Четверо студентов педагогического института опоздали на Толмачёвскую турбазу к началу маршрута. Все группы уже ушли в походы на лодках по реке Луге. На турбазе оставались только пожилые люди и те, кого наш врач не допустил в поход. Так, что молодым студентам - двум парням и двум девушкам сидеть со стариками на пляже было скучно, а вечерние танцы мы временно отменили. Я предложил ребятам пойти пешком поискать среди лесов и болот на север от реки Луги заброшенную базу партизанского отряда. О том, где она находится, были только косвенные сведения от родственников партизан погибших там от рук гестаповцев.
Ребята загорелись этой идеей, мы взяли в рюкзаки палатку, спальные мешки, продуктов на пять дней и пошли с Толмачёвской турбазы, мимо деревни Ящера, а дальше по старой извилистой дороге, проходящей по левому берегу реки Луги. По этой грунтовой дороге, наверное, уже давно никто и ни на чём не ездил. В глубоких колеях росли никем не примятые цветы. Через боковые ручейки, впадавшие в Лугу, были когда-то построены мостики, потом их заменили положенными поперёк жёрдочками, а сейчас и эти жёрдочки сгнили и лежали не поперёк воды, а валялись, как попало. Было начало августа: жарко и душно. Парило, наверное, к грозе. Через ручейки мы переходили вброд. Каждый раз останавливались посередине воды, пили и отмывались от пота. Километров через шесть подошли к полуразрушенной деревне, стоявшей на высоком берегу у впадения в Лугу речки Кемка. Мы знали, что партизанский лагерь был построен колхозниками деревни Кемка, и почти все партизаны в нём были из этой деревни.
Крайняя изба стояла посреди большого сада с уже поспевающими яблоками. На полянке в саду была привязана к колышку чёрная коза. Две пожилые женщины торопливо убирали в сарай недосушенное сено. Очевидно, боялись надвигающейся грозы.
- Здравствуйте, Бог в помощь! - Вежливо поздоровались мы.
Женщины что-то пробурчали в ответ и продолжали работать. Мы предложили помочь убрать до грозы сено и попросили грабли и вилы. В ответ они грубо послали нас подальше и спросили, зачем мы вообще-то сюда припёрлись?
- А мы с Толмачёвской турбазы, - объяснил я, - ищем место партизанского лагеря, в котором погибла Герой Советского Союза Антонина Петрова.
Женщины ничего не ответили и продолжали, молча убирать сено. Думая, что они меня не расслышали, я повторил свой вопрос погромче. Одна из женщин со злостью воткнула вилы в землю, сплюнула набившуюся в горло пыль и махнула рукой на другой конец деревни.
- Вон, у того старого хрыча спросите.
У крайней избушки-развалюшки с другого конца деревни на сучковатом чурбаке сидел старый дед в обрезанных подшитых валенках, в холщовой рубахе навыпуск и с большой седой бородой. Не вставая с чурбака, дед колол дрова на мелкие полешки. Рядом с дедом отдыхали в тенёчке белая коза с двумя козлятами и рыжая собачонка. Собачонка на нас лаять не стала, а только слегка поворчала, но маленький козлёнок попытался нас забодать.
Старику мы тоже предложили свою и Божию помощь. Он спокойно отдал нам топор, сказал, что его зовут дед Василий, достал из кармана мятую газету и стал крутить из неё огромную козью ножку, а потом набил её махоркой из вышитого, но очень старого и потёртого кисета. Раскурив эту самокрутку от зажигалки, сделанной из винтовочного патрона, дед спросил у наших девушек, умеют ли они обращаться с самоваром? Городские студентки этого, конечно, не умели, и пришлось с самоваром возиться мне: разжигать сосновыми шишками и раздувать старым кирзовым сапогом. Дед послал девушек в огород и велел нарвать зелёного лука, укропа и огурцов. Ещё велел накопать молодой картошки, а сам подоил козу и принёс на стол крынку парного козьего молока.
Под навесом летней кухни стоял длинный стол и две скамейки. Мы выложили на стол продукты из рюкзаков, принесли самовар и позвали деда чаёвничать. Я достал чекушку водки и разлил её в два стакана. Студенты от выпивки отказались, но парное козье молоко пили впервые в жизни. Мы с дедом чокнулись, и одновременно с этим сверкнула молния, грянул гром и хлынул ливень. Дед, с явным удовольствием, выпил водочку и закусил рыбными консервами. А я закусил свежим зелёным салатом, приготовленным девушками.
На другом конце деревни женщины не успели до дождя убрать сено в сарай. Я сказал деду, что мы предлагали им свою помощь, но женщины нас обругали и отказались. Дед, очевидно, давно не пил водки. Она сразу сильно ударила ему в голову, и он разговорился:
- Их теперь всегда Бог наказывает за прошлые грехи, - со злостью сказал дед Василий. Тут у нас за болотом во время Войны был партизанский лагерь. Строил этот лагерь наш председатель колхоза. Вон Фроська - это та, что пониже и потолще, была жена этого председателя, а тощая и сутулая - Сонька, его сестра. Тихон-то, чтобы его на фронт не взяли, нарочно ногу себе топором повредил. Вот ему и приказали для партизан лагерь приготовить, землянки построить, погреба для урожая колхозного сделать. Даже сена запасли и пару коров в лагерь перегнали. У нас вон за тем лесом, что на склоне к реке, начинается огромное болото с зыбунами, не замерзающими даже зимой. А на болоте несколько островов с густым лесом. Вот на одном из этих островов наши бабы да старики и построили партизанский лагерь. Мужиков-то уже всех на фронт забрали. А комендантом лагеря председателя Тихона назначили. Он у нас членом райкома партии был.
Через болото к лагерю гать проложили из коротких брёвнышек, чтобы для проезда на машине узко было, а на телеге можно. Брёвна для гати на плечах носили и в болоте притапливали, чтобы не видно было. Гать провели не прямо к сухому острову, а мимо него метров на пятьдесят, а потом уже вокруг и к острову подвели с другого конца. На мысу, около густой ёлки, всегда стоял кто-нибудь в дозоре. Если бы кто попытался пройти по гати и не крикнул условный пароль, то всех можно было покосить из пулемёта. А на открытом болоте укрыться врагам было бы негде. Или под пули, или тонуть в трясину.
А Сонька-то ещё до войны работала в школе училкой немецкого языка. Её немцы и забрали в комендатуру переводчицей помогать при допросах пленных да партизан. Вот она, сучка, и спуталась с каким-то немецким офицером. Ну вот, Сонька-то, овчарка немецкая, и рассказала своему гестаповцу про партизанский лагерь, и каратели пришли к нам в Кемку. В деревне ни одного мужика не было. Одни бабы да дети. Каратели забрали двух малолетних детей Тихона, а его жену Фроську послали в лагерь сказать Тихону, что дочка простудилась и умирает от воспаления лёгких. Тихон взял у лагерного врача лекарство и пошёл с женой в Кемку. Немцы его ещё на подходе взяли. Сестра Сонька сказала Тихону, что гестаповцы знают про то, что он член райкома партии, председатель колхоза и завхоз партизанского лагеря. Со всей деревни детей и женщин каратели загнали в одну избу, и дверь заколотили снаружи. И ставни были заколочены, а рядом стояла канистра с бензином. Тихону приказали провести карателей к лагерю партизанского отряда, а иначе избу с детьми и с женщинами сожгут.
К лагерю Тихон подходил один. В тот день на посту у ёлки стоял четырнадцатилетний парнишка, по прозвищу «Отвейка». Заика он был, и вместо отвёртка, мог сказать только отвейка. Пароль Тихон сказал правильно и, обойдя остров, пришёл в лагерь. Краешком, за кустами прошёл на пост и задушил Отвейку, а низом пустил белую ракету в сторону карателей. Немцы неожиданно появились прямо посреди лагеря и открыли беспорядочную стрельбу из своих «шмайсеров». Многие партизаны были в землянках, и бой принял затяжной характер. А Тонька Петрова залегла с ручным пулемётом Дегтярёва за тремя большими пнями и отстреливалась до тех пор, пока у неё не кончились патроны. А когда немцы навалились на неё, Антонина взорвала на себе последнюю гранату и погибла вместе со схватившими её врагами. А дом в деревне Кемка, с партизанскими жёнами и детьми, немцы всё равно сожгли.
Потом Тихона назначили надсмотрщиком над русскими рабочими, работавшими под немецким конвоем на восстановлении железнодорожных путей, подорванных партизанами. После Войны Тихона судили только за то, что он помогал немцам восстанавливать железную дорогу. Ну вот, он отсидел свой срок, вернулся в Лугу, жил на улице Антонины Петровой. А умер, подлюга, своей смертью.
Но ничего не исчезает бесследно. Спустя несколько лет в гестаповских архивах, находящихся в ГДР, нашли записанный с немецкой аккуратностью подробный отчёт о «подвиге» Тихона по уничтожению партизанского лагеря. Там было всё написано, даже про Отвейку.
Мой сын Серёжа тоже погиб тогда вместе с Антониной. Они очень дружили, и это Антонина вышивала Серёже вот этот кисет. А мы жили в деревне Ящера и ходили хоронить погибших партизан. Вот я и взял себе на память Серёжин кисет, вышитый Антониной, - закончил свой рассказ дед Василий и стал снова крутить козью ножку и как - то странно шмыгать носом.
Коротко отхлестал грозовой ливень, но мы в этот день дальше не пошли. Покололи деду дров, сварили ужин и остались ночевать в избе у деда Василия. Не хотелось оставлять его в одиночестве растревоженного горестными воспоминаниями. Вечером накопали червей и дедовыми удочками наловили в Луге хорошей рыбы на рыбацкую уху и на жарёху. Наваристая уха к утру застыла в заливное.
Дед Василий подробно рассказал нам, как найти начало старой партизанской гати через болото. Велел идти очень осторожно. Брёвнышки давно прогнили и можно сорваться в болото и «утухнуть». Лучше если те, кто пойдёт первыми, свяжутся верёвкой. Дед даже предложил нам свою бельевую верёвку, но мы отказались. У меня был с собой капроновый альпинистский репшнур, а дедова верёвка была старая потёртая и связана бабьими узлами.
За годы, прошедшие после Войны болото сильно подсохло. Брёвнышки гати лежали уже не в глубине, а на поверхности. На полусгнивших брёвнышках росли опята. Их было так много, что казалось через болото, извиваясь между трясинами, тянется к дальнему лесистому острову золотая дорожка. Никто из нас не провалился, и мы спокойно дошли до партизанского лагеря. Крыши землянок обвалились. Над братской могилой старый, покосившийся от времени, восьмиконечный крест. Везде запустение и густые заросли малинника. Около трухлявых пней лежал искореженный взрывом гранаты ржавый пулемёт Дегтярёва.
Мы поправили могилу и крест. Собрали и положили на могилу полевые цветы и пошли обратно по дорожке из рыжих опят.
Ночевали опять на сеновале у деда Василия. Я опять достал из рюкзака чекушку «Столичной» и под вчерашнюю подсолёную рыбку все, не чокаясь, выпили по стопочке. Дед Василий сказал, что он живёт в Кемке только летом, а на зиму перебирается в деревню Ящеру, к дочке и внукам. Изба в Кемке стоит пустая. «Вы робята, если вам надо зимой на лыжах, заходите и ночуйте тут у меня. Всё-таки какой-никакой, но присмотр будет. Ключ от двери я в сарае за стрехой в консервную банку из подентих шпротов положу.
Вернувшись на турбазу, я написал отчёт о нашем походе и сдал его в военкомат города Луги. Потом на месте партизанского лагеря устроили мемориал памяти герою Советского Союза Антонине Петровой. Приходили на день Победы пионеры и военные пенсионеры. Говорили речи. Возлагали венки. На железной дороге сделали остановку «Разъезд Антонины Петровой». Сейчас уже нет пионеров, и вымерли ветераны, помнившие Войну. Если мне позволят возраст и здоровье, то хотелось бы опять прогуляться по той дорожке через болото и посмотреть, растут ли ещё на ней золотые опята.
Хоть вы дама, хоть миледи -
Не шутите дерзко вы со мной.
Не замайте русского медведя,
Особливо ежели весной.
По весне медведь весьма голодный
Может с голоду такое сотворить
От запретов полностью свободный
Может попку жёлтую кусить.
