Разговор о Солженицыне

Часть 1

По бурной реакции читателей на мою предыдущую статью, чувствуется, что разговор о Солженицыне требуется продолжать. И здесь поговорим о многом. О князе Курбском. Об атомной бомбе. Об измене и предательстве. И верности и чести.

Дорогие читатели, вы, наверное, догадались, что речь пойдет о достаточно посредственном романе Солженицына «В круге первом». По нему сравнительно недавно отсняли сериал. Посредственный даже с нынешней точки зрения. Ниже среднего по советским параметрам. Однако, демократическая пресса нарекла Солженицына новым Толстым. Значит, «В круге первом» нечто вроде «Войны и мира». В чем мораль этого романа?

В том, в частности, что «все животные равны, но некоторые животные равнее других». Что Северно-Американским Штатам позволено иметь ядерную бомбу, а нам не дозволено. Потому что СССР-де тирания, ведь во главе стоит тиран усатый. Сталин, то есть. А американцы - «ослы длинноухие», расслабившиеся мирные демократы, которые как ленивые, жирные коты позволяют советским разведчикам воровать у них атомную бомбу.

Но находится доблестный дипломат Иннокентий Володин, который, рискуя жизнью, пытается из автомата метро дозвониться, достучаться до «ослов длинноухих», пробить их сытое благодушие и осведомить их, что из их собственного дома воруют ядерное оружие: в Америке русский разведчик Юрий Коваль должен получить сверхсекретные чертежи бомбы. Однако, сего доблестного и, заметим, абсолютно добровольного, идейного осведомителя в свою очередь заваливает участник войны, так же идейный зэк Лев Рубин, который распознает неповторимые контуры его голоса благодаря трудам в области секретной телефонии.

А теперь вопрос - не о правде, а хотя бы о правдоподобии. Фактологическом. Бывает ли так на самом деле? И художественном: убедительно ли?

Любой мало-мальски разумный человек понимает, что в условиях сталинской России звонить в посольство, которое, несомненно, прослушивается - явная погибель. Немедленный арест после засечения номера. Да к тому же - со станции метро, где почти круглосуточно дежурит наряд милиции. Гораздо более безопасным было бы послать письмо. Написанное, скажем, левой рукой. И упакованное в перчатках. Чтобы и пальчики не оставить.

Ну да, возразите вы. А канун Рождества? А полный отдых посольства? А возможность попадания письма в МГБ и мимо адресата? А на это ответ прост. Кто такой Иннокентий Володин? Правильно, советник первого ранга. Профессиональный дипломат. Неужели у него не нашлось своих способов, своих каналов донести такую информацию до американцев? С которыми он профессионально работал? И далее, судя по роману, эта информация приходит к Володину перед его командировкой в США. Для чего? Для того, чтобы он воспользовался ей за рубежом. Все... И сюжет надуманный.

Но главное даже и не в этом. Действие происходит 25 декабря 1949 - 1 января 1950 гг. В годовщину сталинского семидесятилетия. А первое испытание советской ядерной бомбы произошло за полгода до этого - 25 августа 1949 г. В романе пропагандируется ядовитый миф о том, что бомбу мы украли у американцев, которые (подразумевается) ее изобрели. Целомудренно умалчивается о том, что американцы не сделали бы бомбу без выкачки лучших европейских мозгов, например Нильса Бора, которого в буквальном смысле слова похитили и вывозили в бомбовом отсеке бомбардировщика из Дании... Чтобы в случае чего сбросить вниз. Если немцы погонятся.

Кстати, об ослах длинноухих. И об их благодушии и о терроре. В случае «ядерного проекта» американцы не колебались действовать методами солженицыновского героя генерала Фомы Осколупова: «Обоих сукиных сынов и арестуем». Общеизвестна судьба несчастных физиков супругов Розенбергов: по простому подозрению в сотрудничестве с советской разведкой против невинных людей сфабриковали дело и посадили на электрический стул.

И другое. Действительно, некоторые секреты, переданные советской разведке отчаянно смелым и честным физиком Клаусом Фуксом, сыграли свою роль в ускорении советского ядерного проекта. Но без своей собственной научной и технологической базы, наработанной к 1943 г. - году начала советского ядерного проекта - они были бы практически бесполезны. Почти все равно, что папуасам рассказывать о ядерной физике. Или предлагать Ивану Грозному полететь в космос. Создание советской ядерной бомбы было всенародным подвигом - страна, разрушенная войной, потерявшая 40% своего промышленного потенциала, сделала бомбу за тот же срок, что и сытые, не воевавшие на своей территории Северно-Американские Штаты, начавшие соответствующие разработки в 1939 году. И, в отличие от них, эту бомбу ни разу не применила в боевых условиях.

Солженицын пугает нас страшилками о тиране, который получит в свои руки сверхоружие. Показательно, однако, что в «Круге первом» нет трех японских слов - Хиросима, Нагасаки и хибакуся.

После войны была издана очень показательная брошюрка с документальными воспоминаниями экипажа бомбардировщика «Энола Гей», доставившего к Хиросиме первую атомную бомбу «Малыш». Что чувствовали эти двенадцать человек, когда увидели под собой город, превращенный ими в пепел?

СТИБОРИК. Прежде наш 509-й сводный авиаполк постоянно дразнили. Когда соседи досветла отправлялись на вылеты, они швыряли камни в наши бараки. Зато когда мы сбросили бомбу, все увидели, что и мы лихие парни.

ЛЮИС. До полета весь экипаж был проинструктирован. Тиббетс утверждал потом, будто бы он один был в курсе дела. Это чепуха: все знали.

ДЖЕППСОН. Примерно через полтора часа после взлета я спустился в бомбовый отсек. Там стояла приятная прохлада. Парсонсу и мне надо было поставить все на боевой взвод и снять предохранители. Я до сих пор храню их как сувениры. Потом снова можно было любоваться океаном. Каждый был занят своим делом. Кто-то напевал "Сентиментальное путешествие" - самую популярную песенку августа 1945 года.

ЛЮИС. Командир дремал. Иногда и я покидал свое кресло. Машину держал на курсе автопилот. Нашей основной целью была Хиросима, запасными Кокура и Нагасаки.

ВАН КИРК. Погода должна была решить, какой из этих городов нам предстояло избрать для бомбежки.

КЭРОН. Радист ждал сигнала от трех "сверхкрепостей", летевших впереди для метеоразведки. А мне из хвостового отсека были видны два "Б-29", сопровождавших нас сзади. Один из них должен был вести фотосъемку, а другой - доставить к месту взрыва измерительную аппаратуру.

ФЕРИБИ. Мы очень удачно, с первого захода, вышли на цель. Я видел ее издалека, так что моя задача была простой.

НЕЛЬСОН. Как только бомба отделилась, самолет развернулся градусов на 160 и резко пошел на снижение, чтобы набрать скорость. Все надели темные очки.

ДЖЕППСОН. Это ожидание было самым тревожным моментом полета. Я знал, что бомба будет падать 47 секунд, и начал считать в уме, но, когда дошел до 47, ничего не произошло. Потом я вспомнил, что ударной волне еще потребуется время, чтобы догнать нас, и как раз тут-то она и пришла.

ТИББЕТС. Самолет вдруг бросило вниз, он задребезжал, как железная крыша. Хвостовой стрелок видел, как ударная волна, словно сияние, приближалась к нам. Он не знал, что это такое. О приближении волны он предупредил нас сигналом. Самолет провалился еще больше, и мне показалось, что над нами взорвался зенитный снаряд.

КЭРОН. Я делал снимки. Это было захватывающее зрелище. Гриб пепельно-серого дыма с красной сердцевиной. Видно было, что там внутри все горит. Мне было приказано сосчитать пожары. Черт побери, я сразу же понял, что это немыслимо! Крутящаяся, кипящая мгла, похожая на лаву, закрыла город и растеклась в стороны к подножиям холмов.

ШУМАРД. Все в этом облаке было смертью. Вместе с дымом вверх летели какие-то черные обломки. Один из нас сказал: "Это души японцев возносятся на небо".

БЕСЕР. Да, в городе пылало все, что только могло гореть. "Ребята, вы только что сбросили первую в истории атомную бомбу!" - раздался в шлемофонах голос полковника Тиббетса. Я записывал все на пленку, но потом кто-то упрятал все эти записи под замок.

КЭРОН. На обратном пути командир спросил меня, что я думаю о полете. "Это похлестче, чем за четверть доллара съехать на собственном заду с горы в парке Кони-айленд",- пошутил я. "Тогда я соберу с вас по четвертаку, когда мы сядем!" - засмеялся полковник. "Придется подождать до получки!" - ответили мы хором.

ВАН КИРК. Главная мысль была, конечно, о себе: поскорее выбраться из всего этого и вернуться целым.

ФЕРИБИ. Капитан первого ранга Парсонс и я должны были составить рапорт, чтобы послать его президенту через Гуам.

ТИББЕТС. Никакие условные выражения, о которых было договорено, не годились, и мы решили передать телеграмму открытым текстом. Я не помню ее дословно, но там говорилось, что результаты бомбежки превосходят все ожидания.

Кажется, здесь все ясно. Обыкновенный фашизм, еще более страшный в своей пошлости.

А вот, что увидели первые очевидцы с земли. Вот репортаж Бирта Брэтчета, побывавшего в Хиросиме в сентябре 1945 г.: «Утром 3 сентября Бэрчетт сошел с поезда в Хиросиме, став первым иностранным корреспондентом, который увидел этот город после атомного взрыва. Вместе с японским журналистом Накамурой из телеграфного агентства Киодо Цусин Бэрчетт обошел бескрайнее красноватое пепелище, побывал на уличных пунктах первой помощи. И там же, среди развалин и стонов, отстучал на машинке свой репортаж, озаглавленный: "Я пишу об этом, чтобы предостеречь мир..."

"...Почти через месяц после того, как первая атомная бомба разрушила Хиросиму, в городе продолжают умирать люди - загадочно и ужасно. Горожане, не пострадавшие в день катастрофы, погибают от неизвестной болезни, которую я не могу назвать иначе, как атомной чумой. Без всякой видимой причины их здоровье начинает ухудшаться. У них выпадают волосы, на теле появляются пятна, начинается кровотечение из ушей, носа и рта. Хиросима,- писал Бэрчетт,- не похожа на город, пострадавший от обычной бомбежки. Впечатление такое, будто по улице прошел гигантский каток, раздавив все живое. На этом первом живом полигоне, где была испытана сила атомной бомбы, я увидел невыразимое словами, кошмарное опустошение, какого я не встречал нигде за четыре года войны". [1]

Вот, что ждало бы нас, если бы не советский урановый проект. Безусловно, преступления, совершенные при Сталине страшны и прежде всего - гонения на Церковь, ссылки и расстрелы священнослужителей и мирян, коллективизация, всероссийский (а не только украинский) голодомор, которые надломили народную жизнь. Однако, не будем забывать, что сейчас мы живем плодами сталинско-брежневской индустриализации, немыслимой без коллективизации, (тот же нефтегазовый комплекс, например) и если сейчас государство Российское независимо и пока неуязвимо для внешней агрессии, если на наших просторах не повторяется трагедия Югославии и Ирака, то это - во многом благодаря ВПК и ракетно-ядерному щиту, заложенному при Сталине. И если нас после войны не сожгли в ядерном огне американцы, как Хиросиму и Нагасаки, то в определенной мере мы обязаны этим Сталину как инициатору ядерного проекта.

Но Солженицын как раз сохранение СССР и считает преступлением. Для него это тюрьма во главе с людоедом. Вот ключевая цитата: «Кто прав, кто виноват? Кто это может сказать? - Да я тебе скажу! - с готовностью отозвался просветлевший Спиридон, с такой готовностью, будто спрашивали его, какой дежурняк заступит дежурить с утра. - Я тебе скажу: волкодав - прав, а людоед - нет! - Как-как-как? - задохнулся Нержин от простоты и силы решения.- Вот так, - с жестокой уверенностью повторил Спиридон, весь обернувшись к Нержину: - [Волкодав прав, а людоед - нет]. И, приклонившись, горячо дохнул из-под усов в лицо Нержину:

- Если бы мне, Глеба, сказали сейчас: вот летит такой самолёт, на ем бомба атомная. Хочешь, тебя тут как собаку похоронит под лестницей, и семью твою перекроет, и ещё мильён людей, но с вами - Отца Усатого и всё заведение их с корнем, чтоб не было больше, чтоб не страдал народ по лагерях, по колхозах, по лесхозах?

Спиридон напрягся, подпирая крутыми плечами уже словно падающую на него лестницу, и вместе с ней крышу, и всю Москву. - Я, Глеба, поверишь? нет больше терпежу! терпежу - не осталось! я бы сказал, - он вывернул голову к самолёту: - А ну! ну! кидай! Рушь!! Лицо Спиридона было перекошено усталостью и мукой. На красноватые нижние веки из невидящих глаз наплыло по слезе.

Ну да, чтобы не страдал. Гильотина, как средство от головной боли... И кто на самом деле людоед? Может все-таки Трумэн и экипаж «Энолы Гэй»?

Когда я читал «В круге первом», то не мог отделаться от ощущения, что это все я слышал. В поэтической форме. Из прекрасного эмигрантского далека.

«Россия тридцать лет живет в тюрьме.

На Соловках или на Колыме.

И лишь на Колыме и Соловках

Россия та, что будет жить в веках.

Все остальное - планетарный ад:

Проклятый Кремль, безумный Сталинград.

Они достойны только одного -

Огня, испепелящего его».

Это - стихи Георгия Иванова, написанные в 1949 году, «замечательного русского патриота», по словам прот.Георгия Митрофанова. Об этих стихах метко высказался профессор Алексей Светозарский: «Чего же ожидать от сего славного сына Серебряного века? Мечи картонные и кровь для них, особенно чужая, - "клюквенный сок", в том числе и та, что лилась под Сталинградом. Ну а то, что и Кремль, и Сталинград достойны "испепеляющего" огня, то в этом "патриот" сам благополучно пересидевший и войну, и оккупацию в тихом французском захолустье был, увы, не одинок в своем желании. Об "очищающем" огне ядерной войны говорилось в Пасхальном послании 1948 года Архиерейского Синода Русской Православной Церкви Заграницей. Было такое слово. Но, к счастью, не дело. Кстати, может быть, этим посланием и навеяны эти вирши "одного из самых выдающихся поэтов русского зарубежья"? Кто знает?».

Заметим, кстати, что в 1949 году (год написания этого стихотворения) слова об испепеляющем огне опирались на солидный военный фундамент - сто атомных бомб США, готовых обрушиться на СССР. Так что данная риторика не столь безобидна, как кажется.

То, что Солженицын зависим от зарубежных концепций - не новость. Но страшно, что он вольно или невольно информационно обслуживал возможное ядерное нападение на СССР.

А с художественной точки зрения неубедителен его главный герой Иннокентий Володин. Герой, готовый идти торпедой на сталинский линкор. А кто он на самом деле?

«Государственный советник второго ранга, что значило подполковник дипломатической службы, высокий, узкий, не в мундире, а в костюме скользящей ткани, Володин казался скорее состоятельным молодым бездельником, чем ответственным служащим министерства иностранных дел.» Он был из тех, кто уберегся от мобилизации и войны своим высоким положением. «Советский Союз отступал, наступал, голодал, а они веселились на пляжах, за границей». Это - рыхлый, изнеженный, неумелый человек. И он с его опытом идет на такой подвиг? Ведь Солженицын в «Архипелаге» справедливо замечает, что подвиг и стойкость в испытаниях зависит от жизненного костяка. У Володина он никакой.

А впрочем, в образе Володина есть известная правда жизни. Сытое безделье подвигло декабристов на их мятеж 14 декабря против благодетеля-царя. Оно же подвигало детей номенклатуры выходить на профашистские демонстрации в начале восьмидесятых. Но тогда какова цена этому подвигу?

В «Круге первом» для Володина появляется удачный эпитет. Князь Курбский. Готовый восстать против тирана Грозного. Только Курбский несостоявшийся. И в этом - суть конфликта. Знатный предатель, переметчик, идущий против державца Земли Русской. И, объективно, против своей Родины. Готовый участвовать в ее сожжении ядерным огнем. На почве слепой ненависти к своему благодетелю и отцу, пусть временами суровому и жестокому.

И, напоследок еще одно. Иннокентий участвует в предательстве. Не только Российской Державы в целом. В его звонке - судьба разведчика Юрия Коваля и его американских помощников, которых он готов посадить на электрический стул. Ради своей мечты и ненависти. И Солженицын воспевает Иудин грех.

Ведал ли он что творил? И кто ему в этом помогал? Об этом - следующие публикации.

Примечание:

1 - Всеволод Овчинников. Горячий пепел. М., 1987. С. 142.