Д.И. Медведева, А.Ж. Фаттахова
Удмуртский государственный университет
ул. Университетская, 1, Ижевск, Россия, 426034
В статье предпринимается попытка комплексного анализа иноязычных вкраплений из сербского языка в русских художественных текстах о Сербии. Новизна исследования заключается в том, что до настоящего времени вкрапления из сербского языка в русских текстах не являлись предметом специального изучения. Иноязычные вкрапления анализируются по следующим параметрам: признаки их русификации, соотношение с системами контактирующих языков, степень связанности с национально-культурным содержанием сообщения, способы раскрытия значений иноязычных вкраплений в тексте. Являясь средствами художественной выразительности, иноязычные вкрапления придают тексту национальный колорит, который представлен номинациями явлений и реалий, отличающихся от российской действительности, а также языковыми единицами, демонстрирующими как генетическое родство, так и различия двух языков. Результаты анализа иноязычных вкраплений из сербского языка в русских текстах внесут определенный вклад в исследование языковых контактов между носителями близкородственных лингвокультур.
Ключевые слова: иноязычные вкрапления, русский язык, сербский язык, национальный колорит, реалии, метаязыковой комментарий
ВВЕДЕНИЕ
Проблемы межъязыковых контактов и связанные с ними вопросы изучения иноязычной лексики всегда привлекали внимание исследователей. Одним из следствий языковых контактов являются иноязычные вкрапления, ставшие предметом изучения многих лингвистов: А.А. Леонтьева, Л.П. Крысина, А.М. Бабкина, Л.Э. Князевой, В.В. Карповой, Н.А. Колосовой, Л.А. Булаховского, В.В. Лебедева, Я.И. Порецкого, Т.В. Красновой, Ю.Т. Листровой-Правды и др.
Иноязычные вкрапления являются начальной стадией ассимиляции иностранной лексики, на которой лексемы воспринимаются как чужеродный языковой системе элемент. В языкознании имеется несколько вариантов интерпретации этой дефиниции. С. Флорин и С. Влахов обращают внимание на объем и функцию данных единиц: иноязычными вкраплениями являются слова и выражения на чужом для подлинника языке, в иноязычном их написании или транскрибированные без морфологических или синтаксических изменений, введенные автором для придания тексту аутентичности, для создания колорита, атмосферы или впечатления начитанности или учености, иногда — оттенка комичности или иронии [Влахов, Флорин 1980: 263]. Ю.Т. Листрова-Правда относит иноязычные вкрапления к стилистической категории литературной речи, обязанной своим появлением двуязычию носителей литературного языка [Листрова-Правда 1986].
Таким образом, можно говорить о том, что иноязычные вкрапления, являясь языковым элементом, также играют роль средств художественной выразительности для придания тексту аутентичности и создания национального колорита. Под «национальным колоритом» художественного произведения, вслед за С.И. Влаховым и С.Л. Флориным, мы понимаем окрашенность слова, которую оно приобретает, благодаря принадлежности его референта — обозначаемого им объекта — к данному народу, определенной стране или местности, конкретной исторической эпохе, благодаря тому, что он, этот референт, характерен для культуры, быта, традиции, — одним словом, особенностей действительности в данной стране или данном регионе, в данную историческую эпоху, в отличие от других стран, народов, эпох [Влахов, Флорин 1980].
В данной работе проанализированы иноязычные вкрапления (ИВ), связанные с сербской культурной и языковой спецификой. Материалом исследования являются художественные и художественно-публицистические тексты, написанные на русском языке и адресованные широкому кругу читателей, интересующихся вопросами, связанными с Сербией: взаимоотношения России и Сербии, сербская история и культура, война в Югославии 1990-х гг. Время создания большинства произведений, за исключением романа В. Пикуля «Честь имею» — рубеж XX—XXI вв. Общее количество проанализированных ИВ — около 200, в работе приводится около 100 примеров. Исследование носит комплексный характер, так как в нем сочетаются лингвистический и литературоведческий подходы. По нашим данным, изучение иноязычных вкраплений на данном материале предпринимается впервые.
1. ПРИЗНАКИ РУСИФИКАЦИИ ИНОЯЗЫЧНЫХ ВКРАПЛЕНИЙ
В рассматриваемых текстах прослеживаются общие закономерности передачи сербских слов и фраз. Повествователем является человек, ранее не изучавший сербский язык, воспринимающий сербские слова, которые станут в его сообщении ИВ, на слух в устной коммуникации и воспроизводящий их также со слуха, по памяти. Большинство сербских вкраплений в русских текстах подвергаются русификации. Исключение составляют фрагменты письменного текста, воспроизводимые в оригинальной графике.
Выделим следующие признаки русификации: использование принятого в русском языке фонематического принципа орфографии, в отличие от сербского фонетического: сладко [Ряховская 2010] — серб. слатко ‘варенье’, троножцы [Пикуль 1989] — серб. троношци ‘табуреты’, задушбина [Мелькова 2004] — серб. задужбина ‘благотворительное учреждение’; передача специфических букв сербской кириллицы ђ, ћ, ϳ, љ, њ средствами русского алфавита: Бели(й) Анжео [Голубович 2003] — серб. Бели Анђео, брача [Михайлов 2008; Поликарпов 2007] — серб. браћа ‘братья’, родьжендан [Тихомиров 2006] — серб. рођендан ‘день рождения’; опущение чередования согласных: опанки [Пикуль 1989, Ряховская 2010] — серб. опанци (ед.ч. опанак); краюшники [Поликарпов 2007] — серб. Крајишници (ед.ч. Крајишник);; наращивание окончаний прилагательных по образцу русского языка: ратный плен [Поликарпов 2007] — серб. ратни плен ‘военная добыча’, за свободу златную [Тихомиров 2006] — серб. за слободу златну ‘за свободу златую’; замена и на ы в примерах общеславянской лексики, в том числе русификация окончаний существительных и прилагательных множественного числа: русы, добры борцы — серб. Руси, добри борци ‘русские (м.р.), хорошие бойцы’ [Михайлов 2008]; войны книжицы — серб. војне књижице ‘военные билеты’; преобразование энклитики се в постфикс -ся и написание его слитно с глаголами: приявился — серб. пријавио се ‘зарегистрировался’ [Поликарпов 2007], почастились — серб. почастили се ‘угостились’ [Ряховская 2010]; этимологизация: это моя дщерка из Москвы [Голубович 2003] — возведение сербского кћерка ‘дочь’ к старославянскому дщерь; ведь и говорить-то у них — притчати [Голубович 2003] — сближение сербского причати ‘говорить, рассказывать’ с родственным русским притча; Београд! Стигли смо, — услыхал я сквозь дрему... Мы достигли Белграда [Тихомиров 2006] — употребление сербского глагола в одном высказывании с однокоренным и близким по значению русским глаголом, раскрывающим его значение; они охраняют древнесербскую престолицу, в которой живет сейчас пара десятков сербов [Тихомиров 2006]. Слово престолица сконструировано автором как нечто среднее между сербским престоница ‘столица’ и русским столица — лексемами, тождественными по значению и происходящими от одного корня.
2. КЛАССИФИКАЦИЯ ИНОЯЗЫЧНЫХ ВКРАПЛЕНИЙ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ СООТНОШЕНИЯ С СИСТЕМАМИ КОНТАКТИРУЮЩИХ ЯЗЫКОВ
В нашем исследовании используется классификация Ю.Т. Листровой-Правды, поскольку она может быть применена к текстам всех функционально-речевых стилей и жанров, в ней предусмотрена синтаксическая и графическая характеристики иноязычных вкраплений, а также анализ их стилистических функций [Листрова-Правда 1986].
а) Полное ИВ (отрезок текста на иностранном языке).
Цветные фотографии альбома открывают виды города в разные времена года. <...> Но мне больше запомнилось фото девушки в осеннем парке. Нет, скорее на заросшем деревьями старом кладбище. Под ее ногами лежат желтые листья и... осколки старых надгробий. <...> Фото полно грусти, звенящей тоски, навевает какие-то русские мотивы... Комментарий к этой иллюстрации въелся в мою память: «Zemlja je smrtnim sjemenom posijana» (Смертным семенем земля засеяна). Пророческие слова. Семена, посеянные зубы дракона, взошли [Поликарпов 2007].
Здесь ИВ представляет собой фрагмент текста на сербском языке, вставленный без каких-либо изменений. Для автора произведения важно сохранить подпись под фотографией из югославского альбома на языке оригинала, поскольку она является центральным смыслообразующим ядром фрагмента — это предвестник гряущей беды, символ боли и страданий сербского народа в ходе войны 90-х гг.
XX в. Отдельные снимки, объединенные в фотоальбом, предстают «застывшими» эпизодами жизни, которая уже никогда не будет прежней.
Учитывая, что читатель невольно останавливает внимание на требующих более тщательного осмысления иноязычных лексемах, можно говорить о том, что данная фраза является ярким смысловым акцентом, аккумулирующим авторский замысел максимально «погрузить» читателя в описываемые события.
Особую роль играет фонетический аспект. Сербское слово smrt, безошибочно ассоциирующееся в сознании читателя с русским смерть, состоит из четырех согласных звуков подряд, причем ударным является твердый дрожащий [р], что придает лексеме жесткое, тревожное звучание. Таким образом, создается гиперболизированный образ смерти как беспощадного, трагического явления. Примечательно, что автор переводит лексему smrtnim как «смертным», а не «смертельным», как было бы уместнее при упоминании неодушевленного объекта (семя).
Употребляя эту лексему в согласовании со словом семя, автор не только учитывает фонетическую близость русского смертными сербского smrtnim, но и вводит дополнительный подтекстовый смысл: смертное семя — не только предвестник войны, «росток» которого приведет к гибели миллионов, но и собирательный образ людей, погибших за свою родину.
В следующем примере:
Човече, бре! Је ли ти си нормалан?! Югославия была создана немного раньше — лет, эдак, на 27! Раньше того момента, как Броз пришел к власти [Тихомиров 2006] полное ИВ, являясь частью реплики одного из героев повествования, играет в тексте стилеобразующую роль. Следует отметить, что повесть «Зона умолчания» — документальная, и точность репрезентации образов для автора очень важна. С помощью данного ИВ, перевод которого дан в сноске что-то типа нашего: «Алё! У тебя все дома?, автор создает речевой портрет человека, не просто живо участвующего в разговоре, а с жаром отстаивающего свою точку зрения.
Следует учесть, что данная фраза была сказана в момент очень эмоционального разговора о возможной монархизации Сербии. И в сербском оригинале, и в русском переводе данная фраза стилистически маркирована, однако автор предпочел сохранить язык оригинала для создания «портрета героя», принадлежащего к определенной национальности и обладающего свойственным сербам взрывным темпераментом. Важно отметить, что русский перевод высказывания дан Тихомировым в сноске, а не включен в основной текст. Это придает экспрессивной реплике эффект спонтанной разговорной речи. Кроме того, сербский язык представлен в произведении кириллицей, что позволяет русскоязычному читателю догадаться о значении слов ввиду родственности языков (букв.: Эй, человек! Ты вообще нормальный?!). Следовательно, читатель максимально погружается в ситуацию «жаркой» полемики, раскрывая для себя характеры каждого из ее участников.
б) Частичное ИВ (слово, словосочетание, предложение или отрезок иностранного текста, в той или другой мере — фонетически или морфологически — - ассимилированные в языке или включенные в синтаксические отношения в составе русского предложения). Рассмотрим примеры.
В примере за фасадом европейских нововведений... скрывались устойчивые структуры традиционного общества, определяющие поведение не только простого «селяка», но и элитарных слоев сербского общества [Белов 2009] частичное ИВ селяк передано в русской графике, что имеет важное стилеобразующее значение. Сербское сељак ‘крестьянин’ само по себе стилистически нейтрально, однако, записанное в русской графике, оно приобретает привычную для русского языка форму и вызывает ассоциацию с такими словами, как бедняк, остряк, простак, добряк, принадлежащими к разговорному стилю. Следовательно, сербское селяк в русском предложении воспринимается как маркированное (разговорное) и в контексте создает необходимый автору яркий контраст между слоями общества — «простой селяк» противопоставляется «элитарным слоям».
Следующий пример — Мы шли по Кнеза Михаила / мимо продавниц, кафан, биоскопов... / Мимо шли влюбленные девойки и момци — / сербские деци, / такие же красивые и гордые, / как их таинственная страна [Коржов 2000] — строки из стихотворения Д. Коржова «Тебе двадцать шесть». ИВ продавниц ‘магазинов’, кафан ‘кофеен’, биоскопов ‘кинотеатров’, девойки ‘девушки’, момци ‘юноши’, деци — от серб. деца ‘дети’ встроены в словоизменительную парадигму русского текста.
Отметим, что автор не дает их перевод даже в сноске, позволяя читателю построить свою цепь ассоциаций и догадок, что является уместным в лирике. Графическое оформление и отсутствие перевода придает повествованию эффект свежего впечатления от первого погружения в иную среду и первого знакомства с причудливыми словами запоминаемого на слух сербского языка. Читатель словно вовлечен в пешую прогулку молодого героя произведения, и, подобно ему, открывает для себя новые объекты, фиксируя в памяти фонетическую оболочку лексем. Сербские слова в данном случае не берут на себя роль смысловых акцентов, а несут функцию указания на место действия; на первый план выходит фигура Лирического героя и его спутницы — Весны. Таким образом, частичные иноязычные вкрапления в данном примере необходимы автору для создания особой атмосферы произведения, погружающей читателя в новую культурную среду.
Слова родолюбие, родолюбивые песни, употребленные в очерках о Сербии [Мелькова 2004], являются русификацией сербских слов: родољубље ‘патриотизм’, родољубиве песме ‘патриотические песни’. Русскоязычный читатель без труда выделит в сербском слове родољубље два корня — «род» и «любить», что контрастирует с заимствованным из греческого языка словом патриотизм, имеющим только один корень πατρίς ‘отечество’.
Для авторов важно подчеркнуть славянскую принадлежность чувства любви к родине, поэтому они русифицируют сербские слова (с окончаниями -ие, -ые), тем самым возводя патриотизм в ранг священного чувства, объединяющего славянские народы.
Необходимо отметить, что иноязычными вкраплениями в русских текстах часто становятся сербские слова, которые являются исконными и этимологически прозрачными для носителей русского языка, в противоположность их русским эквивалентам, представляющими собой заимствования из западноевропейских языков. Так, встречая в текстах приведенные ниже ИВ, русскоязычный читатель легко соотнесет их с исконными русскими словами: правник ‘юрист’ — право, напад ‘атака’ — нападение, положай — от серб. положај ‘военная позиция’ — (место)положение, двузрок ‘бинокль’ — два и зрение, затвор ‘тюрьма’ — затворить (двери), дописник ‘корреспондент’ — дописывать, ухапшили — от серб. ухапсили ‘арестовали’ — ухватить и хапать, приявишься — от серб. пријавиш се‘ зарегистрируешься’ — явишься, црнац ‘негр’ — черный. Вероятно, такое соотнесение побуждает читателя к рефлексии над родственными языками, пробуждает к ним интерес и может вызвать эффект неожиданности от того, что слова иностранного языка оказались «роднее» слов родного русского языка.
в) Контаминированное (или русско-иноязычное) вкрапление представляет собой русское слово, словосочетание или предложение, употребленное по законам другого языка (или с нарушением законов русского языка). В примере Павел, есть проблема. По твоим бумагам ты не можешь войти в нашу землю [Тихомиров 2006] вместо стандартного русского ты не можешь въехать в нашу страну употреблены в русифицированной форме слова ући ‘1) войти, 2) въехать’ и земља ‘1) страна, 2) земля’, однокоренные с русскими, но, в отличие от них, многозначные. Читатели, знающие сербский язык, распознают эту многозначность; для читателей, не знакомых с сербским языком, фраза является стилистически маркированной. В следующем примере, содержащем буквальный перевод словосочетания, вкрапление сопровождается подробным комментарием.
Вечером после службы игуменья Ефросинья пригласила нас на «русский чай» (этот любимый напиток именуется в Сербии «русским»). Приехав в страну, я долго не могла понять, почему уже по пути в сербский дом или монастырь нам сообщали о наличии там русского чая. И когда хозяева с неизменной гордостью ставили на стол большие кружки ароматного дымящегося напитка, приходилось только удивляться их детской радости. Потом все встало на свои места. Дело в том, что почти никто на всем пространстве бывшей Югославии не пьет крепкого черного чая, предпочитая кофе (наследие турок) [Батраева 2006].
Рассмотрим примеры контаминированных ИВ в контексте, где обсуждаются аргументы «за» и «против» восстановления монархии в Сербии. Один из собеседников считает, что в случае реализации данного проекта король будет лишь марионеткой и в этом позорище он будет даже не глумцом, а всего лишь декорацией [Тихомиров 2006].
В данном примере иноязычные вкрапления позорище и глумцом введены автором как элементы языковой игры. Эти лексемы и по форме, и по семантике являются слиянием русского и сербского языков. Русского слово позорище определяется как 1) зрелище (устар.), 2) позорное явление, позор. Значение сербского позориште ‘театр’ схоже с устаревшим значением русского слова (зрелище). Вводя слово позорище в текст, автор предполагает узнавание читателем русского значения в иноязычной форме. Слово обретает подтекст: это не только сербская ассоциация с театром как местом действия, ареной для каких-либо событий, но и русская ассоциация с конфузом, «позорищем», которая уже не стилистически нейтральна, а ярко экспрессивна. Лексема глумцом по форме схожа с творительным падежом русского слова глупец (глупцом), что вызывает в сознании читателя соответствующую ассоциацию. Кроме того, здесь происходит слияние семантики русского глупец и сербского глумац ‘актер’. Следовательно, тот, о ком говорится в сообщении, предстает не только «актером на арене театра жизни», но и «глупцом, подвергающим себя позору». С помощью языковой игры автор придает высказыванию экспрессивность и выражает резко негативную субъективную оценку обсуждаемого политического проекта как бессмысленного.
3. КЛАССИФИКАЦИЯ ИНОЯЗЫЧНЫХ ВКРАПЛЕНИЙ ПО СТЕПЕНИ СВЯЗАННОСТИ С НАЦИОНАЛЬНО-КУЛЬТУРНЫМ СВОЕОБРАЗИЕМ СОДЕРЖАНИЯ СООБЩЕНИЯ
а) ИВ, непосредственно связанные с национально-культурным своеобразием содержания сообщения. Это названия сербских праздников и их атрибутов:
Крестная слава — день святого покровителя семьи, славски колач — традиционный хлеб, который пекут на Крестную славу, бадняк — полено, сжигаемое в Сочельник на очаге; еды и напитков: каймак — мягкий соленый сыр из жирных сливок, пршута — копченый свиной окорок, айвар — овощная икра; одежды и обуви: шайкача — национальный головной убор наподобие пилотки, опанки — крестьянская кожаная обувь; разное: инат — упрямство, дух противоречия; полако — 1) медленно, полегоньку 2) расслабься, не спеши; задруга — 1) большая патриархальная семья 2) кооперативное товарищество; гусли, от серб. гусле — сербский народный однострунный музыкальный инструмент, коло — сербский народный коллективный танец, задужбина — благотворительное учреждение, смертовница — от серб. посмртница — извещение о смерти, вывешиваемое на улицах, на воротах домов и т.п. родственниками умершего, и др. Данные ИВ являются этнографическими реалиями и не имеют однословных эквивалентов в русском языке.
б) ИВ, косвенно связанные с национально-культурным своеобразием сообщения. В нашем материале это слова, призванные отразить языковое своеобразие среды, где происходит действие. Данные лексемы не являются реалиями и легко переводятся на русский язык: Бадни дан — Сочельник, Божич — Рождество, кафа — кофе и др. Факторами, побуждающими авторов к использованию таких слов в качестве ИВ, по нашему мнению, являются: образность (внутренняя форма), понятная русскоязычному читателю без перевода, но отличающаяся от образности русского эквивалента: скакавцы ‘кузнечики’, уверение ‘подтверждение’ [Валецкий 2006], дозвола ‘пропуск’ [Поликарпов 2007], плаченники ‘наемники’ [Михайлов 2008], люта паприка ‘горький перец’ [Батраева 2006], купатило ‘ванная’, многобожцы ‘язычники’ [Тихомиров 2006], псовки ‘нецензурные слова’ [Генш 2008]; лаконичность: менячница ‘пункт обмена валюты’ [Генш 2008]; Ряховская 2010], спаваоница ‘спальный район’, специальцы ‘бойцы отряда милиции специального назначения’ [Валецкий 2006], рыбняк ‘пруд для разведения рыбы’ [Тихомиров 2006]; несходство по форме с русскими эквивалентами: сликать — от серб. сликати ‘фотографировать’ [Ряховская 2010], ручек — от серб. ручак ‘обед’, пратня — от серб. пратња ‘охрана’ [Батраева 2006].
В числе иноязычных вкраплений, не имеющих непосредственной связи с национально-культурным своеобразием, представляют интерес ИВ — названия русской и сербской национальностей, как правило, имеющие позитивный оттенок значения. В данном случае сербские и русские слова имеют общие корни, но разную аффиксацию (Рус ‘русский’, Рускиња ‘русская’, Србин ‘серб’, Српкиња ‘сербка’) и принадлежат к разным частям речи (русский, русская — субстантивированные прилагательные, а Рус, Рускиња — существительные). Пример: В пути они с сербом действовали по следующему алгоритму. Серб просил у местных жителей воды, потом говорил: «Эй, рус, пойди сюда!» Услышав «рус», жители дома накрывали на стол и угощали руса, а заодно и его попутчика, серба [Поликарпов 2007].
ИВ рускиня, сербкиня, возможно, рассчитаны на ассоциацию с русскими словами княгиня, богиня и т.п., имплицирующими высокий статус носительниц этих титулов и, следовательно, позитивно коннотированными:
Добрила — сербкиня, родом из городка Джяковица [Тихомиров 2006]. Мирную беседу нарушил отец Петар, сообщивший, что с ним приехали рускини. — Русия, Русия! — послышались радостные голоса [Батраева 2006].
4. СПОСОБЫ РАСКРЫТИЯ ЗНАЧЕНИЯ ИНОЯЗЫЧНЫХ ВКРАПЛЕНИЙ В ТЕКСТЕ
а) Непрямой перевод средствами контекста. При использовании данного способа ИВ органично вливаются в повествование, не лишая его непринужденности, и одновременно подчеркивают национальное своеобразие. В примере В. Пикуля пояснение ИВ имеет вид рефлексии повествователя: Суровый отец с двумя девочками, обутыми в нищенские «опанки», сказал, что у него был сынок — студент-технолог. — Но его в Белграде напредняки ухапшили. Ныне там, — добавил он, — пришло ванредно станьо... Я кивнул сербу: ухапшить — это значит арестовать, а ванредно станьо — это осадное положение [Пикуль 1989].
В отрывке из очерка М. Ряховской, посвященном празднику «крестная слава», сербское слово породица ‘семья’ вообще не поясняется, так как, вероятно, автор рассчитывает на понимание его читателем по контексту и по общеславянскому корню «род»: В декабре и январе у сербов — сезон слав. «Крстна слава» — обычай чисто сербский, это прославление домашнего святого, покровителя рода (...) Слава длится три дня — и много-много веков, — отменить праздник не может даже смерть хозяина дома. Эстафету продолжает старший сын, у которого собирается вся «породица» [Ряховская 2010].
б) Перевод в тексте. Данный способ используется для раскрытия смысла иноязычных понятий русскими однословными эквивалентами, приблизительными аналогами из русской культуры, родовыми понятиями, соответствующими сербским видовым, либо развернутыми пояснениями. Оформление варьируется: через дефис, через запятую, в скобках, с ремарками «по-сербски» или «по-русски».
Рассмотрим примеры: Подкрепившись булочкой-кифлицей [Голубович 2003]; в темной крестьянской избе-куче; в кожаных опанках-лаптях [Воронин 2004]; молодежь водила свое коло (хоровод) [Генш 2008], Добро (хорошо — серб.)! — ответил он [Батраева 2006]; Мы идем в лес за дубовыми ветками, бадняком, которыми сербы украшают дом на Божич вместо елки [Ряховская 2010]; в течение суток ты обустроишься и это будет подтверждено так называемой приявой — штампом в паспорте, который поставят в отделении милиции того места, где человек собирается гостить [Тихомиров 2006]; кусты купины (ежевики) [Поликарпов 2007]; бинокль, по-сербски двузрок, Уедненье или смрт! (По-русски это звучало бы: «Объединение или смерть!») [Пикуль 1989].
в) Сноски. В приведенных выше примерах из книг П. Тихомирова в сносках объясняются как полные, так и частичные ИВ. В книге М. Поликарпова в сносках переводятся реплики, к примеру: Здраво, монсы! Упалячы има? (сноска: Привет, мужики! Закурить будет?), где монсы — это воспринятое на слух слово момци ‘парни’. Также сноски используются для перевода надписей: Вместо дорожных знаков в городе висят плакаты «Пази, снајпер!» и «Пази, мины!» (сноска: «Пази» — это «внимание» по-сербски) [Поликарпов 2007].
г) Метаязыковой комментарий, под которым мы, вслед за Т.А. Кравцовой, понимаем вербальное, интерпретационное замечание, касающееся разнообразных аспектов употребления языковых знаков в художественном тексте [Кравцова 2014]. Данный прием раскрывает индивидуально-авторскую оценку тех или иных иноязычных понятий и реалий за счет того, что автор, анализируя лексемы, наделяет их своим подтекстом и ассоциациями.
Некоторые метаязыковые комментарии, особенно в тексте К. Голубович, обусловлены творческой интенцией автора, стремлением к креативной речевой деятельности. К примеру, так комментируется ситуация покупки фруктов в Сербии и слово хвáла ‘спасибо’, произнесенное продавщицей: Быть может, из-за белого цвета морщинистых пакетов, скрывающих в себе все цветные радуги современности, быть может, из-за абсолютной возвышенности, которое оно имеет для русского уха, и еще от неожиданности, «хвáла!» кажется мне образовавшимся в воздухе брильянтом, фокусирующим в себе дневной свет и распространяющим вокруг себя какое-то легкое свечение [Голубович 2003].
Автор сопоставляет русское слово «спасибо» и сербское «хвала», подчеркивая различия их внутренней формы: Не отсроченное русское пожелание «спаси тебя Бог», спасибо, или виртуальное «дарение блага», благодарю, а открытое прославление — «хвáла!». В данном примере, будучи включенным в синтаксическую связь русского предложения, ИВ хвáла ассимилируется, укрепляя устойчивую ассоциацию с рус- ским словом высокого стиля хвалá. Наполняясь авторскими метафорическими характеристиками, оно репрезентирует образ магического, почти сакрального слова. В следующем примере также имеет место соотнесение сербского слова с однокоренным русским и игра смыслов: Заезжих корреспондентов сербы величали «дописниками», как будто мы дописывали то, что они, сербы, уже написали [Пикуль 1989].
В виде исключения, в примере М. Ряховской прослеживается связь со словом из языка иранской группы индоевропейской семьи: Заведу огнь, — говорит Драган. — Огнь — у нас слово устаревшее. Огнь — у нас «ватра». И затапливает печку. Ватра — имя древнеперсидского бога, хранителя очага... [Ряховская 2010]. Здесь автор делится с читателями открытием неожиданного сходства слов отдаленно-родственных языков.
Комментарии, касающиеся различий сербского и русского произношения, либо констатируют их — На слух — сербский язык теряет наши гласные (наше «сердце» — их «срдце» [Голубович 2003]; Сербы-каптеры дружно отвечали: «Нема» (ударение на первый слог) [Поликарпов 2007] — либо выражают субъективное отношение автора: имя «Олег» они произносили довольно забавно — с ударением на первую гласную [Тихомиров 2006], [сербская линия обороны] шла по старому, уже закрытому Еврейскому кладбищу к горе Дебело бырдо (740 м). Вообще-то, брдо — это гора, но мне уже привычнее говорить бырдо [Валецкий 2006].
5. ИНОЯЗЫЧНЫЕ ВКРАПЛЕНИЯ — ЛОЖНЫЕ ДРУЗЬЯ ПЕРЕВОДЧИКА
Среди ИВ выявлено несколько примеров «ложных друзей переводчика»: куча — серб. кућа ‘дом’, печенье — серб. печење ‘жаркое’, свастика ‘свояченица’, купина ‘ежевика’ и др. Ложные друзья переводчика, на наш взгляд, являются одним из наиболее ярких средств придания произведению национального колорита, поскольку «разрушают» устоявшуюся ассоциативную модель, связанную с той или иной лексемой, в сознании читателя. Так, сербская лексема кућа ‘дом’ (от старосл. куща — шатер, хижина, жилище), переданная частичным ИВ куча, вызывает у русского человека ассоциацию с русским словом куча — большое количество чего-нибудь, наваленное в одном месте горкой. Внутритекстовый перевод привносит новую ассоциацию, неожиданную и курьезную для русскоязычного читателя, что способствует запоминанию сербского слова: Сразу же исчезают радующие глаз цветы, в которых утопают аккуратные сербские кучи (дома — серб.), их сменяют недостроенные громоздкие особняки «новых хозяев» [Батраева 2006]; Кучи (сельские дома), крытые черепицей, пестрели по всей долине [Воронин 2004].
ИВ свастика рассчитано на ярко выраженный юмористический эффект: Больше всего мне нравится, как сербы называют сестру жены — свастика. Чтоб тебя, свастика проклятая, вечно лезешь не в свое дело! [Ряховская 2010].
Употребление ИВ купина ‘ежевика’ вызывает эффект контраста между сербским нейтральным словом, отражающим фрагмент обыденной реальности, и русским купина ‘куст’, устаревшим, высокого стиля, находящимся на периферии языка и знакомым носителям русского языка преимущественно по словосочетанию неопалимая купина (библ. горящий, но не сгорающий куст. перен. О чем-то в высшей степени ценном, что не поддается уничтожению, забвению).
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Таким образом, иноязычные вкрапления являются средствами художествен-ной выразительности, придающими тексту национальный колорит, который представлен, во-первых, номинациями артефактов, явлений и реалий, отличающихся от российской действительности. Во-вторых, созданию национального колорита способствуют иноязычные вкрапления, которые демонстрируют как генетическое родство, так и различия двух языков. В нашем исследовании отмечены примеры сходства формы и значения, сходства формы при различии значений и различие формы при сходстве значений. На комплексе указанных факторов строится система изобразительно-выразительных средств, одним из которых является языковая игра. Главная функция ИВ в художественных текстах — стилеобразующая. Способы пояснения и адаптации ИВ в тексте свидетельствуют о стремлении авторов сделать сербские слова понятными для читателя, «освоить» их, а также создать позитивное впечатление о языке и культуре родственного славянского народа.
© Медведева Д.И., Фаттахова А.Ж.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Батраева Н.А. Косово. Сербская Голгофа. Москва, 2006.
2. Белов М.В. Русские о Сербии и о сербах. Т. 1: письма, статьи, мемуары (рецензия на книгу) // Славяноведение. 2009. № 1. С. 107—111.
3. Валецкий О.В. Волки Белые. Сербский дневник русского добровольца. 1993—1999. Москва, 2006.
4. Влахов С.И., Флорин С.Л. Непереводимое в переводе. Москва,1980.
5. Воронин Т.Л. Родная Сербия (История братского народа). Москва, 2004.
6. Генш К. Сербия. Черногория. Македония. Албания. Путеводитель. Москва, 2008.
7. Голубович К.О. Сербские притчи: путешествие в 11 книгах. Москва, 2003.
8. Кравцова Т.А. Содержательно-прагматический потенциал метаязыкового комментария в англоязычном художественном дискурсе. Автореф. дис ... канд. филол. наук. Барнаул, 2014.
9. Коржов Д. Тебе двадцать шесть // Над Сербией смилуйся Ты, Боже.... Москва, 2000.
10. Листрова-Правда Ю.Т. Отбор и употребление иноязычных вкраплений в русской лите-
ратурной речи XIX века. Воронеж, 1986.
11. Мелькова М.И. Славянское братство // За крест честной и свободу золотую. Москва, 2004.
12. Михайлов М. Стреляешь в брата — убиваешь себя. Москва, 2008.
13. Пикуль В.С. Честь имею. Роман, исторические миниатюры. Москва, 1989.
14. Поликарпов М.А. Сербский закат. Москва, 2007.
15. Ряховская М. Икона и лопата: путевые заметки // Дружба народов. 2010. № 10. С. 135—155.
16. Тихомиров П.В. Зона умолчания. Николаев, 2006.
Сведения об авторах:
Медведева Диана Игоревна, кандидат филологических наук, доцент кафедры романской филологии, второго иностранного языка и лингводидактики института языка и литературы Удмуртского государственного университета; научные интересы: лингвокультурология; перевод; многоязычие; ономастика; этимология; e-mail: diami@mail.ru
Фаттахова Аида Жавдатовна, аспирант кафедры русского языка, теоретической и прикладной лингвистики института языка и литературы Удмуртского государственного университета; научные интересы: эстетические функции слова в художественной речи; e-mail: a19f19@mail.ru
