Историки и публицисты, работающие на прославление Мазепы, с восторгом пишут о меценатском усердии гетмана, проявлявшемся, в основном, в финансировании строительства и украшения христианских храмов. Но меценатство все же было не главным в жизни Мазепы - он прославился изменой, и в списке «выдающихся изменников» его прозвище вписано сразу же после Иуды. Никакое меценатство, конечно, не может обелить изменника, - скорее, пример Мазепы бросает нежелательную тень на доброе дело меценатства, реабилитации которого и посвящается эта статья.
Настоящее меценатство, т.е. покровительство «искусствам», по примеру Гая Цильния Мецената, предполагает счастливое сочетание широты натуры, эстетического вкуса и, главное, богатства. Во времена, когда не существовало литературных и художественных фондов, а авторские права особого значения не имели (например, Д. Дефо уступил права на «Робинзона Крузо» всего за десять фунтов стерлингов), литература и искусство всецело содержались - а отчасти содержатся и поныне - меценатскими щедростями (что хорошо и с массой подробностей описано Иштваном Рат-Вегом в «Комедии книги»). Стало быть, меценатство - это весомая поддержка культуры.
С другой стороны, меценатство - это надежное и весьма выгодное вложение капиталов в произведения искусства, ценность которых со временем только возрастает.
Наконец, меценатство - это известность и почет. В истории культуры выдающиеся меценаты разделяют славу со знаменитыми писателями и художниками. Как говорил М.В. Ломоносов, «возможно ли внимать Горациевой лире, не склонясь духом к Меценату..?» [1]. Более того, на социальной лестнице художник (писатель) почти всегда находился гораздо ниже своего покровителя (до XVIII в. искусство и ремесла особенно не различались). Впервые меценат снял шляпу перед художником, пожалуй, в 1854 г. - и то только на картине: я имею в виду картину Гюстава Курбе «Встреча (Здравствуйте, господин Курбе!)».
Прослыть меценатом не только лестно, но и престижно - это верное повышение социального статуса. Часто бывало, что «меценаты стремились повысить свой социальный статус даже больше, чем увеличить богатство» [2], ведь меценатство было «королевской обязанностью». Как предполагает Ж. Ле Гофф, государственная забота «о преуспеянии и украшении государства... обязывала короля также быть в определенном смысле меценатом: например, из нее вытекала задача строительства новых церквей» [3]. Вплоть до XIХ в. сиятельные меценаты понимали культуру как «дело двора» [4], и XVIII век России назван даже «эпохой правительственного меценатства» [5].
Как государственный человек, Мазепа, который «прекрасно подделался под тон Москвы и старался казаться поборником великороссийских интересов» [6], просто обязан был вписаться в «правительственный меценатский мейнстрим», что он и сделал с впечатляющим размахом. За годы своего гетманства Мазепа потратил на меценатство якобы больше миллиона дукатов, около десяти миллионов злотых и пару тысяч золотых империалов. А, кстати, откуда такие средства, сопоставимые с бюджетом Малороссии за двадцать лет?
После смещения предыдущего гетмана, Самойловича, и конфискации половины его имущества в казну запорожского войска «Мазепа не установил особого войскового «скарбника» для наблюдения вообще за войсковою казной, а старшины тоже не обратили тогда на этот важный вопрос внимания» [7]. В результате совершенно бесконтрольно «войсковая казна тратилась не только на содержание охотного войска и на жалованье козакам, но и на частные прихоти гетмана» [8]. О том же доносил царю генеральный судья Василий Кочубей: «Гетман самовольно распоряжается войсковою казною, берет из нее сколько хочет и дарит сколько и кому хочет, из арендных и индуктных (со ввозных торговых пошлин) сборов берет в свою пользу 50 000 злотых» [9]. Заметим, что все налоги и прочие денежные сборы в Малороссии поступали в полное распоряжение гетмана и его старшины - Москва не брала из этих средств ни копейки.
Таким образом, сказочное богатство Мазепы легко объяснимо. Гетман безнаказанно доил казну и стриг Малороссию, переплавляя излишки своего сребролюбия в положенное ему по рангу меценатство.
Мазепа вкладывал добытые не совсем честным образом средства в основном в строительство, реставрацию и украшение православных храмов. Конечно, «строительство самых эффектных зданий - церквей и соборов - долгое время ассоциировали с религиозным чувством, с желанием почтить Бога» [10]. Есть, однако, основания сомневаться в особой набожности меценатствующего гетмана. Будь Мазепа действительно настолько верующим человеком, он не стал бы лепить свои гербы на церквях и внутрицерковных культовых сооружениях: герб на серебряных царских вратах для Борисоглебского собора, на иконостасе Введенской церкви Троицко-Ильинского монастыря, на фронтоне Пятницкой церкви [11] и т.д. Ведь иконостас и царские врата включены в литургическое действо, и мечение их гербами и автографами светских владык попросту профанирует богослужебное благолепие [12]. Кроме того, Мазепа должен был знать, что об устроителях и благодетелях храма (ктиторах) в этом же храме ежедневно молятся на вечернем богослужении и литургии: «Еще молимся о блаженных и приснопамятных создателех святаго храма сего (для монастыря: святыя обители сея)» - это часть сугубой ектении (молитвенного прошения), которая вошла в литургический чин с XIV века [13]. По-видимому, не перед всевидящим Богом (слова Которого: «твоя благотворительность не утаилась от меня» (Тов.12,13) высокообразованный гетман должен был знать) усердствовал Мазепа, проплачивая меченые своим клеймом храмы.
И прав тогда Феофан Прокопович, говоривший: «А понеже намерение его было отторгнуть от Российской державы малую Россию, и паки подвести под иго Полское, того ради, дабы народ малороссийский, яко с природы от поляков отвращен, не догадался таковых его умыслов, великим показался православия ревнителем: церкви каменные созидал, сосуды и утвари церковные и иная его подаяния всюди были» [14]. Что ж, «то, что мы принимаем за добродетель, нередко оказывается сочетанием корыстных желаний и поступков, искусно подобранных судьбой или нашей собственной хитростью...», - говорил Ларошфуко [15].
«Видимое всеми благочестие» Мазепы (слова Н. Костомарова) было, получается, эдаким «пиаром» 18-го века («public relations», связь с общественностью, обеспечивал зависимый от гетмана клир - на правах благодетеля-ктитора Мазепа активно вмешивался в церковную жизнь: назначал игуменов в монастыри, учредил Переяславское епископство и т.п.). А гетман очень нуждался в подобном пиаре: по заключению Грушевского, «Мазепа вечно жалобился... на враждебное к нему отношение украинского народа», у которого «никогда не пользовался популярностью... Приобрести Мазепе сей популярности не помогло даже и... его показное меценатство» [16].
Послесловие
Зато мазепинское меценатство способствовало (попутно) развитию самобытного архитектурного «казацкого стиля». Обычно этот стиль именуют «украинским барокко», что не совсем верно. У «казацких храмов», как правило, центрической постройки, нет четко выраженного фасада, они «на все стороны равны». А для храмовой архитектуры барокко как раз характерны вытянутые в плане, продольные постройки с сильно (и стильно) выделенным фасадом. Собственно, «казацкое барокко» (как и аналогичный «нарышкинский стиль» в Москве) - это обычная эклектика, заимствование (через поляков) ренессансного типа постройки с добавлением действительно барочных элементов - декоративных колонн, декора, относительной живописности.
Что такое барокко? - само это слово означает искаженность, гротескность, вычурность. По определению Вельфлина, «архитектура в барокко стала живописной и такова, в сущности, характеристика этого стиля» [17], это прививка к архитектуре живописной композиции, которая завсегда пользуется «игрой света и тени, не подчиняющейся никаким правилам» [18]. Типичные барочные своды и фасады выглядят так, будто сработаны не из кирпича и камня, а из какого-то пластичного материала. Обилие завитков, выгнутых плоскостей действительно усиливает световые эффекты. Это сказано не про «казацкие храмы», на которых, впрочем, явно присутствует - не в архитектурном, а в символическом пространстве - вливающаяся в лукавую и изменчивую световую игру тень их мецената, что вполне соответствует барочным реминисценциям «казацко-мазепинского стиля», придавая ему некоторую смысловую завершенность.
Примечания
[1] Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Т. VII. Труды по филологии 1739 - 1758 гг. М.-Л., 1952. С. 592.
[2] Ле Гофф Ж. Средневековье и деньги. Очерк исторической антропологии. С.-Пб., 2010. С. 184 - 185.
[3] Ле Гофф Ж. Рождение Европы. С.-Пб., 2008. С. 112.
[4] Спадолини Дж. Европейская идея в период между Просвещением и романтизмом. С.-Пб., 1993. С. 67.
[5] Кантор В.К. В поисках личности: опыт русской классики. М., 1994. С. 38.
[6] Яворницкий Д.И. История запорожских казаков. Т.3. К., 1991. С. 30.
[7] Костомаров Н.И. Мазепа. М.,1992. С. 26
[8] Там же.
[9] Там же. С. 218.
[10] Ле Гофф Ж. Средневековье и деньги. С. 184.
[11] Павленко С.О. Іван Мазепа як будівничий української культури. К., 2005. С. 143.
[12] Тарабукин Н.М. Смысл иконы. М., 1999. С. 133.
[13] Скабалланович М.Н. Ектении // Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1912, июль. С. 181.
[14] Цит. по: Павленко С.О. Указ. соч. С. 9.
[15] Де Ларошфуко Ф. Максимы. Паскаль Б. Мысли. Де Лабрюйер Ж. Характеры. М., 1974. С. 32.
[16] Грушевский М. Ветхий прах // Украинская жизнь. № 10. М., 1915. С. 8 - 12
[17] Вёльфлин Г. Ренессанс и барокко. С.-Пб., 2004. С. 82
[18] Там же. С. 78.
