Генерал-губернатор (1905 - 1908)
После японской войны (1905 - 1909)
Для выполнения моих задач необходимо было полнейшее ко мне доверие государя. С той поры, как государь убедился, в какую пропасть своим военным дилетантством вел дело его дядя Николай Николаевич, доверие его величества ко мне было настолько велико, что во всех военных вопросах - до самого начала войны - мое мнение оказывалось решающим.
Николай Николаевич до войны утратил настолько свое влияние на государя, что неспособен был создавать мне серьезные, непосредственные затруднения.
А это уж было очень знаменательно, при известных семейных наклонностях государя.
* * *
Поддержку более прочную, чем у царя, имел я в лице председателя Совета министров Петра Аркадьевича Столыпина, но, к сожалению, слишком рано ее лишился. Я сходился с ним в основных воззрениях на дело, как и во мнениях относительно внутренней политики. Во время моих неоднократных посещений по должности киевского генерал-губернатора, когда затрагивались самые серьезные вопросы, мы с ним имели возможность ближе ознакомиться друг с другом. И как военному министру мне приходилось довольно часто обращаться к нему лично, чтобы то или другое дело направить на верный путь. Делал я это охотно, так как обмен наших мыслей происходил при полнейшем взаимном доверии. К сожалению, этот человек преждевременно скончался от руки убийцы.
В Киевском военном округе назначены были в 1911 году большие маневры, на которых государь пожелал присутствовать, а вместе с тем быть и на открытии памятника императору Александру II.
Для меня лично поездка эта представляла громадный интерес: как по существу дела, так и по прекрасным воспоминаниям о лучших днях моей государственной службы.
Государь с семьей разместился во дворце, П.А. Столыпин в доме генерал-губернатора, а я в доме командующего войсками генерала Иванова, в моем бывшем жилище.
Маневры происходили вблизи Киева, мы ежедневно выезжали туда на автомобилях. Государь пребывал в отличном расположении духа. Погода была прекрасная, ход маневров успешный, и царь, неутомимый ездок, закатывал концы верст по 12 без передышки. Половина свиты при таких условиях зачастую сильно отставала. На остановках же, пока она подтягивалась, государь обсуждал происходившие у него на глазах эпизоды боевых столкновений и маневрирований.
На этих маневрах масса артиллерии принимала участие в боях. Чтобы дать государю живую картину современного образа действий этого рода оружия, разрешено было экономии в холостых патронах не соблюдать. Многие батареи при оживленной пальбе преждевременно израсходовали свои патроны, и критики указывали на подобный чрезмерный расход зарядов, возможный лишь на парадном маневре. В Маньчжурии в среднем расходовалось всего по 500 выстрелов на орудие. Но на этих маневрах должно было создаться впечатление, что нужны будут тысячи. Именно об этом недостатке у нас артиллерийского снабжения мы и говорили со Столыпиным у рампы, перед самой его смертью. Вопрос о боевом снабжении был, таким образом, до некоторой степени одним из последних его помыслов. Мы с ним уговорились, что на следующий день я ему сообщу все основания по делу современной потребности боевого снабжения, а тогда он доложит государю о предъявляемых мною требованиях... Таково было его намерение, осуществление которого, быть может, дало бы решительные последствия, - но провести его он уже не смог...
Когда мы разговаривали, государя уже не было в генерал-губернаторской ложе, хорошо мне знакомой, - он ушел курить. В то время как я повернулся к кулисам, мне послышалось, точно кто-то ударил в ладоши, и сейчас же раздался в оркестре крик раненого музыканта. В проходе партера Богрова схватили. Петр Аркадьевич сделал несколько шагов от меня и стал снимать китель. «Я ранен», - сказал он.
На правой стороне белого жилета появилось кровавое пятно, он стал бледнеть и опустился в кресло.
Спектакль, конечно, прекратился, и Столыпина отвезли в хирургическую больницу. Случайно я выходил в тот же подъезд, в котором ждал экипажа Петр Аркадьевич, и по той луже крови, которую я видел, можно было судить, как много он ее потерял. Оказалось, что печень была пробита и порвана, по всей вероятности, от деформированной пули, попавшей поначалу во владимирский крест; той же пулею был ранен в ногу музыкант.
Операция была бесполезна; находясь почти все время в бредовом состоянии, Петр Аркадьевич скончался. Это был ужасный удар для монархии. Киевской охране не только не удалось предотвратить покушение на Петра Аркадьевича, но убийца Богров даже вошел в театр по пропуску охранного отделения.
* * *
Преемником Столыпина в должности председателя Совета министров был назначен Владимир Николаевич Коковцов, при сохранении вместе с тем портфеля министра финансов.
Для меня это был самый неблагоприятный выбор. Из-за нашей борьбы в Совете министров по отпуску кредитов на нужды армии у меня с ним сложились самые неприязненные личные отношения.
Когда в Совете министров Коковцов позволял себе бестактности, издевательства над другими ведомствами, то сдерживающим началом был председатель Столыпин, которому о моих острых столкновениях с министром финансов приходилось даже докладывать государю. Теперь этого регулятора не стало, и Владимир Николаевич еще менее стал стесняться в деле сокращения кредитов, что продолжалось вплоть до смены его в 1914 году Горемыкиным, когда в Совете министров прекратились бесконечные речи Коковцова и как председателя, и как министра финансов.
На обязанности министра финансов лежало проводить в Совете министров вопросы: какие требования различных ведомств подлежат представлению в Государственную думу и какие - нет. Поэтому при решении большинством голосов имело большое значение то, что министр финансов до этого вычеркнет. Я не имел возможности отстоять многое из того, что было вычеркнуто, выступлением в защиту моих требований открыто с министерской трибуны, потому что эти вопросы обсуждались в многочисленных, не подлежащих оглашению заседаниях Совета министров.
С 1906 года со дня на день выяснялось враждебное отношение Коковцова к бюджету военного ведомства. Когда после японской войны было заявлено, что на восстановление армии требуется два миллиарда рублей, он ответил, что можно требовать и 20 миллиардов, но страна дать их не может: «из Невы и невского воздуха денег сделать нельзя». Действительных же шагов для восстановления финансов он, однако, предпринять не смог.
В 1908 году испрашивалось на армию 293 миллиона. Господин Коковцов двинул это представление на разрешение Государственной думы, а сам одновременно препятствовал ассигнованию кредитов военному ведомству. В 1910 году Морское министерство требовало отпуска 650 миллионов, Военное - 715, забронированных на 10-летний период. После объяснений Коковцова в Совете министров эта программа не была представлена в Государственную думу, Военному министерству приходилось довольствоваться ежегодными ассигнованиями.
Коковцов, вскоре после моего вступления в должность, стал моим личным противником. Между нами пробежала черная кошка после того, как я, соблюдая интересы Военного министерства, ополчился против отчета, представленного государю Коковцовым по поводу его поездки на Дальний Восток.
Всюду открыто утверждая, что в Военном министерстве царят хаос и развал, указывал он и в упомянутом отчете, что, начиная с 1905 года, в интересах государственной обороны у нас ничего не сделано, но приводил такие доводы, которые лишь свидетельствовали о том, что в действительности сам он не имел понятия, где и какие у нас недочеты.
Как только ему стали известны мои опровержения по некоторым ложным показаниям его отчета, так я сейчас же в глазах Коковцова стал человеком «не осведомленным в делах его собственного министерства».
После 1911 года наш разлад с ним дошел до скандала, заинтересовавшего общественные круги.
Когда однажды в заседании Совета министров Коковцов заявил, что испрашиваемые военным ведомством кредиты могут быть отпущены лишь при возникновении войны, я вынужден был ему заявить, что стрелять деньгами в противника будет нельзя и что весь его золотой запас и остальные накопленные средства при национальном позоре перейдут в карманы победителей...
Положение военного ведомства было невероятно тяжелое. Денежные ассигнования мы получали не в начале бюджетного года, а часто лишь к концу последнего. Поэтому Военное министерство оказывалось в положении человека, которому месяц не дают обеда, а затем предлагают сразу все тридцать обедов. Утверждение государственной росписи запаздывало обыкновенно на полгода, а на мытарства по исходатайствованию кредитов уходила масса времени. Вследствие этого со средствами, действительно нам ассигнованными, приходилось обращаться очень осторожно. Случалось иногда и так, что отпущенные деньги мы не могли израсходовать вследствие наступления зимы, а затем закрытия кредита за истечением бюджетного года. Коковцов в таких случаях не стеснялся дерзко заявлять, что я не умею целесообразно распорядиться отпускаемыми средствами и расходованием их.
Если при таких условиях я прибегал иногда к статье 96 Основных законов, т.е. отпуску средств на нужды военного ведомства по высочайшему повелению, то эта мера являлась неизбежною необходимостью в интересах государственной обороны при порядках волокитного характера процедуры ассигнований, и ни в каком случае нельзя было признавать, что это реакционное выступление и нарушение прав Государственной думы.
По этому поводу я вспоминаю письмо военного министра, Дмитрия Алексеевича Милютина, Сабурову в 1903 году. Он писал:
«Собственный опыт научил меня, к чему ведет пересмотр смет в Департаменте экономии, такой, по крайней мере, какой существовал в былое время. В продолжение первых 15-ти лет моего управления Военным министерством, когда велась в нем напряженная работа полного переустройства наших вооруженных сил, чтобы довести их до уровня тогдашних вооружений других государств Европы, все старания министерства тормозились ежегодным мелочным урезыванием сметы. Приходилось откладывать или рассрочивать на многие годы мероприятия, существенно необходимые. И какие же оказались последствия? Когда понадобилось вдруг выдвинуть часть армии против турок, на Военное министерство посыпались укоры, что не все войска снабжены новыми ружьями, что артиллерия не получила еще лучших орудий, что в интендантстве, во врачебных учреждениях разные недостатки, и т.д.
Чего же можно ожидать в будущем, если Россия будет вовлечена в большую европейскую войну и не будет вполне подготовлена к тому, чтобы твердо стать уже не против одних турок, а против миллионных армий, отлично устроенных и снабженных всеми усовершенствованиями современной техники?»
Значит, не только в мое управление, но гораздо ранее - после турецкой войны - было ясно, что есть какая-то серьезная брешь в нашем государственном организме, в силу которой мы, всегда отставая, не могли без иностранной помощи обойтись в своих заготовках на военную оборону страны.
Точно также и у Куропаткина с министром финансов межведомственные отношения не были блестящи. Но то был министр финансов Сергей Юльевич Витте - большой государственный деятель.
После неудачной войны 1904 года на его долю выпала тяжкая задача: вывести страну из критического финансового положения и восстановить международный кредит. Он с этим справился, удачно преодолев целый ряд препятствий как внешних, так и внутренних. Что касается последних, то графу Витте приходилось считаться со слабостью воли государя, который, не выдавая наушников, иногда сам тормозил дело.
Прежде всего необходим был крупный заем. От начала до конца все дело займа проведено было исключительно самим графом Витте, и он его устроил. В заключение всей этой финансовой кампании граф Витте командировал в Париж Коковцова для подписания контракта.
Когда из Парижа вернулся Коковцов с подписанным контрактом, то прежде всего попросил выхлопотать ему крупную денежную награду. Его наградили орденом св. Александра Невского, хотя он играл лишь роль мухи на рогах пашущего быка и потом говорил: «И мы пахали!» Коковцов, этот мелкий человек, был моим противником как в роли министра финансов, так и впоследствии - председателя Совета министров.
* * *
17 октября 1905 года, с переходом к конституционно-монархическому строю, права царской власти были ограничены довольно чувствительно. В Государственную думу должны были поступать все вопросы, не исключая бюджетных ассигнований на армию. Последствием этого явилась и критика мероприятий военного ведомства с кафедры Государственной думы.
В Государственной думе третьего созыва господствовало так называемое национальное большинство, лидером которого по всем военным вопросам был Гучков. Как я уже упоминал, мой предшественник Редигер из-за речи Гучкова в Государственной думе должен был покинуть свой пост. Вскоре после смерти Столыпина, который вынужден был работать вместе с лидером октябристской партии, потому что ни с демократами, ни с социалистами, а также с партиями правее октябристов дела иметь не мог, Гучков пустил в ход все парламентские и непарламентские рычаги, чтобы устранить и меня.
Враждебно настроенное думское большинство считалось с военным министром не как с таковым, а исключительно как с бывшим киевским генерал-губернатором, позволившим себе лично отнестись недружелюбно к национальным организациям, когда их политика оказывалась опасной для государства. С этой оппозицией можно было бы мириться - она меня и не беспокоила, если бы не то, что Гучков с бесцеремонным пошибом какой-то власти вторгался не только в круг деятельности военного министра, но существенно затрагивал даже права монарха. Тот самый Гучков, который в 1908 году в открытом заседании бушевал против неответственного докладчика правительства, не постеснялся, против всех законов и прав, вторгаться во внутренний круг деятельности Военного министерства и рядом с этим создать свое со-правительство.
Против этого я уже восстал всеми своими силами.
Как военный министр против думского большинства я ничего не имел, насколько это касалось его деятельности по предоставленным Государственной думе разрешительным правам. Все мои требования, поступившие в Думу, разрешались без всякой задержки.
В ноябре 1909 года в Государственную думу внесен был законопроект об отпуске денежных средств, необходимых для преобразования армии. Комиссия по государственной обороне, рассмотрев представление Военного министерства и выслушав объяснения представителей ведомства, пришла к заключению, что «скорейшее осуществление всех предложенных мероприятий является насущно необходимым, так как оно увеличит в значительной мере боевую готовность армии и тем самым усилит мощь государства. Что касается испрашиваемых ведомством кредитов, то комиссия, рассмотрев представленные подробные расчеты и выслушав объяснения представителей ведомства, признает, что они исчислены согласно действительной в них надобности, а потому полагает, что испрашиваемые суммы должны быть отпущены, тем более что ни одно из мероприятий военного и морского министерства, бывших предметом рассмотрения за время ее деятельности, не имело столь крупного значения в деле развития и усиления нашей военной мощи».
Государственная дума, таким образом, отнеслась в полной мере сочувственно к дальнейшему усовершенствованию наших боевых сил, что зависело от тех средств, которые могли быть нам на это ассигнованы.
Гучков ополчился против меня еще в 1910 году, после того как убедился в расхождении наших с ним взглядов на назначение военной силы в стране.
Я находил, что солдат, от рядового до генерала, должен быть чужд всякой политике, так как назначение вооруженных сил государства - отстаивать и охранять внутреннее и внешнее благополучие страны, оберегая честь и достоинство родины и поддерживая мирное взаимоотношение государств между собой, а одновременно с этим и мирную жизнь и труд населения. Войска являются силой, на которой зиждется данный строй государства.
Будучи членом Государственной думы, А.И. Гучков как лидер определенной политической группы стремился быть в курсе дел военного ведомства. Для привлечения армии на свою сторону с целью захвата власти и влияния на судьбу России, приложил все усилия к тому, чтобы, пользуясь своей ролью в Государственной думе, расширить, в целях наибольшей осведомленности, круг знакомства в среде Генерального штаба из числа лиц, служащих в управлениях Военного министерства. Всему этому, из понятных каждому побуждений охраны военных секретов, я сочувствовать не мог, но мне трудно было бороться с этим при существовавших более чем дружеских отношениях его с генералом Поливановым.
Так как я не скрывал от своих сослуживцев отрицательного моего отношения к Гучкову и даже некоторых из них, попавших в цепкие его объятия, предупреждал от увлечения идейностью Гучкова, то естественным был тот поход, который предпринял Гучков против меня и в Думе и в прессе.
О том, к каким приемам прибегал Гучков в своей патриотической работе против русского военного министра, иллюстрацией может служить следующее его письмо в Киев такому господину, как А.И. Савенко, бывшему второму редактору «Киевлянина».
СПб. Фурштадтская, 36, от 1 июня 1912 года.
Дальнейшее пребывание Сухомлинова у власти представляет прямую опасность для армии и для России. Нужно употребить все усилия, чтобы доказать это тем, от кого зависит. Не пришлете ли вы мне ваше показание? Может быть найдете еще что-нибудь? А. Гучков.
Хотя Коковцов и винит Государственную думу в том, что она не утверждала целиком программ морского и сухопутного ведомств, но по справедливости надо сказать, что к нуждам обороны Государственная дума относилась более отзывчиво, чем сам Коковцов, и если иногда с кафедры Таврического дворца и раздавались энергичные протесты против развивающегося у нас милитаризма, как, например, в мае 1914 года, то застрельщиками их являлись Гучков, Шингарев и Милюков, которые, настойчиво ведя лично против меня интригу, в конце концов, создали в Государственной думе против меня оппозиционное течение. Тем не менее, мне удалось лишь в 1914 году провести так называемую большую программу, результаты которой могли бы начать проявляться только с 1916 года, если бы всемирная война не вспыхнула раньше. Предшествовавшие обстоятельства этого дела были следующие.
Почти весь наш флот погиб в японскую кампанию, и чтобы создать его вновь, требовались громадные суммы и много времени. Тем не менее государь решил приступить к этой задаче в ущерб сухопутной армии. Вследствие этого неизбежно возникал известный антагонизм между мною и моим товарищем, морским министром.
Дело в том, что приблизительная сумма, на которую можно было рассчитывать на расходы по обороне, растягивалась на 10 лет и больше. А для того, чтобы работы можно было распределить более или менее целесообразно, приходилось кредиты распределить так, чтобы то ведомство, которое должно скорее приготовиться, в ближайшие годы получало бы большую часть ассигнований, а в то же время другое - меньшую. Для этого пришлось и в морском и в сухопутном министерстве составить большую и малую программы.
Государь, оставивший за собой регулирование хода развития вооруженных сил на суше и на море, не допускал, как он это мне высказал при моем вступлении в должность, никакого соперничества, ревности между двумя этими ведомствами; он требовал от нас, чтобы мы спокойно, объективно и дружески шли рука об руку. Мы должны были повиноваться и его волю исполнить! Государь поэтому и повелел устроить оригинальное совещание, без председателя военного и морского министров, с их начальниками Генеральных штабов.
Таковое и состоялось у меня на квартире, при участии адмиралов Воеводского и Эбергардта, однако вышло оно не совсем полюбовным.
Серьезный вопрос о том, кому следует первому проводить большую программу, все же глубоко затрагивал расчеты уже начатого дела по проведению реформы, и, несмотря на наше миролюбивое настроение, мы не выдержали. По этому поводу у меня с адмиралом получилось несогласие и недоразумение.
Таким образом, предстояло решать вопрос немалой важности: кому раньше будет предоставлено приступить к большой программе. На указанном выше совещании в этом и надо было разобраться. Незадолго до того, на мою беду, во время плавания государя на яхте «Штандарт» в Финском заливе посадили на риф этот корабль со всей царской семьей на нем.
Государь признал поэтому за благо прежде всего предоставить возможность именно морякам стать на ноги.
Как я в то время понимал политическую обстановку, мне необходимо было настаивать на ассигновании денег по большой программе прежде всего сухопутному ведомству.
Отстаивая предоставление кредитов на большую программу прежде всего Военному министерству, я приводил мотивы и доказательства целесообразности такого моего настояния.
На создание большого количества судов для активных действий нужны громадные средства, которых нам не дадут. Затем эти суда нужно спустить на воду. Каждый дредноут обойдется в 30 - 40 миллионов рублей, а угнаться за флотом наших противников мы все равно будем не в силах, сооружая хоть сколько-нибудь приличное их количество. Поэтому, с моей точки зрения, морскому ведомству надо начать с малой программы. По правде говоря, флота у нас нет, поэтому, как при Петре Великом, надо начинать с начала, а оно сводится к тому, что, отказавшись от крупных судов, проектировать чисто оборонительный флот из легких крейсеров, миноносок, подводных лодок, минных заградителей. Это в том отношении будет иметь серьезное основание, что даст возможность большему числу личного состава нашего флота практиковаться в кораблевождении и изучении наших собственных водных пространств.
При моем докладе об этом его величеству я ничего не утаил и рассказал все подробно. С решением таких крупных вопросов государь никогда не спешил и на этот раз, через несколько месяцев, утвердил ассигнование кредитов по большой программе в первую очередь морскому ведомству.
Государь, объявляя мне это, добавил: «Войны я не хочу. Можете быть спокойны, ее и не будет».
На это я ответил, что, насколько мне известно, Россия и с Японией воевать не собиралась, но так как политика - это уже не моя область, то я смолкаю.
Уже намного позже по газетным сведениям я мог сообразить, почему отдавалось предпочтение Морскому министерству: французская дипломатия пыталась, в союзе с Сазоновым и Извольским, развить русско-английское сближение в отношении флота, для чего от России требовались гарантии в Балтийском море...
