Рассуждения об отношениях духовного отца и его чада нередко встречаются в православной литературе. Ясно, что такие отношения не могут возникнуть иначе, чем на основе непререкаемого нравственного авторитета наставника и полного доверия к нему со стороны тех, кого он берет под свое руководство. Но каждый раз это проявляется по-разному. Все зависит от личности пастыря.
Я начала ходить в храм Владимирской иконы Божией Матери в 1989 или 1990 году, вскоре после того, как его передали Церкви. Немного позже я перешла было в только что открытый храм вблизи моего дома, но довольно быстро вернулась во Владимирский, с полным убеждением, что здесь мне и следует оставаться.
Душа храма - его настоятель, точнее - ключарь. Едва о.Владимир входил в храм, создавалась особая атмосфера торжественной приподнятости, а вместе с тем и тепла, тишины, умиротворенного покоя. Все тянулись к батюшке, когда он, неспешно идя от дверей к алтарю, благословлял людей, иногда раздавал им приходскую газету, детям и старушкам - сласти, спрашивал некоторых из них о чем-то... О. Владимир любил своих прихожан, помнил о каждом из них, замечал их присутствие или отсутствие в храме, интересовался их жизнью, и люди, чувствуя эту неподдельную заинтересованность, были благодарны батюшке и тоже любили его. В настоящее время, столь скупое на доброту, заботливое внимание иерея воспринимается как редкий дар Божий, и страшно становится, что ты этого дара недостоин и можешь в любой момент его лишиться. Это понимали многие. Отсюда, думается, горячие слова признательности, пожелания благополучия и здоровья на долгие годы, слова, адресованные батюшке и раздававшиеся с разных сторон каждый раз во время отпуста, в конце службы.
О.Владимир был необыкновенным человеком во всех отношениях - сильным, мужественным, жизнелюбивым, с чутким, отзывчивым сердцем и независимой душой. Это была очень яркая личность. Мне всегда казалось, да и не только мне, что он не сам выбрал свой путь и дорогу, а Господь его избрал, властно призвав к ответственному иерейскому служению. О. Владимир только повиновался этому властному призыву. Трудно вообразить священника, который более, чем он, был бы на своем месте.
Думая о нем, как-то не возникает мысли: умен он или не умен, образован или не образован, хотя и ума и образования ему, разумеется, хватало. Но все это представлялось неважным. Батюшка был мудрым той особой мудростью, которая идет от кровной связи с народной почвой, с народной культурной традицией. Недаром пословицы, присловья, поговорки, строки народных и популярных песен или частушек в частных беседах и проповедях самым естественным образом слетали с его уст. И всегда были кстати.
О. Владимир был бесконечно добр и сострадателен. Щедрость батюшки удивляла. Все, что ему приносили, он готов был отдать. И часто отдавал тотчас, не заботясь, видит это даритель или нет. Все раздавал. Ему нельзя было сказать о какой-либо своей нужде (знаю по опыту), так как он сразу начинал помогать, и уже невозможно было от этой помощи отказаться, его не обидев.
О. Владимира прихожане любовно называли «солнышком» так же, как называли его святого покровителя. Почему-то это всем приходило в голову при взгляде на батюшку, при знакомстве с ним. И он действительно как солнышко, и грел, и светил - праведным и не очень праведным, твердым в вере и немощным, невзирая на лица, чины, звания, бедность и обеспеченность и проч. Все были его дети, и всех он хотел приласкать, ободрить, утешить, всех заключить в своем сердце.
Как и его святой покровитель, он был большой хлебосол и многих приглашал на праздничные церковные застолья. Помню, о. Иоанн Цьолка, глядя на довольно пеструю публику, в очередной раз собравшуюся в трапезной за праздничным столом, говорил хотя и одобрительно, но с искренним недоумением: «Смотришь на них и думаешь: кто они такие? Откуда он (о. Владимир) их берет?» О. Владимир слушал восклицания оратора с самым благодушным и несколько отвлеченным видом, как если бы речь шла о ком-то другом. И надо было видеть, каким удовольствием, какой радостью светилось его лицо. Может быть, желание накормить, угостить, столь ему свойственное, было как-то связано у батюшки с запомнившимися ему голодными годами военного и послевоенного детства.
Но такие застолья, как все, что делал о. Владимир, несли и назидательный смысл и были великой радостью для гостей. Только тут многие из нас могли впервые и близко познакомиться с культурой русской церковной праздничной трапезы, где все было в гармоничном согласии: нарядно убранный стол, цветы, череда сменяющихся блюд, общее одушевление, оживленное и сдержанное одновременно, обдуманные речи, уважительное внимание к ним, наконец - музыка, народная и классическая, хоровое и сольное пение. Эти общие трапезы и соответствующая им обстановка как нельзя лучше объединяют собравшихся в одну семью, связывая их особой и тесной близостью, духовным родством. Ведь во главе застолья духовный отец, все остальные - его дети. Позднее, когда я читала воспоминания о. Владимира о митрополите Антонии (Мельникове) († 1986), учеником и келейником которого он был, я подумала, что обычай праздничных угощений не только клириков, но и мирян наш батюшка, скорее всего, воспринял от своего учителя и наставника и постарался послужить укоренению этого обычая личным примером. И словами, и действиями о. Владимир стремился тепло, по-родственному сблизить нас, своих прихожан, уже от рождения и в силу обстоятельств наделенных одной верой, одним отечеством, одной исторической судьбой.
Он умел разогнать любой мрак - и мрак уныния, и мрак незнания. День за днем и год за годом мудрый пастырь лечил больные души. Ведь народ ныне, после долгого перерыва все более и более заполняющий православные храмы, приходит туда, как правило, не от хорошей жизни. Он обращается к Богу очень часто тогда, когда не помогают иные средства, когда пропадает надежда, когда стеснение и крайность грозят отчаянием. Всю боль и скорбь народ несет иерею, ища у него помощи, доброго совета и указания. Выслушивать горькие исповеди, вникать в чужие беды, искать выход, деятельно помогать другим - тяжелый труд.
Поразительно, как он умудрялся в любом из своих прихожан или прихожанке разглядеть какой-нибудь талант, найти добрую черту, некую особенность, оценить ее, рассказать о ней в проповеди другим, поставить в пример, похвалить и ободрить. И то, что многих раздражало в человеке и казалось в нем главным, вдруг отступало на дальний план, а вперед, благодаря разъяснениям батюшки, выдвигалось то, чему всем следовало поучиться. О. Владимир всегда отделял внешнюю, иногда малопривлекательную сторону явлений от невидимой сути и отдавал предпочтение внутренним качествам, скрытому от невнимательных глаз расположению души. Это были запоминающиеся уроки пастырского воспитания.
Однако он управлял своей паствой хотя и ласковой, но твердой рукой. Его снисходительность не распространялась на вопросы Православной веры, ее таинств, обрядов. Достоинство Церкви, ее надмирная, неземная природа побуждали о. Владимира быть требовательным к своим чадам, заставляя их помнить о высоком звании христианина, о тех обязанностях, которые оно на христиан налагает. Помню, он сделал замечание одной девушке, явившейся на соборование (да, похоже, и вообще в храм) в первый раз и одетой и раскрашенной так, как если бы она собралась на танцы. Отойдя от нее, он сказал ее приятельнице, стоявшей рядом: «Объясни ей, в каком виде следует являться в храм, чтобы она была грамотной...»
Что касается православной догматики, с которой, конечно, далеко не все нынешние прихожане знакомы, то на этот счет о. Владимир не слишком беспокоился. Он объяснял чадам, что каждый участвующий в богослужении и таинствах, не пропускающий воскресных и праздничных служб, исполняющий положенные обряды и внимательно слушающий проповедь священника в течение года получает все необходимые и важнейшие сведения о родной вере, незаметно научаясь догматам Православия.
Помню, как о. Владимир отказал в причастии одной старухе. Он неторопливо и задумчиво ее расспрашивал:
- Исповедовалась?
- Да, батюшка.
- Крестик на тебе?
- Да.
- Ела что-нибудь?
- Нет, батюшка.
- Пила что-нибудь?
- Нет.
- Может, чайку?
- Нет, батюшка.
- Иди, хорошенько подготовься, попостись и приходи через неделю.
Старуха безропотно отошла на шаг, а батюшка, держа в руках чашу и обращаясь ко всем, сказал сокрушенно: «Вот и старые люди лгут». Откуда он все это знал? Каким чувством?
Подобное случалось не раз.
Запомнился и такой эпизод. Народ отходил от креста в конце службы. Какой-то старой женщине о. Владимир говорит: «Что-то давно тебя не было в храме». А та: «Да болею, батюшка. Руки, ноги, все болит».
- А отчего?
- Да вот в церковь-то ходила, службы выстаивала... Так и разболелась.
Батюшка сурово на нее посмотрел и заключил: «Пойди и подумай, за какие это тебе грехи». И ушел не оглядываясь. Мне он тоже после какого-то исповедального рассказа строго сказал: «Гордыня». Помолчал немного и с убеждением и так же строго повторил: «Гордыня».
О. Владимир воспитывал и словом, и личным примером. Удивительно нежным, трогательным было его отношение к Ольге Владимировне, его матушке. Искреннее уважение, внимание, восхищение сквозили во всех его речах и движениях, когда дело касалось его жены, матери взрослых его детей, бабушки нескольких внуков. Помню, вернувшись из Америки, он рассказывал в заключающей службу проповеди о своей поездке (он делал это каждый раз по возвращении из той или иной страны, в какой ему случалось бывать) и, делясь своими впечатлениями от встреченных там женщин, с большим удовольствием и убеждением воскликнул: «Но моя матушка была самой красивой!» Ольга Владимировна от неожиданности смутилась, все прихожанки почему-то обрадовались, как если бы батюшка похвалил и их. Батюшка приводил поучительные примеры и из жизни тех, с кем ему доводилось встречаться. Память у него была прекрасной.
Это было в его привычках. В своих проповедях о. Владимир легко переходил от общих положений к частностям, от отвлеченностей - к конкретным фактам. Он делился с паствой всем опытом своей нелегкой, но насыщенной и интересной жизни. Владея даром слова, батюшка никогда не утомлял и поучал своих чад без всякого напряжения, не раздражая. Напротив, он всегда старался успокоить, снять тревогу, вселить надежду. Те, кто приходили в храм и слушали проповедь первый раз, внимали пастырю, боясь упустить слово, а потом непременно спрашивали: «Как зовут батюшку?» И горячо за него молились. Такие нередко оставались в храме, вливаясь в число его прихожан. Случалось и так. Если о. Владимир видел чью-либо скорбь, какую-то душевную раздрызганность, тоску, он, жертвуя своим отдыхом, приглашал такое чадо после службы в трапезную с собой пообедать. Не спеша разговаривал с ним, слушал, о чем-нибудь рассказывал сам и отпускал лишь тогда, когда убеждался, что «лекарство» подействовало и взметенная душа успокоилась, стряхнула с себя душевную тяжесть, отдохнула, приготовившись с новыми силами и надеждой пуститься далее в жизненный путь. И это в то время как батюшка с его больным сердцем крайне нуждался, хотя бы на час - другой в уединении и покое. Себя он не щадил совершенно. И делал это легко, незаметно, как нечто само собой разумеющееся.
О. Владимира отличало неравнодушие, живая реакция на то, что случалось вокруг него и в мире. Во все он вникал, все обдумывал, обо всем составлял свое мнение, и критерием доброкачественности или недоброкачественности происходящих явлений был для него результат - благополучие или неблагополучие каждого человека и достоинство Государства в целом.
Осторожное вдумчивое пестование души было главной его заботой. Бывало, когда батюшка считал, что с его духовным чадом дело обстоит благополучно, он не знал, как и похвалить, как и наградить и в именины или праздники вручал щедрые подарки из разных вкусностей и сластей. Эти своеобразные знаки одобрения и внимания, конечно, трогали, окрыляли. Если же душевного благополучия он не видел, а видел, напротив, что человека «несет» в какую-то недолжную сторону и он упорствует в дурном заблуждении, о. Владимир становился холодным, молчаливым и несообщительным. Такое нерасположение пастыря огорчало провинившегося, вызывая у него желание поскорее восстановить мир, заслужить прощение. Вообще любые проявления добрых чувств и доброго умонастроения бесконечно радовали батюшку, а зло неприятно озадачивало, вызывало удивление как странный сбой в размеренном, хорошо налаженном и всем известном порядке, как резкий диссонанс в гармонии. Зло, помимо прочих свойственных ему характеристик, в понятиях о. Владимира было чем-то неблагообразным, некрасивым. Определения «красивый», «некрасивый» часто звучали в речах батюшки по отношению к делам, поступкам.
Вообще о. Владимир был чрезвычайно восприимчив к эстетической стороне вещей. Его привлекала красота в разных своих выражениях - в природе, в людях, их характерах, их взаимоотношениях, в искусстве и, в первую очередь, разумеется, в размеренном православном строе жизни, православном богослужении, православной музыке. Сам он был очень музыкален и любил по ходу службы побудить к пению весь храм, энергично возглашая: «Все поем!» И был доволен, когда слышал в ответ общее и согласное пение. Он никогда не забывал, заканчивая службу, от души поблагодарить соборный хор, и в самом деле великолепный.
Светская культура тоже не оставляла батюшку равнодушным. Его интересовали и искусства, и науки. Он полагал, что их задача заключается, в частности, в том, чтобы облагораживать человека и идти рука об руку с религиозным христианским воспитанием. Среди его духовных чад были артисты, художники, врачи, ученые, технари и гуманитарии. Особым предпочтением пользовались у него, как кажется, музыка и слово. Он сам, я говорила, был музыкален, а его любовь к искусству слова явно обнаруживалась в проповедях, когда он цитировал на память Ломоносова, Жуковского, Крылова, Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Толстого, Достоевского и других русских классиков XIX и XX веков. Многовековая русская культура была ему близка и понятна. Он гордился ею; в его глазах она наилучшим образом свидетельствовала о Божьей славе.
Не случайно, уже будучи прихожанкой храма Владимирской иконы Божией Матери, я встретилась с о. Владимиром лицом к лицу и разговорилась с ним именно в Пушкинском Доме, на конференции, состоявшейся в рамках Пасхального Православного фестиваля. Батюшка благословил работу собравшихся и остался послушать несколько докладов. Он горячо сочувствовал добрым культурным начинаниям, любому их успеху. И однажды тоже организовал при своем храме небольшую конференцию на тему Православия и русской культуры с участием академических ученых, профессоров и преподавателей Высшей школы. Он намеревался продолжить и укрепить эту традицию. В сентябре 2009 года должен был состояться предварительный разговор о новой встрече православных клириков и деятелей культуры, но неожиданная смерть, к несчастью, помешала осуществлению этих, как и других планов батюшки. Он всегда был деятелен и полон интересных замыслов. Но, увы...
Нужно ли говорить, что о. Владимир безгранично любил свою страну? Эта любовь, как и любовь к Господу Богу, была для него такой же естественной, как дыхание. Она была глубокой и постоянной, без надрывного пафоса, без фанфар, без громкой фразы. Тяжелейшая ситуация, в которой оказалась современная Россия, ее страдания и беды, безусловно, ранили его сердце, и все же они не лишали его надежды на грядущее возрождение Отечества. И эту надежду из проповеди в проповедь он стремился внушить своим многочисленным большим и малым детям.
А теперь? Теперь мы осиротели.
Какое огромное значение имеет каждая человеческая личность! Но особенно та, которая волею судьбы поставлена между людьми и Богом. Она обязана быть образцом, эталоном добра и справедливости, жить и действовать так, чтобы не смущать людские души, чтобы вести их к свету, прочь из тьмы лукавого века сего. Далеко не всякий священник исполняет эту обязанность в должной мере. О.Владимир делал это с величайшей осмотрительностью и вдохновенной любовью.
Еще слишком свежа рана от тяжелой утраты. Но, помня о нашем любимом и добром пастыре, постараемся быть верными его делу, его мысли, его живому духу. Ведь хотя он от нас и ушел, но, будем думать, все-таки нас не оставил. Вечная, вечная ему память!
Валентина Евгеньевна Ветловская, доктор филологических наук, главный научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН
Опубликовано в сборнике "Служение Богу и людям", посвященном светлой памяти о.Владимира Фоменко (СПб, 2010). Книга продается в соборе Владимирской иконы Божией Матери по адресу: СПб, Владимирский пр., 20.
