Это произошло в Киеве. Мы познакомились с Ольгой в палаточном храме возле Верховной Рады. Помню умиротворенное лицо, спокойную и гармоничную жестикуляцию, характерную для воцерковленных православних женщин. Красивая и моложавая, но рано поседевшая женщина лет примерно пятидесяти лет. Сразу почувствовал - она многое пережила и имеет большую внутреннюю силу. Потом убедился, что был прав. Она горела верой, ревностно ходила на службу. Активная участница крестных ходов и православных пикетов против глобализации, она также безкорыстно помогала священнику, у которого силой отобрали храм раскольники. Священник этот годами стоял под парламентом, тщетно добиваясь правды. Несмотря на решение высшей судебной инстанции и даже на рекомендацию большинства депутатов Рады вернуть храм канонической Церкви, местные органы либерально-националистической власти помогали раскольникам и не возвращали церковь законному настоятелю.
Я не часто заходил туда в силу занятости. Не знал толком о ее жизни. Урывками вспоминаю о рассказанных ею же проблемах с некоторыми ее домочадцами (не вся ее семья на то время была воцерковленной). Но хорошо помню спокойную самоотверженность этой смиренной женщины, твердо уверенной в правильности дела, которому она служит. В мире, где почти все стало продажным, она безплатно пела на клиросе, мыла посуду в храме, убирала в палаточном городке, всегда готова была подставить себя под милицейские дубинки за правду... Она и другие православные составляли разительный контраст с «за-сто-гривень-в-день-пикетчиками» разных политических партий и общественных организаций, регулярно маневрирующих там же, под Верховной Радой.
Потом Ольга призналась, что заболела онкологическим заболеванием. Извиняющаяся улыбка, совершенно спокойный голос: «Ничего страшного». Сказано было это так убедительно, что я... поверил. Хотя все же и поминал ее в помяннике, прося для нее здравия. Через полгода общие знакомые говорят: «Беда!» Просят молитв о монахине Олимпиаде, которой стала бывшая Ольга.
Ее монашеский постриг вовсе не был поспешным шагом напуганного близкой смертью человека. Она давно уже жила как монашка, даже не ела мяса. Потом врачи сказали ей, что если б она его употребляла, то прожила бы как минимум на год меньше - опухоль разрасталась бы намного быстрее. Ольга, в сущности, только «узаконила» свой образ жизни постригом...
Новые известия о ней: стало еще хуже, приняла схиму. Стала схимонахиней Ольгой. Понимаю: надо заехать попрощаться. Узнаю адрес. Еду.
Скромная квартира в не очень престижном киевском районе под названием «Татарка». Все стены увешаны иконами и фотографиями святых. Особенно много изображений Царственных Мучеников. Лампадки, цветы. Несколько старушек возле кровати, иеромонах из Лавры. Заострившееся от болезни лицо, все более напоминающее лик. Монашеское одеяние. Ласковый прием: «Ну конечно, я вас помню, рада видеть». Почти нечеловеческое для умирающего человека спокойствие, рефреном в ходе разговора: «Слава Богу за все, через все это надо пройти». Спокойный разговор сквозь боль и страдание. Похвала общему знакомому, о. Василию: «Настоящий батюшка, сейчас таких мало». Этот священник на заработанные им и женой нелегким трудом деньги сейчас строит храм в Ивано-Франковской области, в который никто в этом селе не собирается ходить - там все фанатичные украинские националисты, а, следовательно - раскольники и униаты. Его семья регулярно подвергается там поношениям и гонениям, но он не хочет сдавать врагу землю, на которой родился и вырос. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты...
Слова о страшном падении нравов на Украине, нападениях врагов Церкви. «Ничего, устоит наша Святая Русь», - говорит матушка Ольга. Эти тихие слова в устах так спокойно и так по-христиански умирающей схимонахини звучат с убедительностью громового раската.
Она почти до самого конца не говорила о своей болезни матери: «Зачем ее волновать?». Не моталась по шарлатанам и экстрасенсам, обещающим все новые «панацеи» от смертельной болезни. Не продала и не заложила квартиры ради иллюзорных шансов на излечение. Не изводила своих близких истерикой и раздражительностью. Короче, не совершила всех обычных поступков, которые совершают многие обычные «современные люди» в ее ситуации. Она в жизни была «белой вороной», и в умирании тоже вышла из ряда вон.
Ее жизнь была совсем непрактичной с точки зрения абсолютного большинства киевлян. Не гонялась за деньгами, как они. Не верила в обычные для них страшилки. В отличие от множества «высокообразованных» политологов и журналистов эта простая женщина с самого начала, как я потом узнал, не верила во «всемирный заговор» Аль-Кайды, считая виновной во взрывах 11 сентября американскую верхушку, благодаря этой провокации получивших возможность оккупации чужой земли. Во время майдана - увы и ах! - она не верила, что руки Ющенко «не крали», и потому не вышла на площадь кричать осанна сему псевдомессии. Она не думала, что он «отделит бизнес от политики». Считала, что при нем будут большие нападки на каноническую Церковь и большие политические потрясения. Так и вышло. Не шарахалась Ольга от ужаса при виде кур, когда на Украине и в России была «пандемия» «птичьего гриппа». Не испугалась и «эпидемии» «свинского» пиара, из-за которой многие «продвинутые» киевляне как бы вполне добровольно надели белые намордники.
В общем, Ольга была типичной «дремуче-тоталитарной-царебожницей-иэнэнщицей», как обзывали таких «верующие разумно» либералы, и так и не стала «современным человеком». Она не «перекрашивалась» в своих взглядах изнутри, так же точно, как и принципиально не использовала косметики снаружи. А вот хамелеонская мимикрия киевских либералов ко всем современным глупостям проявлялось в широкой цветовой гамме: сначала красное - на груди, потом оранжевое - на рукаве, потом - белое - на лице. Но провал очередной политической или фармацевтической кампании всегда доказывал, что в Бога верить все же намного разумнее, чем в политический или «эпидемиологический» бред их любимого телеящика, которого у Ольги дома, - какое кощунство! - просто не было...
А может, много мнящим о себе «современным людям» стоило бы призадуматься, что их ложные шараханья, их вечное легковерие и потому - вечная обманутость - только производная от их безбожия и самомнения? Что, может быть, православные люди, совсем не так часто как они, попадающие впросак, куда меньше поддающиеся зомбированию, имеют в себе более верную основу - веру, любовь и смирение? Что иеромонах Серафим (Роуз), который говорил: «Сейчас намного позже, чем вам кажется», - был прав? Увы, теперь мало кто задается такими вопросами...
Мало кто в наше время осмеливается взглянуть в лицо правде, и вспомнить, что все люди рано или поздно умирают.
И что вся обычная наша мышиная возня: погоня за деньгами, карьерный рост, поиск удовольствий, вечное «убийство времени», совсем не так важна, как кажется. Бог, жизнь, смерть, участь души в загробном мире - вот единственное по-настоящему важное и даже единственное по-настоящему интересное, что должно было бы нас волновать. Но нет же, почти всегда мы видим одно и то же: «есть, пить и веселится». И даже некоторые священники, которые теперь нередко получают сан слишком рано, еще не повидав жизни, нередко проходят своего рода «эволюцию слепоты». Сначала такие неофитами приходят в Церковь с обычной наивностью юного идеалиста, который еще ничего в жизни не видел и думает, что все верующие люди - ангелы небесные. А все иереи подобны прп. Серафиму Саровскому. Убедившись, что это не совсем так, они быстро впадают в другую крайность, начинают думать, что все вокруг подлецы, думающие только о своей выгоде. Что реальный мир - это мир материальных благ, «откатов» и карьеры. Так слепая наивность молодого незрелого юнца плавно перетекает в дряхлую слепоту впавшего в маразм старика. Так и не приходит зрелое видение умудренного опытом человека. И бывает это «второе безбожие» хуже первого.
К счастью, большинство священников и мирян - достойные люди. И надо удивляться не тому, что есть и негодяи, а тому, насколько еще много достойных людей. Ведь каждый семинарист знает: его диплом государством не признается, его пенсия по старости будет минимальной, служить его забросят, скорее всего, на дальний провинциальный приход, где ему, с очень большой долей вероятности придется быть и столяром, и плотником, и, конечно, искателем денег на реставрацию/строительство своего храма. И идут, и служат, и - самое удивительное - получается же обычно! Воистину, Святой Дух действует в Церкви, наполняя горячей верой довольно многих людей. И это в нашем падшем, меркантильном мире. Но главное - не достойная жизнь, при всей ее важности, а достойная смерть. Ибо недостойная смерть может свести на нет и хорошую жизнь. Каждый год на Украине десятки и даже сотни тисяч людей уходять в мир иной в состоянии алкогольного и наркотического опьянения, без исповеди и покаяния. И все же удостоится «кончины мирной и непостыдной», как ни удивительно, даже в наше время сподобляются многие православные люди. В умирании заканчиваются игры. Утихают житейские соблазны и отходят... Остается - только вечное. И если у человека не было сродства с вечным, то и встреча с вечностью проходит ужасно. Если же было - его умирание является торжеством жизни над смертью.
Ольга знала все, и смотрела на мир без иллюзий. И при этом она не роптала на мир, на Церковь, а самоотверженно служила ей, и молитвами, и делами...
Она понимала, что умирает. И не вела обычных для современного «продвинутого» человека речей о новых чудо-лекарствах, о новых врачах, которые якобы скоро спасут ее физическое тело. Она уже одной ногой стояла в вечности, и из последних сил тихо рассуждала о вечном. Мужество этой женщины, умирающей со стойкостью самурая (нет, бери выше - со стойкостью христианской подвижницы!), поразило меня.
Понимая, что вижу ее живой в последний раз, кланяюсь ей в пояс. Повинуясь внезапному порыву, наклоняюсь, чтобы поцеловать в щеку. Отшатывается из последних сил. По девичьи стыдливо шепчет: «Что вы, нельзя, я же схимонахиня»...
Ее отпели в том же палаточном храме, куда она ходила в последние годы. Редко же перед парламентом лежит тело настоящего человека!
Прошу помолиться о новопреставленной схимонахини Ольге. (А в душе звучит: «Преподобная Ольго, моли Бога о нас!». Может быть, когда-то и прозвучат в храмах такие слова...)
