Воспоминания о карагандинских подвижниках

Начало

VII

 

В Караганду я приехал на первые летние каникулы. Рассказал матушкам о своей учебе в Семинарии. Матушку Агнию застал как всегда в хорошем состоянии духа. Матушку Анастасию увидел в храме. После вечернего богослужения пошел навестить ее в домике, где она жила. Матушка сидела на порожке, супчик хлебала из мисочки, а в комнате находилась ее келейница Юля. Я подхожу к матушке, она спрашивает:

- А ты кто?

Я отвечаю:

- Матушка, я такой-то, такой-то.

Она говорит:

- О-о-о... Большой начальник теперь стал!

Я возражаю:

- Матушка, ну какой я большой начальник?

- Да-а... большой начальник! Теперь ходит вот такой важный...

А я-то что думаю? Меня направили тогда иподиаконствовать у Патриарха Пимена, я был уже иподиаконом.

- О-о! Теперь большой начальник стал!

Матушка усадила меня на стульчик и стала расспрашивать о Семинарии, о моей учебе. Нравится мне или нет? Как родители меня нашли? Как папа реагирует на мое поступление? Как родственники отнеслись к тому, что учусь в Семинарии?

Потом она стала рассказывать о том, какими качествами должен обладать священник. А затем матушка обратилась ко мне, как бы с наставлением.

- Когда ты будешь занимать большой и ответственный пост в Церкви, к тебе будут обращаться многие прихожане и священники с просьбами и жалобами. На жалобы сразу не реагируй. Сплетни не слушай. Анонимки вообще не читай. Когда получишь жалобу на кого-то, не принимай быстрых решений. Положи письмо в стол или под сукно. Подожди недельки две, а потом достань и прочти. Может, к тому времени пройдет необходимость рассматривать жалобу, а если нет, тогда изучи и поступи по справедливости. Главное, чтобы решение было принято по любви, по-евангельски.

Тут Юля, келейница услышала:

- Матушка! Че ты ему говоришь? Какой он большой человек? Какие-то жалобы? Да он только поступил учиться, и ты уже - большой какой-то человек в Церкви!

Она:

- Ой, и правда! Чей-то я заговорилась? Какой-то пост, какие-то жалобы? Учись, а там Господь Сам управит.

И как-то незаметно ушла от этой темы.

Об этом разговоре я вспомнил только через двадцать с лишним лет, в 1995 году. В то время я был епископом Зарайским, Управляющим Патриаршими приходами в США. По долгу службы мне приходилось сталкиваться с целым рядом вопросов и проблем, а посоветоваться, как лучше решить, было не с кем. Однажды, сидя в кресле своего кабинета, я рассуждал, как поступить в создавшейся ситуации. И вспомнились мне слова матушки Анастасии, к тому времени уже почившей. Давно забытое ее напутствие очень помогло мне тогда.

И еще мать Анастасия мне сказала:

- Да, сейчас-то ты приходишь, а вот когда будешь большим человеком, так и забудешь, и поминать меня не станешь...

Я говорю:

- Матушка, ну почему не стану?

Так она меня упрекнула. И теперь, когда совершаю Божественную литургию и стою у жертвенника, ее слова всегда выстреливают у меня в памяти. Конечно, я всех поминаю, кого помню, с кем общался. Но надо сказать, иногда бывает такое, что стоя у жертвенника, возникает впечатление, что мне являются лица уже покойных людей. Я по лицам вспоминаю, кого встречал, с кем общался. Некоторых даже по имени не помню, только лица их являются перед моим взором. Я стою и поминаю.

Так, почти дословно, исполнялись в моей жизни предсказания наших стариц.

 

VIII

 

Была у нас в Караганде еще очень интересная схимонахиня Ирина, с ней я встречался только однажды. В Москве отец Анатолий Просвирнин, впоследствии архимандрит Иннокентий, говорит мне как-то:

- Ты знаешь, в Караганде есть такая монахиня Ирина?

Я отвечаю:

- Там много монахинь, но я с ними мало знаком.

- Слушай, это такая интересная личность! Вот, поедешь, обязательно с ней встреться. Я ее рассказ записал...

Отец Иннокентий записал ее рассказ на магнитофон, но не знаю, сохранилась ли эта запись.

- Торопись, - говорит, - она уже в таком возрасте, что может скоро отойти.

Приехав в Караганду, я нашел матушку Ирину. Она сразу поняла, что я студент Семинарии. Я попросил ее: «Матушка, не могли бы вы рассказать для пользы моей души о своей жизни?» И вот, она рассказала о себе такую историю.

После войны мать Ирина (а в то время она была мирянкой) жила в городе Магнитогорске и работала на металлургическом заводе. И однажды во время работы вышел из строя миксер, перемешивающий бетон. Она подошла к рубильнику, отключила электричество, повесила на рубильник табличку: «Не включать, идут ремонтные работы». И пошла исправлять неполадку. А в это время подошел бригадир и стал ругаться: «Что за безобразие! Отключили электроэнергию!» И рубильник включил. Мать Ирина в это время держала в руках оголенные провода, и ее ударило током. Да так ударило, что она упала замертво. Ее осмотрели врачи и отправили в морг.

Как мать Ирина рассказывала, через семь дней кто-то из сотрудников морга подошел к ней и увидел - у нее открыты глаза. Сотрудник, конечно, в шоке. Вызвали врача, выкатили из морга каталку с мать Ириной, срочно вызвали профессора из Москвы - специалиста по подобными случаями. Он быстро прилетел и дал рекомендации, как с ней обращаться, чтобы не было физиологических нарушений. Мать Ирину обложили грелками, потихонечку, в особых условиях отогрели и, в конце концов, привели в чувства. И она ожила.

Профессор потом долго с ней беседовал, расспрашивал, что было, как было, и все записывал.

И вот, мать Ирина рассказывала, что когда ее ударило электричеством, душа отделилась от тела и пошла по мытарствам. О некоторых мытарствах она мне рассказала. Но не о всех. Ей было разрешено говорить только до седьмого мытарства. «Если я скажу седьмое мытарство и последующие, я сразу умру».

Вот, она расскажет про одно мытарство: «Так, я тебе одно рассказала». Начинает говорить о втором - кого из своих родственников, из знакомых видела на втором мытарстве. Она мытарства перечисляет, дошла до шестого... и: «Все, все, все Господи! Я не могу дальше говорить, иначе сейчас умру!»

Когда мать Ирина о мытарствах рассказывала, она, будто все заново переживала. Жутко то, что она испытала! Ее рассказ произвел на меня потрясающее впечатление.

Сейчас я уже не помню последовательности мытарств. Но вот, на одном мытарстве мать Ирина вдруг увидела директора металлургического завода, и удивилась: «Почему директор нашего завода проходит мытарства? Он ведь живой!» Только потом она узнала, что в тот день директора убили, поэтому и он мытарства проходил.

А потом мать Ирина рассказывала, как побывала в райских селениях. Надо было видеть ее лицо, когда она рассказывала о рае! Оно словно цвело! Это просто необычайно, нельзя было не поверить и допустить мысль, что человек рассказывает сказки. Несомненно, она была очевидцем. И тоже рассказала, кого видела в райских селениях.

Видела она там своих близких, родных, и знакомых. «И вижу, - говорит, - как насельники рая чинным строем идут на поклонение Богу. Идут пророки, апостолы, святители... И вижу Патриарха Тихона среди них! Он в ярко-зеленой пурпурной мантии, весь сияющий! Они все сияющие!» Я у нее спрашиваю: «Матушка, а вы видели Патриарха Тихона при жизни?» Она отвечает: «Никогда при жизни не видела». Не видела, а узнала Святителя Тихона, шествовавшего в зеленой, пурпурной мантии.

С матушкой Ириной мы беседовали в 1975-ом году. Патриарх Тихон был причислен к лику святых в 1989 году. А 19 февраля 1992-го года, при ремонте Малого собора Донского монастыря были обретены его честные мощи.

В этот день, 19 февраля 1992 года проходило заседание Священного Синода, где было принято решение о направлении меня на послушание, уже в сане епископа, в Соединенные Штаты Америки.

И вот, поздним вечером 19 февраля, где-то без пяти минут двенадцать, Святейшему Патриарху Алексию позвонил археолог и сказал: «Обрели гроб Святителя Тихона». И Святейший на следующий день мне говорит: «Вот, видите, приняли решение направить вас в Соединенные Штаты... А ведь Святитель Тихон там был![1] И вот, благословение вам - приезжайте на обретение мощей Святителя Тихона, Патриарха Московского».

В назначенный день я приехал в Донской монастырь. Святейший Патриарх Алексий совершил молебен Святителю Тихону. Я стоял рядом с его гробницей. И когда подняли крышку гроба, я туда наклонился... И, знаете, пошел такой аромат! Благоухание, будто роза с лавандой. Я посмотрел во внутрь гроба... и вспомнил мать Ирину! Святейший Патриарх Тихон лежал в ярко-зеленой, пурпурной мантии... В этой мантии она его видела. Что удивительно - мантия даже цвет не поменяла. Хотя, по мнению специалистов, за шестьдесят шесть лет в том месте, где пребывал гроб, от него не должно бы остаться ничего! Потому что там проходила теплотрасса - влажность чрезвычайная и скачки температуры. Но было такое впечатление, будто Святителя положили во гроб только вчера!

«Ну, - думаю, - матушка дает! В жизни никогда не видела Патриарха, и даже не знала, какого цвета у него мантия! А в раю вдруг узнала: "Патриарх Тихон!"« И других святителей она видела. Все они шли по своему чину: святители, преподобные, праведные - шествовали на поклонение Богу.

 

А потом мать Ирине Ангел сказал, что Господь решил вернуть ее на землю. И ее вернули. Она говорит: «Я так не хотела в свое тело входить! Моя душа не хотела, потому что я чувствовала необычайную легкость! И вдруг опять оказалась на земле, в своем теле, в таком тяжелом-тяжелом состоянии».

И спустя некоторое время мать Ирине вновь явился Ангел и сообщил, что она еще поживет, есть на то Божие благословение. И в знак того, что это было истинное явное Ангела, оставил ей небольшую райскую веточку.

Тогда шел 1947-ой год, послевоенное время, все экономили электроэнергию. И мать Ирина говорит: «Я начну ночью молиться, достану эту веточку и у меня в комнате ярчайший свет! Вдруг слышу, стучит в окно комендант: "Ты что это жжешь электричество?!" Я - раз! Прячу веточку под подушку, и сразу темно! Тогда я окна зашторю, и опять свою веточку достану. И у меня в комнате, как солнце светит».

Я у нее спросил:

- Матушка, а где же эта веточка? Как бы на нее посмотреть?»

- А знаешь, со временем она стала усыхать-усыхать, угасать-угасать. И потом как бы исчезла.

Это было в городе Магнитогорске, где металлургичский завод, рабочие бараки. Там мать Ирина узнала, что в Караганде есть отец Севастиан, один из последних отптинских старцев. И переехала в Караганду на жительство, под духовное окормление старца. Потом она приняла схиму, и схимонахиней отошла ко Господу.

Вот такие люди жили в Караганде и молились в Михайловском храме. Благочестивые, и я бы сказал, святые люди. Поэтому мы старались, как можно чаще приходить туда, чтобы вновь и вновь вместе с ними помолиться за богослужением. Мы стремились использовать любой случай, чтобы пообщаться с нашими подвижниками, и через них почувствовать на себе действие Божественной благодати.

 

IX

 

Когда мы были еще детьми, я помню, к нам в гости из России приехал папин отец, то есть, мой дедушка. Он был слепым, поскольку в течение десяти лет отбывал ссылку в Сибири, «пилил дрова», как говорили, и там ослеп. Мы обратили внимание, что дедушка наш был с бородой, а когда собирались дома на молитву, иногда надевал на себя священнический крест. Мы, дети, не придавали этому значения. А родители нам не говорили, что наш дедушка - священник, потому что боялись, что мы где-нибудь на улице или в школе проболтаемся. Я узнал об этом, только вернувшись из Армии.

А когда я уже учился в Семинарии, мне мама сказала:

- А дедушка твой все время за тебя молился. Он мечтал: «Как хорошо, если бы внук пошел в Семинарию! Вот, было бы неплохо!» А я тогда отвечала ему: «Что вы, папа! Какая может быть Семинария!»

Не исключено, что и молитва дедушки повлияла на мое решение служить Церкви. Подтверждение этому я вижу в следующем событии.

В мальчишках мы баловались, а в Армии уже всерьез курили. И в 1972-м году (это был последний год моей службы в Армии), зимой, 21 января, мы с ребятами пришли в кочегарку. Человек шестнадцать нас было. И вот, как сейчас помню, один из солдат закурил сигарету. А от нее шел такой противный дым! И кто-то говорит: «Слушайте, зачем мы курим? Давайте, бросим курить?!» И все, кто стоял, подхватили: «А что? И правда! Давайте, бросим!» Все достали из карманов сигареты и бросили их в печную топку. И, надо сказать, через полгода, уходя на демобилизацию, из этих шестнадцати человек восемь так и не закурили. И я в том числе.

И уже потом я вспоминал - а ведь в этот день, 21 января, у нас умер дедушка. В тот самый день, в тот самый год. Я был в Армии, бросал курить, а в этот день умер дедушка Алексий. И мама вспоминала потом, как он мечтал, чтобы я пошел в Семинарию.

 

Еще в детстве я видел два различных примера, два противоположных образа жизни. Мой папа, сын дедушки Алексея, не был коммунистом, но вел атеистический образ жизни. А мама являла пример глубоко верующего, церковного человека. Один человек ходит в храм, другой - не ходит. Хотя отца моего за это судить нельзя. Сложное было время.

Когда дедушку Алексея в 1930-е годы сослали в Сибирь, моего папу и двух его братьев сослали в детский приемник.

Папа об этом мало говорил, а его младший брат, Николай, рассказывал, как детей священников собирали в специальные детские приюты, где из них самыми варварскими методами выбивали веру в Бога. Я до сих пор помню рассказы папиного брата.

Тридцатые годы, детишки голодные, все время кушать хотят. Это не взрослые, которые могут потерпеть. Хотя и взрослым голод переносить тяжело, а детям невыносимо вдвойне. Я помню, Николай рассказывал:

«Детей в приемнике было, до четырехсот человек. И вот, собирают нас воспитатели в огромный зал, и спрашивают:

- Дети, кушать хотите?

- Хотим!

- Дети, давайте, Боженьку попросим (воспитатели знали, что это дети священнослужителей) - давайте, попросим, пусть Боженька нам хлебушка даст! Давайте, все, громко!

И все четыреста детей начинают кричать:

- Боженька, дай нам хлебушка!

...И тишина, никакого ответа... Воспитатель говорит:

- Дети, неужели Боженька нас не слышит? Давайте громче просить, давайте громче!

Все снова дети кричат:

- Боженька, дай нам хлебушка!

И вновь ничего не происходит. Тогда воспитатель задает вопрос:

- Дети, что же нас Боженька не слышит? Что же Он нам хлебушка не дает?! Он же знает, что мы кушать хотим! Хотите кушать?

- Хотим!

- Давайте еще раз, громко! Боженька, дай нам хлебушка!

Все кричат, и снова безрезультатно.

И тогда воспитательница спрашивает:

- Дети, а может, и нету Боженьки? Ой, вы знаете, я слышала, что есть хороший дяденька, дедушка Ленин! А давайте, попросим дедушку Ленина, может, дедушка Ленин нам хлебушка даст?

И все начинают кричать:

- Дедушка Ленин, дай нам хлебушка!

Но опять ничего не случается. Но воспитательница не унимается:

- Дети, что ж такое? Боженьки нет, неужели и дедушки Ленина нет? А я слышала, что он есть и детям помогает! Он детей очень любит! Давайте все попросим дедушку Ленина!

И все опять закричали:

- Дедушка Ленин, дай нам хлебушка!

Но снова никакого ответа нет. И опять воспитательница говорит:

- Дети, да что ж такое? Бога нет, неужели и Ленина нас не слышит? Давайте, все еще громче попросим!

И все дети снова:

- Дедушка Ленин! Дай нам хлебушка!

И вдруг распахиваются двери, воспитатели на подносах выносят хлеб, пироги, и дети, радостные, начинают кушать.

Так происходило изо дня в день. Из нас выбили все, что можно. И, конечно, никто из этих детей не молился. Все просили дедушку Ленина».

Так по-варварски из детских сердец выбивали веру в Бога. И, надо сказать, что людей, подвергшихся такому насилию и переставших молиться Богу, винить нельзя. Господь Сам их будет судить. Но мой отец и два его брата не ходили в церковь до самой старости.

А потом, помню, приехал я в Караганду, когда отцу шел уже 89-й год, и ему говорю:

- Папа, ты не хочешь причаститься? Все же возраст немалый, что дурить-то? Ты же видишь, что и Советский Союз развалился, и идеология советская рухнула, потому что построена была на богоборчестве. Может, причастишься?

Он говорит:

- Нет. Ты что меня хоронишь? Я еще жить хочу!

- Почему ты думаешь, что я тебя хороню? Разве причащаются только перед смертью? Я каждое воскресенье причащаюсь, по праздникам причащаюсь. Всегда причащаюсь, когда служу. Что же я, к смерти, что ли причащаюсь? Нет, мы причащаемся для жизни. Для жизни с Богом.

Так с ним говорили-говорили, потом он сдался:

- Ну, ладно. А кто будет причащать?

- Давай, - говорю, батюшку Александра Киселёва пригласим.

А отец его знал, видел не раз, и он согласился:

- Ну, ладно, пусть приходит!

Отец Александр пришел, папу поисповедовал, причастил.

Через год я снова приехал к отцу, смотрю - у него на столе лежит какая-то бумага, на ней написано: «Митрополит Кирилл». Я спрашиваю:

- Папа, это что у тебя?

Он отвечает:

- Слушай, мужик-то какой умный выступает по телевидению! Я записываю, когда будет его передача. Будильник ставлю, чтобы не прозевать! Так его слушать интересно!

Я спрашиваю:

- Папа, а ты не хочешь причаститься?

А он говорит:

- Ты знаешь, в прошлый раз, когда я причастился, у меня такое было настроение! У меня Пасха была на душе! Пусть еще придет отец Александр!

Я позвонил отцу Александру, он еще раз папу поисповедовал и причастил.

А уже через год, в 2005 году, звонит мне из Караганды сестра и говорит: «Папе очень плохо!» Я прошу: «Ира, пригласите отца Александра, доктора пригласите».

Пришел врач, отца обследовал и сказал: «Вы знаете, дедушка две недели назад на ногах перенес инфаркт, на 91-м году!» Приехал батюшка Александр, пособоровал папу. А через пять минут Ирина звонит и сообщает, что отец скончался.

И два его брата перед смертью тоже пришли к Богу. Видимо Господь каждого человека оценивает, а, поскольку, они не были виновны в том, что их от Церкви оттолкнули, Господь все равно дал возможность прийти в Церковь, привел их к Себе. Печально только, что не все такую возможность принимают и продолжают идти тем путем, который не ведет ко спасению.

 

X

 

Вспоминаю в Караганде храм Архангела Михаила. Мама рассказывала - он был построен в 1952-м году, когда я только родился. Ведь в Караганде люди все верующие были, а для верующих людей жизнь без храма - это тяжелейшее испытание. Но, что интересно, когда просили разрешения на строительство церкви, власти долго откладывали, тянули время. Потом все-таки разрешение дали. Но выделили под храм самое плохое место - в низине, в глине, за городом. А вокруг были шахты. «Пусть там и строят!» Кладбище возникло вблизи храма, и жилых домов было очень много. Недавно я туда приезжал - ни одного из тех домов уже не осталось, за исключением нескольких бараков.

Но, что самое интересное, как мой папа говорил (а он по своей шахтерской профессии знал на шахтах всю ситуацию), он говорил: «Надо же так! В каком месте дали землю под храм! Везде уголь есть, а под храмом нет угля!» Поэтому вокруг храма уголь выбрали, и в тех местах почва опустилась на уровень выемки угля. Домики вокруг церкви стали давать трещины и со временем разрушались. Кладбище тоже ушло вниз. А храм и сегодня стоит, но уже не в низине, как прежде, а на возвышенности. Это просто поразительное явление!

В детстве я часто ходил в этот храм. То время было очень суровое, жестокое, хрущевские гонения мы пережили. Помню, еще мальчишками пытались проникнуть на Пасхальную службу в Михайло-Архангельскую церковь. Пробирались к храму по кладбищу, а там стояло кольцо оцепления - дружинники, комсомольцы. Милиция собиралась вокруг под предлогом наведения порядка. А сами просто не пускали в храм людей, особенно детей. Если дети или юноши приходили, их милиция задерживала, сажала в машину и развозила по домам. Чтобы попасть в храм на Пасху, надо было прийти туда рано утром, до начала окружения. Но и потом, в течение дня дружинники ходили по храму, выводили молодежь.

Помню, мы, малыши, через забор перелезем, и вот, бабульки ночью на службу идут (а на Пасху обычно погода была еще прохладной), и мы - раз! Под пальто к ним спрячемся! И таким образом в храм проходит. Такие жуткие воспоминания остались...

А по другим праздникам и по воскресным дням тоже ходили в церковь. В Рождество-Богородицкую церковь в Михайловке огородами пробирались. Потому что, если через центральный вход проходишь, там обязательно кто-то стоит, смотрит, записывает, или даже фотографирует. Если ребенка увидел - завтра же его вызовут к завучу или к директору школы и высмеют. Поэтому мы все время ходили огородами. Может быть, это, с одной стороны, это и неплохо было, потому что формировалось наше мировоззрение. Нам ведь внушали, что все это делается из любви, что советская власть нас любит. А у меня всегда было чувство неприятия - ну зачем меня насильно любить?! Не надо! Если я этого не хочу, не любите меня насильно! Но ведь нет, насильно нам Советы навязывали свою любовь!

И, надо сказать, что если бы не отец Севастиан, я не уверен, остался бы ли я в Церковной ограде. Потому что в Караганде в то время были такие случаи, когда у верующих родителей отнимали детей и отправляли их в детские дома. Поэтому не исключено, что и в нашей семье могло такое произойти, если бы не молитвы батюшки. Папа не один раз, приходя с работы домой, говорил, что его взывали в партком, и угрожали, что лишат родительских прав, если его домашние не перестанут ходить в храм. «И вас, и вашу супругу. А детей отправим в детский дом». Такая угроза была вполне реальной.

 

Еще вспоминаю 1967-ой год, когда шла подготовка к празднованию 50-летия октябрьской революции. В нашей школе директор, завуч и педсовет приняли решение - сделать школу коммунистической. То есть, чтобы все учащиеся в ней были бы пионерами-комсомольцами. А в школе, где мы учились, была только одна наша семья Пономаревых, дети из которой не вступали ни в комсомол, ни в пионеры, ни в октябрята. И еще были дети баптистов, наших соседей, которые тоже не вступали в эти организации.

И вот, однажды объявляют, что в школе собирают внеочередное общешкольное родительское собрание. Мама говорит папе: «Ты иди, я плохо себя чувствую, не пойду». Вот, папа пришел с собрания и рассказывает:

- Слушайте, такое произошло на собрании!

А у нас учились - я в 8-ом классе, после меня две сестренки в классах помладше и братишка уже пошел в первый класс. Но я был «сорвиголова», поэтому ко мне особо не придирались, а моих сестренок допекали, и кресты с них завуч срывала.

И вот, директор школы собрала всех родителей, и говорит:

- Товарищи родители! Вчера в нашей школе произошло ЧП, поэтому сегодня мы вас решили собрать. Вы знаете, что приближается великий юбилей - 50-летие октябрьской революции! И дирекция школы, и весь педагогический состав приняли решение сделать нашу школу коммунистической! Чтобы все ученики были октябрятами, пионерами, комсомольцами! Но есть среди наших учеников такие, которые не вступают в пионеры! Вот, семья Пономаревых не вступает! И еще другая семья (называет фамилию семьи баптистов, наших соседей).

А мама всегда нас учила:

- Если учителя будут спрашивать вас о пионерии, а вы не будете знать, что ответить, просто встаньте, опустите голову и молчите. Или скажите: «Пригласите, маму она вам все объяснит».

И вот, директор школы продолжает:

- С детьми из этих семей разговаривала завуч, убеждала их, но ничего не добилась. Вчера я их всех пригласила в свой кабинет и говорю: «Дети! Понимаете, вы - строители коммунизма! Вы - будущее нашего общества! Почему вы не вступаете в пионеры? Вы должны стать пионерами, комсомольцами, потом вступить в партию! Почему вы не хотите? Надо вступать!

Так она их убеждала-убеждала, потом говорит:

- Валя Пономарева! Почему ты не вступаешь в пионеры?

Валя встала, голову опустила, молчит.

- Зоя, а ты почему не хочешь быть пионеркой?

Зоя встала, голову опустила, молчит.

Потом она спрашивает нашего соседа, Яшу баптиста:

- Яша! Ты почему не вступаешь в пионеры?

Яша встал и сказал:

- А я не хочу вступать в пионеры.

- Яша! Как это так?! Вы же строители коммунизма! Почему ты не хочешь вступать?

И вдруг этот Яша, ученик 6-го класса, подходит к директорскому столу, кулаком по столу как стукнет и говорит:

- Я сказал - не хочу! И не буду вступать!

Повернулся и вышел из директорского кабинета.

И вдруг весь зал, все родители как зааплодируют! Директор ничего не может понять. Она заплакала и вместе с завучем выбежала из зала. И на этом родительское собрание завершилось.

Этот случай я иногда рассказываю духовенству своей епархии. Знаете, почему? Потому что мы, православные, за годы советской власти были доведены до такого состояния, что не могли говорить о вере так свободно. Из своей жизни помню, что дискутировать на религиозные темы мы начали, уже только учась в Семинарии. А в школе мы боялись. Мы были разобщены. А посмотрите, что происходило у баптистов? Несмотря на то, что была советская власть, они собирались по домам, по квартирам. Читали Священное Писание, вели дискуссии. И потому этот мальчик оказался подкованным. Он смог ответить директору и решительно стукнуть кулаком по столу. А я в то время даже в мыслях не мог себе такого представить! Настолько мы были запуганы.

 

XI

 

Моя мама часто вспоминала митрополита Алма-Атинского и Казахстанского Николая, ныне прославленного в лике святых. С ним она нередко встречалась, молилась за богослужениями, когда Владыка приезжал в Караганду. У мамы остались в памяти слова, сказанные однажды митрополитом Николаем. Когда он впервые вошел в Михайловский храм Рождества Пресвятой Богородицы, то сказал: «Вот, какие у нас люди в Караганде! Они и работают под землей, и живут под землей, и молятся под землей!» Сказал так потому, что в то время действительно жили еще в землянках, работали на шахтах, и храм Михайловский (до сих пор он таким остается) - тоже полуземлянка. Вот, митрополитом Николаем были сказаны такие слова, ставшие памятными для моей мамы.

Действительно, народ в Караганде был очень благочестивый, а священники - добрые пастыри, благоговейные, любвеобильные. У меня в памяти остались и отец Александр Кривоносов, и отец Павел Коваленко, отец Василий Денежкин. И матушки, которые находились рядом с отцом Севастианом, тоже были высокой духовной жизни. Они остались в моей памяти как образец нашей русской духовности. В первую очередь, отец Севастиан явился для меня эталоном русской святости. В последующие годы мне довелось встречаться с подобными людьми. И, помня старца Севастиана, я невольно проводил параллель с другими подвижниками, которых впоследствии знал. Это и архимандрит Иоанн (Крестьянкин) - одного уровня. Одного уровня отношения к людям - та же проникновенная, жертвенная христианская любовь ко всем. Протоиерей Николай Гурьянов, который жил на острове Залит, Псковской области - того же духа. И архимандрит Кирилл (Павлов) той же духовной высоты. Это удивительные люди. В Псково-Печерском монастыре, где мне довелось нести служение, были истинные подвижники, любвеобильные пастыри. Они производили очень доброе впечатление на каждого, кто с ними встречается. Знаете, мне иногда требовалось несколько часов, чтобы кому-то человеку что-то объяснять, втолковать, чтобы до него дошло. А отцу Иоанну (Крестьянкину) достаточно было просто к этому человеку подойти, посмотреть на него, сказать два-три слова, и результат был выше, чем моя многочасовая проповедь. Весь облик отца Иоанна: его лик, поведение, молитва - это была живая проповедь. Такого же высокого духа был и старец Севастиан.

Несомненно, влияние отца Севастиана отразилось на выборе мною жизненного пути. Но больше на внешнее влияние, а молитвенное, благодатное воздействие оказывал на меня батюшка.

 

Я рассказал свои самые яркие воспоминания о Михайловском храме и о карагандинских подвижниках, проводящих святую, богоугодную жизнь. Но, конечно, не только я один, но многие карагандинцы обращались к священникам и монахиням по самым разным вопросам, просили их святых молитв. Для всех нас было очевидно, что Господь слышал молитвы Своих угодников, и по их ходатайству помогал всем, кто с верой и надеждой стремился обрести Бога.

Записала Вера Королёва 

---

[1] Епископ Тихон (Белавин), будущий Патриарх Московский и всея Руси, с 1898 по 1907 год возглавлял Американскую епархию в сане епископа Алеутского и Аляскинского. С 1900 года - епископ Алеутский и Северо-Американский. С 1905 года - в сане архиепископа.