковали жизнями, ведь морской таран на скорости почти тридцать узлов мог и, пожалуй, должен был обернуться трагедией. Мы это понимали. Все. И, тем не менее, сознательно пошли таранить врага. Выходит зря?

- Вот именно.

Несколько мгновений я не мог ничего сказать. Просто бессмысленно хлопал глазами.

Молчал, усмехаясь, и мой собеседник.

Наконец, взяв себя в руки, я решил дать бой этому морскому либералу. Но как? Он намного старше, да и звёзды на его погонах, судя по брюшку, не малые.

- Простите, вы член партии?

Он усмехнулся громче прежнего.

- Ну, допустим.

- Я тоже. Давайте, как коммунист с коммунистом. Меня в партию принимали мои товарищи, моряки, которые вместе со мной плечом к плечу зря. Как вы сказали, рисковали своей жизнью. Сейчас я буду говорить и от их имени.

Собеседник, едва сдерживая хохот, прикрыл руками голову.

- От их имени, - повторил я, - Конечно, мне ещё очень немного лет. И чего-то в этой жизни я не понимаю. И в тот момент, когда мой командир по внутренней связи объявил о том, что мы идём на таран, мы, может быть, не совсем понимали происходящее. Потом был сильнейший удар. Меня отшвырнуло к переборке. Команда: «Осмотреться по отсекам». Доклады. Доклады. Доклады. «Поступления забортной воды, огня и дыма не наблюдаю». Тишина. И вдруг кинжалом в уши: «Команде быть готовым к повторному тарану!»

И вот тут, на долю секунды, пожалуй, стало, не страшно, нет, неуютно как-то. Словно пришло осознание, что вот сейчас, через несколько минут, несколько мгновений твоя не успевшая ещё как следует начаться жизнь скорее всего закончится. Просто потому, что повторного тарана старенькое наше судёнышко может не выдержать.

Мой собеседник, скорее всего, и не слушал меня, равнодушно уставившись в голубую нежить телеэкрана. А я словно бы опять окунулся в февральскую стынь кипящего от гребных винтов и горячих сердец русского Чёрного моря. Нет, не струсили мы тогда. Все. Почти все. На «Беззаветном» лишь два молодых лейтенанта приготовились к эвакуации. Так их, если верить рассказам очевидцев, свои же ребятушки, по-флотски, как полагается, научили уму разуму. На нашем кораблике лишь один мичман пил валерьянку, словно чистый спирт, да минёр-узбек метался по боевому посту, твердя на ломаном русском заклинание: «Мужики, не погубите, мужики, не погубите». Это всё. Больше ни единого проявления трусости, малодушия. Экипажи сознательно шли умирать. Как это часто бывало в российском флоте. За что? Почему?

А потому, что по-другому было нельзя. Потому, что зло должно быть наказано, а провокаторы должны получать по заслугам. Все провокаторы. И нарушители-америкосы, и «пуськи» из панк-группы, и прикормленные Западом всякие там венедиктовы-макаревичи... Все!

Потому что за нами, за всеми нами, и тогда, и сейчас стоит и стояла Россия. Здесь всё очень просто. Дашь слабину, слиберальничаешь, и тебя задавят, затопчут, разотрут в порошок. Желающие есть. Ох сколько! Европа, Америка, доморощенные либерасты. Имя им легион! Они сильны, они сыты. А мы?

У нас есть только вера. И нам не страшно! Хотя мы может всего лишь стоять. Стоять насмерть. За семьи свои, нынешние и будущие. За землю родную и дом свой. За Россию. Можете сколько угодно смеяться. Но именно за неё. Потому что ничего другого, ни виллы на Лазурном берегу, ни пентхауса на Брайтон-Бич, ни футбольного клуба в английской премьер-лиге у нас нет и не будет. За Россию!

Именно это я и сказал своему собеседнику, но он не слушал меня. Мыслями этот, скорее всего штабист, был уже в вожделенной Америке или в це-це Европе. Бог ему судья.

А мы и три десятка лет спустя, в новой России, в русском Севастополе, в обновлённой Москве, в постаревшем Ярославле, в осунувшемся Иркутске, в забытом правительством и Рублёвкой Бодайбо, в брошенном на выживание Майкопе... мы все по-прежнему ответственны, по-прежнему черпаем откуда-то мужество, по-прежнему пытаемся не запятнать честь старой, поеденной молью и временем матросской тельняшки. За это море, за эту землю, за эти города. За Россию!

Услышь меня, сынок. Это всё, что я хотел тебе сказать.