«Много ли было когда образцов подобной щедрости, и скоро ли опять они повторятся?»

Анна Орлова с фрейлинским шифром Елизаветы Алексеевны (неизвестный художник н. XIX века)

Ниже ко дню памяти (5/18 октября) православной подвижницы, величайшей благотворительницы, графини А. А. Орловой-Чесменской мы впервые переиздаём воспоминания о ней выдающегося русского православного мыслителя, церковного историка, духовного писателя, публициста, поэта, Андрея Николаевича Муравьева (1806-1874).

Анна Алексеевна Орлова-Чесменская (2/15 мая 1785 -5/18 октября 1848) - камер-фрейлина, единственная дочь и наследница А.Г. Орлова-Чесменского (1737-1808) - сподвижника императрицы Екатерины II - и духовная дочь архимандрита Фотия (Спасского). Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по изданию: Муравьев А.Н. Воспоминание о графине Анне Алексеевне Орловой-Чесменской // Прибавления к Творениям св. Отцов.- 1849.- Ч. 8. - Кн. 2.- С.316-327 (1-я пагинация)) подготовил профессор А. Д. Каплин. Название - составителя.

+ + +

Довольно времени протекло после кончины благочестивой графини Анны Алексеевны Орловой-Чесменской, и еще нигде не было упомянуто о ней в повременных изданиях, обыкновенно извещающих о каком-либо замечательном событии, радостном или печальном. Неужели такое молчание знаменует забвение? Нет: лице усопшей незабвенно для Церкви Православной, которая и воздала должную ей память. Конечно, ни одному мирскому лицу и даже духовному не было с давних времен поминовения, столь торжественного; ибо, как ни одной обители или соборной церкви не забыла в своем завещании усопшая, так и ни одна из них, в свою очередь, не забыла исполнить священного долга благодарности. Святители собирали в кафедральные свои соборы ближайших настоятелей для общей панихиды; в Лаврах и больших монастырях, после соборного поминовения, учреждалась трапеза для нищих; и все малые обители не престают также поминать свою благодетельницу на ежедневной литургии. А сколько вдов и сирот всякого звания, постоянно при таинственной Жертве приносят молитву о её упокоении, ради непрестающей памяти её благодеяний, тайных и явных; ибо щедрость её к Церкви Божией, всем известная, и поражавшая взор каждого, не дает причины предполагать, чтобы она ограничивалась только одними храмами. Та, которая благоговела к святилищу Христову, не забывала и нищей Христовой братии, и на каждом шагу обличаются её тайные благотворения. Но, по заповеди евангельской, она старалась, чтобы левая её рука не ведала, что творит правая, и оскорблялась, если кто-либо оглашал её благотворения. Теперь, когда столь замечательное лице сошло уже со своего высокого поприща, чувствуется пустота, оставленная ею в обширном круге её духовной благотворной деятельности, и едва ли не лежит священная обязанность на тех, которые были к ней близки, высказать, хотя в кратких словах, то, чем она была для облагодетельствованных ею; и, конечно, голос сей будет отголоском многих.

Не утешительное ли явление видеть в нашем веке, в современных нам лицах, повторение того, чем отличались первые века христианства. Такова пред нами графиня Анна, самым именем выражавшая благодать, ее помазавшую на служение Церкви! В её лице, как бы, опять ожила для нас одна из двух Меланий римских. И та и другая единокровные, обремененные и честью и богатством своих предков, тяготятся сею житейскою славою; вняв проповеди блаженного Иеронима и других благочестивых мужей, они обращают свои палаты в молитвенные келлии, заключаясь от взоров докучливого мира в тайную клеть своего дома и сердца; потом странствуют по святым местам, питают там отшельников и исповедников имени Христова; потом, по мере умножения духовного богатства в душах их и возвышения в подвигах, хотят совершенно развязаться с своими несметными богатствами, чтобы все раздать Церкви и нищим, и едва достигают сей самопроизвольной нищеты; ибо и кесари римские едва имели возможность приобрести ценою злата достояние сих отраслей рода Сципионов; наконец они обе кончают молитвенно дни свои под сению Вифлеемского вертепа.

Не встречаем ли мы некоторые черты из замечательной жизни обеих Меланий римских в нашей русской Мелании, если только позволено назвать сим именем усопшую, ибо теперь нет причины подозревать в какой-либо суетной лести, воздающих ей подобающую хвалу? И она рождена от знаменитых родителей, и она осыпана от самой колыбели всеми благами, которых может пожелать мир; богатства её выходят из обыкновенной чреды и могут назваться царскими. И что же? увлекалась ли она их обольстительным блеском, оставшись, по смерти нежно любившего ее отца, в полном цвете лет, полною распорядительницею своей блестящей участи? Нет; по примеру Меланий и она тяготится таким бременем, под которое многие были бы готовы подставить свои рамена; по слову Апостольскому, она все вменяет за уметы Христа ради, и даже чуждается брака. С одной стороны ее смущает мысль о том, как, по словам Господним: «трудно имеющим богатство взойдти в царствие небесное» (Лук. 13, 24.); с другой же, она непрестанно помнит слово Апостола Павла: «касательно девственности я не имею повелений от Господа; а даю совет, так как получивший от Господа милость быть Ему верным. Я полагаю, что, по предстоящим тесным обстоятельствам, хорошо, чтобы человек так оставался. Между замужнею и девицею есть разность: не замужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтобы быть святою телом и духом; а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу. Сие говорю для вашей пользы, не для того, чтобы связать вас, но чтобы вы благочинно и непрестанно могли служить Господу без развлечения; а кажется и я имею Духа Божия» (I Кор. 7, 25. 26. 33. 34. 35 и 40).

Таким образом, по особенной милости Божией, богатство, которое для других часто бывает гибелью душевною, не отвратило ее от той духовной стези, по которой, избрав ее однажды, твердо уже она потекла; ибо гораздо более мужественного нежели женского таилось в крепкой душе её. Если она на что-либо решалась, то уже никогда не изменяла тому, что предположила. Быть может, это могло иногда увлекать ее к последствиям не всегда благоприятным; но очевидная чистота её намерений и то самоотвержение, с которым она стремилась к избранной ею цели, должны ее оправдать всегда в глазах и тех, которые не знали тайных высоких побуждений её души. После пламенной её любви к Богу, одна только пылкая любовь к родителю исполняла её сердце, и окрыляла её молитвы; ибо она столько же заботилась о спасении души его, сколько и о спасении собственной; её обильные милостыни текли отчасти для удовлетворения сего священного долга; ибо она пребыла верною любви своей к родителю и по отшествии его из здешней жизни.

Портрет работы И. В. Баженова, 1838 год

Испуганная блеском своего положения она искала прежде всего и свыше всего наставника духовного, который мог бы руководить ее на скользком поприще, и как при жизни родителя не имела собственной воли, безотчетно ему во всем покоряясь, так и по смерти его жаждала ввериться совершенно одному лицу, на которое укажут ей люди опытные в жизни духовной. Если такое самоотвержение может казаться странным для некоторых, потому что им не ведомы примеры послушания духовного, какие встречаются в житии святых: то, во всяком случае, чувство сие изобличает глубокое смирение в лице той, которая все имея, все готова была принести в жертву для спасения души своей; Господь же спрашивал учеников Своих: «что даст человек в замену души своей»?

Схимонах Амфилохий, сорок лет предстоявший раке святителя Димитрия, назидал сперва своими советами благочестивую графиню, когда от времени до времени посещала она Ростов. Епископ пензенский Иннокентий, известный по святости жизни и пламенной вере, проезжая болящим в свою епархию, призрен был в московском её доме. Графиня беседовала с добрым пастырем о трудности находить себе руководителей в вере, и он отозвался ей о бывшем тогда еще иеромонахом Фотие, как о монахе добром и строгом жизнью. Скорая кончина преосвященного Иннокентия утвердила слова его в сердце графини; она решилась вполне вверить себя тому, кто был ей указан усопшим пастырем и впоследствии еще одобрен схимонахом Амфилохием.

По возвращении в Петербург, графиня искала сблизиться с иеромонахом Фотием, который вскоре был произведен в архимандрита Юрьевского монастыря; но Фотий долго её чуждался, как бы, опасаясь влияния её богатства на свое убожество; не ближе, как чрез два года она достигла желанной цели - быть его духовной дочерью.

С тех пор она забыла себя для обители Юрьевской, которую восстановила с великолепием царским. Она оставила родную ей Москву, чтобы вести жизнь иноческую под сению любимой обители, возлагая на себя строжайшие лишения, какие едва могли выносить самые ревностные иноки. Та, которая с таким блеском, от времени до времени не переставала являться при Дворе, была смиренною послушницею в Юрьеве.

С трех часов по полуночи колокол звал уже ее из любимого её уединения к утрени в монастырь; там проходя неутомимо все долгие бдения, посвящая промежуток службы на духовное чтение в келлии безмолвствующего архимандрита, и почти не вкушая пищи, она, только после вечернего правила, поздно возвращалась в свое жилище близ монастыря, чтобы на следующее утро начать опять столь же трудный подвиг. Многие ли из среды живущих в мире и не наделенные подобно ей всеми земными благами, решились бы на столь труженическое житие, и не на несколько дней или недель, но в течение многих лет? И все это прикрыто было во время краткого её пребывания в столице светскою любезностию и весёлостию, совершенно непринужденною; ибо она действительно достигала чистотой сердца и веры до того состояния младенческого, о коем говорил Спаситель: «аще не обратитеся и не будете яко дети, не внидите в царствие небесное» (Матф. 18, 3.).

Таков был подвиг благочестивой графини в отношении к самой себе, но более достойны внимания и, конечно, не забвенны будут её подвиги в отношении к Православной Церкви; ибо они сами за себя говорят. Кто не подивится благолепию обители Юрьевской, к коей особенно лежало её сердце, и которая действительно заслуживала внимание, как древнейшая после Печерской, основанная Ярославом Великим. Не ей ли обязаны своим благосостоянием и все прочие обители Новгородские? И собор Софийский испытал её щедрую руку: под его древнею сению святители Никита и Иоанн почивают в серебряных раках, от нее пожертвованных: все это памятники исторические. Ею украшен, или, лучше сказать, создан новый великолепный храм Ростова в обители святителя Димитрия, где украсила она и раку св. Иакова. Еще не довершен храм обители Задонской, но кто положил ему основание? Лавра Печерская вся исполнена её щедрых даяний; так в Успенском соборе, по её усердию бронзовый иконостас, ценою в миллион, должен был заменить нынешний деревянный. Великолепная рака великомученицы Варвары в златоверхой обители Михайловской, вылитая вся из серебра, останется всегда народным памятником усопшей; и в Почаевской Лавре, недавно возвращенной к православию, уже есть залог её пламенной ревности: серебряная гробница первоначальника Иова и богатые украшения горнего места вокруг чудотворной иконы. Можно ли исчислить все её пожертвования? Я только назвал более известные, но сколько было принесено ею в дар церквам Божиим, во всех концах России, в течении полувека, не говоря уже о завещании, в коем вспомнила она всю отечественную Церковь и всех её убогих и сирот!

Если кто выступит за пределы нашего отечества, и там встретится с сею щедрою раздаятельницею милостыни, как бы лицом к лицу, в её неистощимых даяниях. Церковь патриаршая Живоначального источника в Царьграде, при немалых её пособиях восстановлена к благолепию. В Александрии и Дамаске обе патриаршие церкви хвалятся благолепными иконостасами, от её присланными; и св. граду и св. горе известно лице благодетельницы, которая осыпала Восток неоскудною милостынею; везде там громко имя графини Анны, как бы древней Мелании; она сама сокрушалась только о такой известности, и почти огорчалась, получая благодарственные послания патриархов: - столь велико было её смирение, но сколько тут славы, не только для неё, но вообще для русского имени!

Может быть некоторые пожалеют, что усопшая не увековечивала своего имени каким-либо богоугодным заведением, подобным Шереметьевской или Голицынской больницам в Москве? - Но это самое скромное желание, утаить свое имя и не привязать его ни к одному из своих безчисленных благодеяний, было одною из главных причин, почему она не хотела основать ничего общественного, ни даже женской обители, хотя помогала всем. Есть и другая причина, которой даже трудно поверить: графине почти не доставало её огромных доходов, восходивших вначале до миллиона и постепенно уменьшавшихся, для ежедневного раздаяния щедрою рукой даров и милостынь. - «Богатство аще течет не прилагайте сердца», говорит Писание, и действительно она не прилагала сердца к богатству; оно текло из рук её, как бы мимо их, и она, чтоб иметь, что раздавать, почти ежегодно продавала по частям свои великолепные поместья, чтобы удовлетворить возникавшим отовсюду требованиям, которые основывались единственно на известности о необыкновенной её щедрости. Можно сему поверить, если вспомнить, что не имущие из всех краев России к ней обращались, как бы к законному источнику милости, в которой не почитали ее в праве им отказывать, и даже оскорблялись, если не вполне удовлетворяла она всякой просьбе; ибо она приучила каждого почитать её богатство - общественным. Не было дня, чтобы таким образом не утекали тысячи из её рук; а кто о том знает, кроме получавших или скромных раздаятелей её милостей?

Напрасно полагают, что все имущество графини разлилось по обителям: на каждом шагу и во всяком звании открываются облагодетельствованные ею вдовы и сироты. Скажут ли, что можно бы пожелать, чтобы более было разборчивости в её щедрости? Мы не смеем осуждать это пространное и открытое сердце за то собственно, что оно было так пространно и открыто и не умело отказывать просящим, кто бы они ни были, почитая своими во Христе братьями всех, кто только нуждался! Много ли было когда образцов подобной щедрости, и скоро ли опять они повторятся? Но вот и еще особенность: исключительное положение графини, которое давало ей средство помогать не только деньгами, со всею щедростию, но и мощным своим покровительством с многостороннею пользою. Потому и не возвратна утрата столь высокого лица, исторического в полном смысле по своим великолепным памятникам, и христианского, по своей духовной жизни и пламенной любви к Церкви, которой все от первой до последней заповеди она строго исполняла.

Господь наградил её послушание благою кончиною, дозволив ей и в последние минуты свято исполнить все, чего требует Церковь от умирающего христианина, не только в совершенной силе, но и в полной памяти. За несколько недель до кончины, как бы, предчувствуя её приближение, она умножила свой труженический подвиг, проводя большую часть времени на молитвах. В последний день жизни, собираясь в обычный путь в столицу, и не предвидя, что ей уже предстоял иной, более обычный путь всея земли, - из времени в вечность, она приобщилась св. таин в своей любимой подземной церкви Неопалимой Купины, где уже давно приготовила себе гробницу подле своего духовного отца. Потом, помянула его в соборной панихиде, и вместе с ним своего родителя, ибо это был день его Ангела, и таким образом еще однажды воздала на земле последний долг всему, что было близко её сердцу, до радостного свидания на небесах. Она простилась и со всею братией, и получив напутственное благословение своего духовника, в келлиях настоятеля почти над самым местом своего подземного склепа, внезапно почувствовала смертную болезнь, но еще успела приложиться к Иверской иконе Богоматери, пред Коею особенно благоговела во всю свою жизнь, и одним вздохом предала свою чистую душу в руки её Сына и Бога. По гласу церковной молитвы, ежедневно ею слышанной и произносимой, безболезненна, непостыдна, мирна была христианская кончина её жизни, и, конечно добрый ответ ожидает ее на страшном судилище Христовом, за твердое исповедание Его имени пред лицом всего мира.