Наступившее четырехсотлетие значительнейших в истории нашего Российского государства событий побуждает нас снова и снова возвращаться к анализу пережитого: каким образом сумел народ преодолеть распад своего государственного организма, что именно оказалось в его жизни настолько сильным, что позволило ему преодолеть всесторонний кризис?
Эти вопросы особенно актуальны в связи с тем, что наше время тоже является кризисным, когда мы стоим перед фактом утраченных скреп нашей государственности. Есть две крайних позиции в оценке происшедших фактов: волюнтаристская (мол, появились два таких деятеля из «низов», мясник да обедневший князёк, и их предприятие случайно удалось) и детерминистская (средневековая Русь не могла уже управляться по-старому, и просто нашла через кризис новые формы своего государственного механизма). За последние почти 25 лет свободного исторического исследования набирает вес и сторонников также официальная теория дореволюционной историографии, согласно которой именно Православная церковь выступила инициатором выхода из Смуты и сумела объединить народные силы перед лицом династического кризиса.
Среди множества взглядов и теорий на существо исторического процесса существуют такие, которые наиболее соответствуют восприятию Церкви самой себя - это «организмические теории», то есть подходы к развитию того или иного народа через сравнение с живым организмом. Если же учесть, что движущие силы исторического развития любого этноса заключены не столько в географических или даже экономических условиях, в которых он живёт и действует, а преимущественно в трансцендентальной сфере - сфере духовных исканий, смыслов и ценностей (того, что побуждает людей жить и действовать), - тогда легко предположить, что сравнение народа с живым разумным организмом, то есть с человеком, будет ещё плодотворнее. Ведь и Церковь воспринимает себя не как сообщество единомышленников (хотя и это так), и даже не как передающуюся по эстафете поколений религиозную традицию (хотя всё это верно), но как мистическое ТЕЛО ХРИСТОВО. Таким образом, мы предлагаем в тезисе «Церковь помогла преодолеть Смуту» глубже вникнуть в само понятие «церкви» и природу её воздействия на народную жизнь. В этом ключе и попробуем сначала определить понятие Смуты как некоторого периода в существовании русской государственности.
Если быть объективным, то русская земля многократно переживала кризисные периоды, начиная с усобицы сыновей святого князя Владимира-крестителя и монгольского завоевания, до распространения ереси жидовствующих среди высшего слоя общества - великокняжеского семейства и самого митрополита. Но почему-то кризис начала XVII столетия представляется из них наиболее значительным, не только всеохватывающим в отношении общественных институтов, но и степенью нарушения самих жизненных основ народного бытия (по разным оценкам, гибель 15-20% населения). Его превзошёл только кризис «великого октября». В числе множества причин, вызвавших русский кризис в начале XVII в., мы можем выделить несколько групп: экономические (неурожай, закрепощение крестьян при Б.Годунове), внутриполитические (попытка Ивана IV устранить политическое значение боярства, династический кризис, борьба новой служилой аристократии со старой родовой, наконец, несовершенство формирования государственной и военной «машины»), внешнеполитические (затянувшийся конфликт с Польшей, неудачи в предыдущей Ливонской кампании, военное давление Швеции и «степняков»), даже «цивилизационные» («отставание» Руси от Европы в техническом, научном, военном и, положим, социальном отношении).
Но обращает на себя внимание весьма специфическое явление именно этого кризиса - феномен «самозванчества», пристально изучаемый современной историографией [1]. Не вдаваясь здесь в углублённый анализ этого явления, мы всё-таки отчетливо понимаем, что оно связано с состоянием НАРОДНОГО СОЗНАНИЯ. Все слои народа были готовы принимать желаемое за действительное (Лжедмитрия I признали не только все служилые сословия, но даже церковные иерархи, кроме многострадального Патриарха Иова, митрополита Казанского Ермогена и архиепископов Астраханского Феодосия и). Это означало глубокое повреждение чувства «правды» в народе, то есть некое духовное повреждение, которое всё ярче стало проявляться по мере углубления Смуты, вплоть до полного равнодушия к присяге и нежелания защищать свою землю.
Нашему поколению ещё предстоит как важнейшая задача исследование жизни самого народного духа. Что привело его к подобной болезни? Бесчинства опричнины, разрушившей доверие к Государю и чувство справедливости? Оскудение благочестия среди правящих слоёв общества? В любом случае, мы видим «русского всечеловека», забывшего свои исконные добродетели: «Оставя веру, в ней же родишася, в ней же и крестишася, в ней же и воспитании быша... и крепчайша верою к Богу всех язык ныне безумнее всех явишася: оставльше свет, во тьму отпадоша, оставльше живот - смерти припрягошася, оставльше надежду будущих благ и безконечнаго блаженнаго живота и Царства Небесного - в ров отчаяния сами ся ввергоша; ...кто таков немилосерд когда быв к своим родителем, и сам к себе, и к женам своим, и к детем, и к домочадцем, что те, которые САМОХОТИЕМ (выделено мною, - А.Е.Л.) от славы Божии и от веры отпали, и от присных своих разлучилися, и домы своя сами разорили, паче же и себе самих?» [2].
В понимании наших недостатков враги иногда оказываются зорче друзей. «Мы заставим их предать свои идеалы и поклоняться нашим кумирам» (из плана Даллеса) - деятели Тавестока лучше нас поняли скрепу нашего духовного организма. Именно единство духовных идеалов, единство веры соединяет все слои общества в единый организм, и узами взаимного доверия и сословного служения определяется его стойкость. Понятие общенародных идеалов и ценностей, народной веры оказывается ключевым в деле понимания причин и самого процесса Смуты. Попробуем проследить генезис «болезни».
В начале XVII в. мы видим печальную картину разобщения, распада привычных общественных связей, при этом внешние обстоятельства лишь обнаруживают ВНУТРЕННЮЮ БОЛЕЗНЬ: ослабление институтов общества, которое есть следствие распада невидимых многообразных межчеловеческих нитей, образующих, по И.А. Ильину, подлинную ткань нашего общего бытия («Аксиомы религиозного опыта»). Нашей исторической науке, да и сознанию каждого члена советского общества была сделана мощнейшая идейная прививка: мы привыкли оценивать христианское Средневековье как период расцвета особого типа общества - феодального - на основе экономических предпосылок (впрочем, экономический материализм как парадигма ещё более свойственен западной науке). При этом мы совершенно выпускаем из виду, что именно христианство было подлинной причиной зарождения общества нового типа: оно строилось на принципах общинности (равенства пред Богом) и взаимного служения (сословный характер), имело единую веру и церковь как основу единства и идеал Христовой любви как мерило достоинства и чести. Христианство возвысило понятие власти до образа отеческого Промышления любящего Создателя, а понятие подданства - до сыновнего служения. По разным причинам западное христианство быстро утратило сам вышеназванный идеал, но племена Руси восприняли новый тип самоорганизации от Византии, органично преломив его через свои национальные традиции. Своим личным примером нравственного перерождения князь Владимир Красное Солнышко задал добрый тон всем своим потомкам, многие из которых вскоре превзошли своего предка в деле служения своему народу. Образ благоверного князя тесно слился в народном сознании с образом Отца-заступника. Почему же меркнет этот образ?
Ослабление межличностных связей в русском обществе на рубеже XVI и XVII столетий во многом было обусловлено объективным процессом роста Российского государства. В эпоху удельной раздробленности в небольших (а, зачастую, просто крохотных) по размеру княжествах правители их были доступны для непосредственного общения не только боярам и иным разрядам княжеских слуг, но, практически, всему населению княжества. Поэтому «княжая правда» могла относительно свободно, напрямую доходить от правителя до каждого из его подданных. При таких условиях между князем и всеми подданными возникали не только политические, но и личностные - духовно-нравственные связи. По мере расширения государственной территории в ходе политической централизации Северо-Восточной Руси, по мере развития административно-бюрократического аппарата великий князь неизбежно отдалялся от основной массы своих подданных, отчего и ослабевали прежние нити межличностных связей между ними. Но к этой объективной трудности примешался субъективный фактор.
Очевидно, несколько дольше подобного рода прямые связи сохранялись между бывшими удельными князьями, инкорпорированными в XV-XVI вв. в состав единого Московского государства, и населением их старых уделов, поскольку бывшие правители сохраняли на территории своих прежних уделов обширные вотчинные владения. Однако такая ситуация категорически не устраивала центральное Московское правительство. И в результате целенаправленных действий центра «верхи» русского общества к началу Смутного времени оказались политически недееспособны. Виднейший современный исследователь Смуты Б.Н. Флоря так пишет о причинах подобного положения дел: «Иван Грозный и его преемники сделали много для того, чтобы русская знать перестала быть политически опасной для московских государей, связи этой элиты с населением на местах были разорваны, из самостоятельной, влиятельной политической силы - родовой знати - русская аристократия превратилась в знать служилую, тесно связанную с находящейся в Москве резиденцией монарха и зависящей от его милостей. <...> Последствия такого положения вещей не замедлили сказаться, когда в годы Смуты выявилась неспособность этой элиты контролировать и регулировать своими действиями положение на местах.» [3] Тем охотнее многочисленные представители русских аристократических родов соглашались на получение желанных «милостей» из рук злейшего национального и вероисповедного врага России - польского короля, воинствующего католика Сигизмунда III [4].
Если обобщить, мы наблюдаем ослабление духа во множестве его носителей, когда ни власть не желает нести бремя отеческой заботы, ни служилые люди не желают нести на совесть тяготы своего положения, ни черносошный люд не имеет уже надежды дождаться мирных времён для ращения хлебушка. В письменных источниках мы имеем только отдельные разрозненные факты, свидетельствующие об утрате этих нематериальных ценностей, которые на деле составляют ОСНОВУ общественного бытия. Остаётся только догадываться, что стоит за горьким словом патриарха Ермогена: «А за наши грехи царскаго их корени Московскому великому государству наследник не остася, и мы вси, православнии христиане, остались сиры без пастыря. И от тех мест и по ся места, всего Московскаго царства многонеисчитаемый народ, яко море, волнуетца и, аки корабль, без кормника...» [5]
Вот, казалось бы, наступает торжество происков латинства: заключивший тайный договор с римской курией Лжедмитрий становится общепризнанным Государём Руси, «признанным» даже самой «матерью» Марией Нагой. Однако сохраняется ещё понятие «Святыни»: после того как лжепатриарх Игнатий (грек по происхождению) попытался преподать царьку, преступнику законов благочестия (его разврат и вкушение телятины в Великий пост были общеизвестны), и его невесте-католичке Марине Мнишек Святые Тайны в ходе церемонии их венчания (хотя они отказались), он был встречен великой печалью и, по-видимому, гробовым молчанием русского духовенства в алтаре Успенского собора (А.Дмитриевский. Епископ Елассонский Арсений). Всего через несколько дней простился с царским престолом и самой жизнью своей Лжедмитрий I, а его ставленник - низложен. Таким образом, мы видим, что на начальном этапе Смуты девальвируются политические ценности - народ признаёт царём заведомого самозванца; но ценности религиозные ещё сохраняют своё действие над народными умами и сердцами: нарушение церковных заповедей сгубило первого самозванца.
В 1606 году кризис ещё не представляется таким глубоким и всесторонним. Кажется, ещё немного, и с избранием нового царя Шуйского, возглавившего устранение самозванца, всё наладится. Почему же с победой над наваждением кризис не преодолён? Новые призраки овладевают общественным сознанием, самозванцы умножаются, клятвы и крестные целования попираются, страсти разгораются, народ грабится, земли разоряются? Правящие круги, «отцы народа», делят власть снова и снова... Коренная причина всех вышеуказанных нестроений заключается в том, что Смута - это явление, прежде всего, духовное, а уж только затем политическое, как следствие потери духовно-нравственных ориентиров человека и общества.
Смута вызвала к жизни целую когорту людей, которые комфортно почувствовали себя в обстановке всеобщего противоборства. Эта обстановка давала возможность развернуться их внутренним качествам - недюжинной воле, как у атамана И. Заруцкого, непомерным амбициям на власть, как у Д.Трубецкого, или «высокому» умению политического лавирования между разными противоборствующими группировками, как у Авраамия Палицына [6]. И за счёт реализации этих качеств такие «люди Смуты» стремились достигнуть, и, зачастую, действительно достигали немалых личных политических и материальных успехов, невозможных для них в иной социально-политической обстановке (для А. Палицына, начинавшего в молодости довольно успешную светскую служилую карьеру, переход в ряды монашества был вынужденным шагом из-за постигшей его опалы. Смута давала ему шанс вернуться к политической деятельности в статусе, своего рода, «всеобщего политического советника», на которого бы замыкалось разрешение противоречий между различными общественными силами).
Подобные И. Заруцкому и А. Палицину «люди Смутного времени» оставались таковыми даже тогда, когда формально они действовали вроде бы в интересах прекращения Смуты. Именно из людей с таким нравственно-психологическим типом преимущественно и состояло Первое ополчение. И именно в их нравственных и психологических качествах нужно искать причину неспособности этого ополчения освободить Москву и покончить со Смутой в Российском государстве. Не даром же патриарх Ермоген ни на йоту не доверял деятелям Первого ополчения. Но голос патриарха Ермогена, как и его предшественника Иова, до определённой поры был подобен гласу вопиющего в пустыне. Из-за оскудения любви умножается беззаконие, и пока не найдутся души, способные откликнуться на зов братской любви, беззаконие не может быть устранено.
Однако, даже после 15 лет Смуты (если считать её началом 1598 г., или двадцати лет, если считать её началом гибель царевича Димитрия) в народе ещё оставались живы «духовные инстинкты» служения Отечеству. Более того, Минин впервые за историю Русской земли обратился к народу (сначала в лице нижегородцев) с призывом «защитить Отечество», то есть, буквально, землю и традицию (веру) отцов. Особо стоит указать на подлинную мистическую причину необычайной инициативы Кузьмы Минина (необычной, если учесть сословный характер общества и то, что торговый простой люд никогда доселе не занимался вопросами организации военной защиты) - явление ему преподобного Сергия Радонежского. Того самого Сергия, который за 250 лет до происходящих событий благословил удельных князей собираться под руку Московского великого князя.
Конечно, мы можем только догадываться, почему явление преподобного Сергия было именно Кузьме Минину, а не кому-нибудь иному. Это, очевидно, было связано с его духовными качествами, его общим горением духа любовью к собратьям и Отечеству, со скорбными размышлениями и трагичными переживаниями нижегородского земского старосты из-за общественных несогласий и раздоров, губивших в начале XVII в. русский народ и Московское государство. Такой взаимосвязью и определяется внутренний духовный смысл этого чудесного явления: преодоление общественной розни и политической смуты оказывается возможным только на пути духовного преодоления братоненавистнических страстей, поразивших русских людей на рубеже XVI-XVII вв.; подобно тому, как в эпоху преподобного Сергия Радонежского преодоление междоусобной борьбы и создание единого русского государства совершилось на пути духовного единения русского народа вокруг нравственных ценностей Православия.
Формой социального проявления объединительных духовных начал Православия на Руси XIV столетия стал общественный строй общежительного монастыря, основанный на братском единении иноков и полном отречении от самомнения, себялюбия и своеволия. Утверждённый в обителях преподобного Сергия Радонежского и его учеников строй монашеского общежития стал не только нравственным, но и социальным ориентиром для их современников. И весьма показателен тот факт, что из тех же самых общественных кругов, в которых создавалось Нижегородское ополчение 1612 г., в 20-х гг. XVII в. выплеснулась широкая инициатива по созданию и возобновлению в нижегородском Поволжье целого ряда иноческих обителей, принявших самый строгий общежительный устав [7].
Интересно, что «антидот» духовной болезни «русского всечеловека» вырабатывается на основе монашеского подвига. А его «инъекция» была обусловлена неразорванностью связей Церкви и общества. Подобно тому, как Троице-Сергиев монастырь стал в XIV в., своего рода, «малой действующей моделью», по образцу которой перестраивались социальные связи и в светской части тогдашнего русского общества, в 1611-1612 гг. в роли подобной модели, показывавшей практическую возможность создания эффективной социальной структуры, выступило Второе ополчение. Изначально, от самого жертвенного почина Минина и согласия на ратный подвиг израненного Пожарского, оно было целиком построено на началах нравственных. Оно явилось историческим проявлением, в материализовавшихся фактах истории, процесса НРАВСТВЕННОГО, ДУХОВНОГО ПОРЯДКА. Историки с узким материалистическим взглядом, мерящие всё аршином «выгоды» или «корыстных целей», ничего не смогут понять в мотивах зарождения освободительного движения. Они никогда не в состоянии будут объяснить слова грамоты воеводы князя Пожарского к иностранным наёмникам, предлагавшим свои услуги ополчению: «...Что где сберётца с земли каких доходов, и мы то даем нашим ратным людям, стрельцам и казакам; а сами мы бояре, и воеводы, и чашники, и столники, и дворяне, и дети боярские служим и бьёмся за святые Божьи церкви, и за православную нашу хрестьянскую веру, и за свое отечество без жалованья».[8]
Дело подлинного созидания никогда не возможно без подвига Любви, а потому - жертвенного подвига. Если бы князь Пожарский искал выгоды и славы себе, он бы себя вёл иначе (Трубецкой, домогавшийся царствования, аж почернел лицом, по свидетельству, когда узнал, что не он будет царём). И не смог бы никогда найти решения, примиряющего противоположные партии, как это ему удалось в деле подготовки Земского собора и выдвижения кандидатуры Михаила Романова. Его заслуга не столько военная и даже не политическая. Его главная заслуга - в служении Правде, личном явлении того, что есть ещё истинное благородство и верность своему слову. Обращаясь у стен Кремля к осаждённому противнику, недавно уничтожившему тысячи восставших горожан и красоту златоглавой Москвы и поставившим на грань гибели десятки тысяч мирных жителей, князь по-доброму и по-простому предлагает поберечь себя: «ваши головы и жизнь будут сохранены вам. Я возьму это на свою душу и упрошу всех ратных людей. Если некоторые из вас, - продолжает он в обращении к осаждённым полякам, - от голода не в состоянии будут идти, а ехать им не на чем, то, когда вы выйдете из крепости, мы вышлем подводы». Получив дерзкий ответ, - «лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих людей, пусть холоп по-прежнему возделывает землю, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей,» - князь снова повторяет своё обязательство при новых переговорах. При сдаче гарнизона он свято выдерживает своё слово, несмотря на грозное волнение казачьего войска при выходе сдавшихся из Кремля. Его отряды воспрепятствовали кровавой расправе с предателями, погибли только те, кто предали себя в руки Трубецкого [9].
Мы считаем, что само появление на Матушке-Руси таких душ, таких личностей как Скопин-Шуйский, патриарх Ермоген и Троицкий игумен Дионисий, Минин и Пожарский есть величайший Дар Божий нашей земле, потому что они силой своего духа перевесили чашу весов на судилище Истории. Поневоле вспоминается ответ Бога праведному Лоту перед сожжением Содома и Гоморры: «если найдётся в них 10 праведников, пощажу города сии». Что, как не влияние Христова идеала, направило их по такому пути служения Отечеству и придало им силы на сверхчеловеческий подвиг? Разве не их преданность вере и Отечеству оказали решительное влияние в переломные моменты их судьбы и всей русской истории?
Безусловно, все эти люди вдохновлялись церковным идеалом и были вернейшими сынами Православной Церкви, а отнюдь не формальными её членами лишь «в силу господствующих традиций». Добросовестность научного исследования не позволяет скидывать со счетов христианскую мотивацию поведения исторических личностей, наоборот, помогает лучше понимать логику их действий и всех событий.
Есть и ещё одна составляющая в деле Второго ополчения, которую подчас игнорируют историки, но которая засвидетельствована самими его участниками: особый Промысел Божий над благим делом. Материалисты его приписывают случайности, но когда «случайности» выстраиваются в закономерный ряд, - неповрежденное сознание не может не увидеть здесь Десницы Божией, входящей в жизнь Его сподвижников. Мы имеем в виду, прежде всего, уже упоминавшееся выше троекратное явление преподобного Сергия Кузьме Минину, которое представляет собой удивительный пример вхождения личностей иного мира в нашу реальность. Может быть, если бы сердца многих людей были бы также отзывчивы к духовному миру, и сама Смута могла бы не приобрести такого масштаба? Особая Божия защита сказывалась также на жизни князя Пожарского, который чудом остался жив после ранения марта 1611 года, а потом был сохранён от происходивших на него покушений и ярославской эпидемии. А как объяснить видение насельниками Лавры трёх всадников, объезжавших крепость накануне последнего решительного штурма, который так и не удался полякам? Наконец, насколько неустойчиво колебалась чаша весов военной кампании ополчения, когда наши воины несколько раз буквально за 1-2 дня до прихода противной стороны успевали брать укреплённые пункты (Кострому, Ярославль, наконец, Москву). Безусловно, они выполнили всё возможное в человеческом плане, но только тогда, по опыту Церкви, когда сделано ВСЁ с человеческой стороны, - на помощь приходит Десница Божия.
Вспоминая всё это, мы уже можем по формальным основаниям сказать, что роль Православной Церкви в деле преодоления Смуты была не только вдохновляющей (как бы сегодня сказали, идеологической), но и организующей. Церковь не благословляла изменять крестным целованиям, ни сыну Годунова царевичу Феодору, ни Василию Шуйскому, ни один архиерей не выехал навстречу Лжедмитрию I в Тулу. Помимо общеизвестных грамот священномученика Ермогена, можно вспомнить многострадального патриарха Иова и архиепископа Астраханского Феодосия, безусловно остававшихся поддержкой народной совести. Прекрасную подборку примеров подвижнического служения Отечеству архипастырей Русской Церкви в Смутное время мы найдём в церковно-историческом труде архиепископа Филарета (Гумилевского): «Тверской архиепископ Феоктист, при первом восстании в ноябре 1606 г., собрал своих детей боярских и всех граждан, одушевил мужеством против бунтовщиков, и неприятель отбит был от Твери. В другой раз в 1608 г. Тверь не устояла; святитель взят и убит. Герасим суздальский скончался в изгнании, но не хотел молиться за самозванца. Геннадий псковский посылал крестьян своих и монастырских остановить мятеж, и не пережил измены своего города. Новгородский Исидор был счастливее: его увещания успели подействовать на народ, и Новгород, несмотря на измену Пскова, положил не нарушать клятвы Василию, пригласил к себе героя Отечества Скопина-Шуйского. Иосиф коломенский, сопротивлявшийся первому самозванцу, схвачен был воинами второго, которых напрасно хотел вразумить, и привязанный к пушке, влачим был бродягами; его паства при нем осталась верною долгу» [10]. А каково было воздействие на народное сознание подвига защитников Троице-Сергиевой Лавры, с двумя тысячью сидельцев противостоявших 16 месяцев 25-тысячному войску Сапеги? А щедрость келаря Авраамия Палицына, открывшего по благословению уже почившего Ермогена в голодные годы после Смуты лаврские запасы для раздачи простому народу?
Но даже такое понимание роли Церкви будет не просто неполным, а неполноценным, если не осознать самого понятия Церкви глубже. Современная наука привыкла обо всём судить по формальным, внешним основаниям, и церковь воспринимает как некую организацию, подчинённую всё тем же законам «выгоды». Таковы последствия принятой парадигмы «научности», которая перенесена и на историю и не внимает (столь ярко раскрытой М.М. Бахтиным) противоположности таких объектов исследования как «предмет» или «личность». Однако история есть процесс, происходящий в результате взаимовлияния множества личностей, с их способностью выбора между высшей и низшей мотивацией. Мера личности - поступок, а ценность поступка определяется его мотивацией в первую очередь, и уж результатом - во вторую. Православная церковь и сознаёт себя, и является в действительности, хранительницей не только «сказания» об Откровении Бога в Своём Сыне Иисусе Христе и некоего нового «морального кодекса» (что сквозь зубы были вынуждены признать и атеисты), но, что важно, хранительницей духовной практики построения человеком своей линии жизни на основе высшей, духовной мотивации. Она основана на приближении человеком своего внутреннего мира к Богоподобной любви, той любви, которая подвигла Самого Бога на добровольную крестную муку. Говоря образно (точнее, мистически-реально), Церковь является продолжением жизни Самого Христа на земле, вдохновляет своих верных членов жить и действовать в одном духе с Божественным Учителем - духе жертвенной любви. Она составляет основу, стержень того духовного единства, которым были спаяны все святые Вселенской церкви, и собрала наши разрозненные славянские племена в единый государственный организм. Воспользовавшись нашим подходом, предложенным в начале статьи, мы можем сравнить Церковь в народе с личным духом в нашем человеческом существе. Именно дух, действуя в нас, переплавляет наши природные инстинкты таким образом, что все стихийные движения нашего естества, и физические, и психические, преображаются для вдохновенного служения любви. Церковь не как организация, но как школа любви, была для героев Смуты всем, и запечатлевала своё животворящее влияние на всём существе, на всей деятельности преданных Богу, Церкви и Отечеству людей. Подобно тому, как нашей личностью запечатлено всё, исходящее от нас, так церковностью определено всё, что сделано вышечеловеческим подвигом преодоления на Руси последствий почти всеобщего предательства, отступления от веры и традиций благочестия.
Вот почему сказать, что Церковь помогла преодолеть Смуту - значит, не сказать ничего. Существо Смуты и состояло в отпадении русских людей от Церкви, от духа Христова, духа любви и верности. Преодоление Смуты и состояло в выявлении среди общества тех людей, которые ещё были едино с Церковью не на словах, а самим способом своей жизни. И победа над Смутой состоялась потому, что колеблющаяся масса общества пошла за ними - за теми, кто призвал народ сохранить свой дух, свою идентичность, свою Веру и своё Отечество. Они пришли и как бы сказали: кто не за нас, тот против нас, побудили людей своим примером сделать выбор. И те, кто ещё были в силах, свой выбор сделали, и их чаша перевесила. Процесс был подобен процессу выздоровления организма от вируса, вируса иной цивилизационной ориентации, основанной на мировоззрении гуманизма и гедонизма, носителями которого были западноевропейцы, чада заблудившейся римской цивилизации. Этот исход не был заранее предрешён какими-либо внешними причинами. Это был соборный выбор пути, это была помощь Божиего Промысла в жертвенном порыве немногих.
Священник Алексий Лихачев, кандидат богословия, настоятель прихода храма Смоленской иконы Божией Матери (г.Южа, Ивановская обл.)
Кривцов Дмитрий Юрьевич, кандидат исторических наук, доцент кафедры историографии и источниковедения ННГУ им. Н.И. Лобачевского (Нижний Новгород).
Примечания:
Пожарские Неопалимовские чтения зародились в 2005 году по совместной инициативе К.Е.Балдина, д.и.н., представителя исторического факультета Ивановского госуниверситета, и настоятеля прихода храма Смоленской иконы Божией Матери отца Алексия Лихачева. В том году возрождаемому в с. Старая Южа храму исполнялось 210 лет. Это был первый юбилей после воссоздания прихода, и надо было многое уточнять из истории, как самого храма, так и нашего городка и района в целом. О тесной взаимосвязи истории храма и села свидетельствовала чудом сохранившаяся церковно-приходская летопись 1874 года, которую удалось опубликовать ко вторым чтениям, прошедшим в ноябре 2005 года. Тогда и было решено нашу конференцию сделать ежегодной и назвать её Пожарскими Неопалимовскими чтениями, почтив память двух самых важных событий на южской земле: призвания отсюда князя Пожарского осенью 1611 года (он лечился от ран в с. Волосынино, ныне Мугреево-Никольское) и уникальнейшего Явления Самой Пресвятой Богородицы с обретением нерукотворного отпечатка на древе иконы Неопалимой Купины осенью 1996 года.
В прошедшем году 2011 г. состоялись уже VIII чтения, которые собрали более 30 докладчиков из 5 регионов России: Москвы, Владимирской, Ивановской, Костромской, Нижегородской областей. Слушания проходят в течение двух дней, сопровождаются экскурсиями по Южскому и Палехским районам, презентациями новых изданий по исследованию Смутного времени. Научные доклады разделены на три блока: 1) из истории Смутного времени, 2) история южских и смежных с ними земель; 3) проблемы сохранения природы Южского района. Организаторы поддерживают научный уровень конференции: в чтениях принимают участие 5 докторов исторических наук, более 20 кандидатов, директора исторических и краеведческих музеев нескольких регионов, профессора ивановских и других Вузов, профессиональные архивные работники, учёные-археологи, депутаты областных и районных советов. Чтения вносят свой вклад в развитие исторической науки не только в области «локальной истории», но и общерусской, выдвигают на обсуждение общественности проблемы сохранения исторического наследия края, инициировали создание краеведческого музея в Юже. Материалы чтений выставляются на сайте: www.old-yuzha.ru
[1] Усенко О.Г. 17 самозванцев у русского трона // Родина. 2004. № 5. С. 65-69; Он же. Кто Такой «Самозванец»? // Вестник славянских культур. [М.,] 2002. № 5-6. С. 39-51; Он же. Монархическое самозванчество в России XVII-XVIII веков как социокультурное пограничье // Уваровские чтения - VI. Граница и пограничье в истории и культуре. Мат-лы науч. конф., Муром, 16-18 мая 2005 г. Муром: Муромский ист.-худож. музей, 2006. С. 59-65 и другие работы этого автора
[2] Патр. Ермоген, 2-е воззвание к русскому народу о беззаконном сведении с престола царя Василия Ивановича Шуйского / Святитель Ермоген, Патриарх Московский. М. Братство св. Ермогена. 2005. С.450
[3] Флоря Б.Н. Польско-литовская интервенция в России и русское общество. М., 2005. С. 287
[4] Там же. С. 285-287
[5] Патр. Ермоген. Грамота к Жигимонту (Сигизмунду), королю польсокму, посланная с Ростовским и Ярославским митр. Филаретом. / Святитель Ермоген... С.459
[6] В дореволюционной и современной церковной историографии Авраамий предстаёт как очень положительная фигура, но более тщательные исследования показали, что это, увы, не так. О нелицеприятных фактах сотрудничества А.Палицина с интервентами см.: Солодкин Я.Г. Авраамий (в миру Аверкий Иванов Палицын) // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 1. А-З. СПб., 1992. С. 37; Флоря Б.Н. Польско-литовская интервенция в Росии... С. 361. Прим. 24
[7] Понырко Н.В. Обновление Макариева Желтоводского монастыря и новые люди XVII в. - ревнители благочестия // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. XLIII. Л., 1990. С. 58-69
[8] С.Азарьин. Сказание о явлении чудотворца Сергия Кузьме Минину. / К.Минин. Д.Пожарский. Автор-составитель В.А.Шамшурин. Из серии «Российские судьбы. Жизнеописания, факты и гипотезы в 30 книгах. Издатель К.В.Кренов». М. Новатор. 1997. С.233
[9] Скрынников Р.Г. На страже Московских рубежей. М. Московский рабочий. 1986. С. 289
[10] Филарет (Гумилевский), архиепископ. История Русской Церкви. М., 2001. С. 483-484
