Источник: блог автора
Партийное собрание школы №16 села Кургулак было посвящено изгнанию из рядов партии учительницы Ивановой Галины Петровны. Исключали за то, что она, будучи членом партии, отказалась принимать участие в предвыборной кампании – разносить по домам агитки и беседовать с населением. Галина Петровна мотивировала отказ тем, что у неё пятеро детей, она одинокая мать, и не может в свободное время ходить по домам, потому как свободного времени нет.
Галину Петровну не поняли. Коллектив состоял сплошь из женщин, многие и них были одиноки, растили детей, хотя и не пятерых, и женщины не желали входить в положение. В школе голубоглазую и светловолосую учительницу русского языка и литературы недолюбливали. Уж слишком отличалась от других – и внешне, и внутренне. И хотя её бросил муж, что коллегам было приятно, все равно она оставалась красивой, хотя и потускнела и веки припухли. Но самое главное, Галина Петровна отличалась эрудицией и любовью к профессии. Она писала хорошие стихи и была явно выдающейся для этих “степей” личностью.
Быть выдающейся личностью в “степях” – ужасная участь. Этого тебе никогда не простят. Это только считается, что необыкновенных людей любят и к ним тянутся. На самом деле от них бегут и в лучшем случае крутят пальцем у виска, а в худшем травят, травят до смерти. Причем, совершенно не важно, что человек необыкновенный испытывает к рядовой, ничем не примечательной личности. Он может любить эту личность всей душой, прощать невежество, злобу. Но чем великодушнее он будет, тем жёстче ему ответят.
Галина Петровна писала стихи и знала много стихов классиков и малоизвестных, но хороших поэтов. Защищаясь от нападок, она могла вдохновенно сообщить что по этому поводу сказал бы тот или иной гений, и это бесило еще больше, бесило необыкновенно. Потому, что получалось: она – гений, а они – удобрение. Любовь учеников к Галине Петровне воспринималась как диссидентство. И те, кто проявлял его, живо начинали получать плохие отметки по другим предметам.
Часто несчастье, случившееся с недругом, заставляет ненависть к нему поутихнуть. Но когда Галину Петровку бросил муж, ушёл к молоденькой, коллеги не поумерили неприязни. Жалости учительница русского языка ни у кого не вызвала, а факт, что герой её романа предпочел местную жительницу, коренную кургулачку – красавицу с длинными черными, волосами и миндалевидными глазами, даже обрадовал. Наша взяла. Не все славянкам местные “конкурсы красоты” выигрывать. Педколлектив активно читал газеты, в которых вскоре после недавнего прихода к власти Горбачева стали внушать, что русские – это зло, оккупанты и притеснители. “До них мы пили кумыс, а с ними стали пить водку”, - завывали газетчики. Дописались до того, что до русских, мол, местное население было голубоглазым и светловолосым.
Русские читатели были озадачены: они что ли всех обрюнетили? Задумывались не пора ли уезжать в Россию.
...Муж перебрался к кургулачке и миловался с ней на виду у всей улицы, сидя на пороге её дома. Мимо ходили учителя, ученики, родители учеников, и галиныпетровнин позор был виден всем. Дети героя-любовника тем временем голодали. Зарплаты матери не хватало, а сил выбить себе лишние часы уроков у Галины Петровны не было. Она не умела интриговать, она могла только взывать к совести и плакать. Или сдерживать слезы. Ей пришлось даже класть детей по очереди в больницу, чтобы их там подкормили. Сама она недоедала. Помочь было некому.
Женщина менее принципиальная, более земная, завела бы себе любовника, который помогал бы ремонтировать дом, подвозил бы дров на зиму и выполнял прочую мужскую работу, но Галина Петровна являла собой широко распространенный тип русской учительницы, которая лучше умрет, но «есть траву не станет». Равного себе по интеллекту и возвышенности души она не видела – и надо сказать, так оно и было. Может и существовал где-то в Кургулаке хороший и умный мужчина, который не пьет и которого не пугают пятеро чужих детей, да только ни Галина Петровна о нем не знала, ни он о ней. В ночные часы, после проверки тетрадей, она засыпала прямо за столом, и в голове её складывались строчки, которые она потом записывала:
Дождь прошел, затих, и мысли
На ветвях дерев повисли,
Где дождинкой, где слезинкой,
где рябиновою кистью...
Самое же тяжелое состояло в том, что она любила мужа, человека бестолкового и пьющего, но внешне привлекательного, и страшно тосковала по нему. А поделиться было не с кем. Не детей же нагружать. И она писала:
Когда одиночество не убывает
Оно убивает...
/*Стихи Г.В.Кулешовой/.
...Парторг объявил повестку дня. Парторгом был единственный, помимо директора, мужчина в школе – историк Валентин Герасимович. Он не был инициатором исключения учительницы из партии, он бы охотно её простил, но коллектив настаивал на экзекуции. Тем более, что грехов у Галины Петровны накопилось немало – она ведь и на субботники не ходила, и, начитавшись классиков марксизма-ленинизма, спорила с авторитетами, однажды даже с секретарем райкома партии, который посетил школу.
А еще она упорно ходила на работу в трикотажных платьях, выгодно облегавших фигуру.
Толстая, с шишкой волос на голове, завуч Кызгалдак Дулатовна как-то вызвала учительницу к себе в кабинет и потребовала не носить столь сексуальных нарядов. Сама Кызгалдак ходила чаще всего в малиновом бархатном платье распространенного советского покроя – короткие, простые рукава, вырез, демонстрировавший большую, испещрённую морщинками грудь, похожую на дыню “Колхозница”. Но это было обычно, так ходили все.
– Мое платье – более закрытое, чем ваше, – возражала Галина Петровна. – Посмотрите, даже выреза нет, вот, смотрите, воротник-стоечка под горло, и рукава длинные, и подол.
Кызгалдак Дулатовна задумалась. И правда, в чем же дело? Почему Галина Петровна так аппетитно выглядит, что старшеклассники оборачиваются и моргают друг другу?
– У меня просто фигура такая, – застенчиво и виновато подсказала учительница русского языка.
– У вас фигура, а у других нет! – обиделась завуч. – Я не знаю что вы должны носить, но чтобы это не было вызывающе.
...Собрание началось.
– Пора, наконец, поставить заслон... Сколько можно ей потакать? – произнесла так, чтобы все слышали, Зухра Бахытовна, преподаватель географии. – Если ты в партии, то будь добра, выполняй поручения...
Все молча согласились.
К слову сказать, Галина Петровна была единственной настоящей коммунисткой в школе. А может быть в во всем Кургулакском районе и даже во всей республике. Но об этом никто не догадывался. Даже она сама. Она была пламенной коммунисткой – из тех, которые ради принципов социальной справедливости, всеобщего равенства и братства, могут положить жизнь. Учительница русского языка исповедовала самые высокие утопические принципы коммунизма – те светлые его стороны, из-за которых на него искренне купились миллионы. С тем же успехом её можно было бы назвать настоящей христианкой, ведь и там проповедуется равенство и братство, но она не была ею. Она не ходила в церковь, считала себя советским учителем и была предана партии и стране. Она была предана им без капли корысти, с полной верой. Таким коммунистом не был ни парторг школы, ни, тем более, секретарь горкома. Да и сам Генсек не был.
Вначале зачитали список грехов Галины Петровны. Потом ей дали слово. Она пыталась сказать то, что говорила в своё оправдание много раз. Она смотрела на инструктора райкома партии Владимира Яковлевича Полянского, которого видела в первый раз, и думала, что может быть он поймет, не может не понять, ведь он – образованный человек, коммунист куда более высокого ранга, чем дамы-коллеги, сплетницы и завистницы.
Инструктор - маленького роста мужчина, с бородой и усами, с глазами-маслинами. Они будто были подернуты пленкой – не понять о чём думает. Он много улыбался, ему была свойственна мягкость движений и в общем он производил впечатление человека неглупого и обаятельного. Галине Петровне показалось, что он непременно поймет её и она начала сбивчиво, слишком горячо, рассказывать о бедах...
– У меня нет времени на субботники и выборы. У меня в доме краны текут и некому починить. Я попросила соседа, ему нужно заплатить бутылкой водки. Откуда у меня водка? У меня и на еду-то нет денег...
– Голубушка, вы хотите сказать, что советскому учителю нечего есть? – спросил Валентин Герасимович.
Все засмеялись.
– Галина Петровна, да не смешите вы людей! – крикнула Зухра Бахытовна.
С красным лицом, дрожащим голосом Галина Петровна продолжила:
– Я раздобыла бутылку, выпросила в ресторане в долг, отдала соседу, а он ничего не сделал. Напился и не пришел...
– Так потом надо было давать, после работы! – заметил Валентин Герасимович. – Эх, ты...
– У меня течет крыша, мне не на что починить, – глотая слезы, говорила Галина Петровна. – Почему у нас все так? В других странах женщины с детьми не брошены на произвол судьбы! Там есть социальные пособия. А я детей кладу в больницу подкормить. Это не коммунизм, это ненастоящий коммунизм. Разве это мы должны строить? Ленин говорил...
Наступила тишина. Все слушали, Маслина перестал крутить карандаш и опустил глаза. Теперь Галина Петровна не могла следить за его реакцией.
– У меня нет стиральной машины. Я на пятерых детей стираю и на себя. Мне надо готовить, у меня у младшего ребенка аллергия, и ему нужно особое питание. А ни денег, ни машины чтобы ездить и искать его, у меня нет. Я ездила в райцентр, а возвращалась, когда уже автобусы не ходили. Опоздала на последний. И пошла пешком. Иду, поля кругом, и тут за мной машина, фарами осветила...
На этом месте горло у Галины Петровны сдавило, и она какое-то время не могла говорить. Потом продолжила:
– Это оказался директор совхоза. Он спросил меня откуда я, почему так поздно и... уехал!
Учительница обвела зал глазами. Люди сидели с непроницаемыми лицами и было непонятно сочувствуют они или нет, но она всё равно ничего не видела. У неё перед глазами был тот вечер, когда она шла в сумерках домой с сетками купленной в райцентре еды...
– Он уехал! Не предложил подвезти меня. Правильно, кто я такая? Всего-навсего многодетная мать. Раньше нас называли героинями, а сейчас только ругают:
«Голытьба! Зачем рожала? Вот расхлебывай!» А я их люблю! Я ни о ком из них не жалею! Вы же знаете моих детей? Разве лучше если бы не было Верочки, Игоря, Наташи? Они же хорошие! Так за что же меня наказывают? За то, что любила и верила?
– Ну, это вы зря, Галина Петровна, никто вас за многодетность не наказывает, – загудел Валентин Герасимович. – Не такая у нас страна, не такая партия...
– Директор уехал. И так мимо меня всегда проходят все, и никто не поможет, а пнуть, унизить – пожалуйста. В прошлом году Нина Ивановна шпыняла мою Наташу что та не приносит деньги на ремонт класса, а разве вы, Нина Ивановна, не знаете, что нет у нас лишних денег? Вон Бойко семья – все знают, что наворовали, с них и берите...
Публика зашумела.
– Не смейте оскорблять отсутствующих! – раздались выкрики. – Бойко – директор стройуправления, но это не значит, что он ворует. Где доказательства?
Но Галина Петровна уже их не слышала.
– И вот иду я в сумерках домой, руки оттянуты сетками, ноги болят, и думаю: что мы построили? Почему простому человеку так тяжело жить? Почему женщина с детьми в своей стране приживалка? Где справедливость? И почему я должна идти и агитировать людей выбирать тех, кто о них не заботится? Не буду я ни за Бойко агитировать, ни за председателя, ни за кого. И к партии они не имеют отношения, это они извратили коммунизм...
Ей не дали закончить, потому, что поднялся гвалт.
– Говори, да не заговаривайся! – кричали педагоги. – Ишь ты, и страна ей не подходит, и партия. Думать надо было, когда рожала от своего бездельника! А теперь вся страна носи её на блюде! Да он у тебя не работал никогда, гулял только, вот ты плохо и живешь!
– А мы что ли лучше живем? – возмущалась преподавательница труда. – Я тоже все сама с двумя детьми, всё на моем горбу – и огород вскопать, и посадить, и асфальтом двор недавно закатывала сама, и не жалуюсь! Или вы, Галина Петровна, думаете, вы одна такая? Значит, я должна ходить агитировать, а вы – белая косточка? Хорошо устроились!
– Так в том и дело, – пыталась возразить Галина Петровна, но её никто уже не слушал. Говорили все, враз. «Она всегда заграницу хвалит, а у нас ей плохо. Какая она коммунистка?» – слышалось.
Внезапно Маслина поднял руку и все резко замолчали, с любопытством на него уставясь. По инструктору райкома невозможно было понять на чьей он стороне. Галине Петровне казалось, что он сейчас скажет им, наконец, что да, дескать, товарищи, есть у нас серьезные недочёты. Проглядели человека. Забыли, как того Фирса в «Вишневом саде». И надо сделать так, чтобы больше мать с детьми не преследовали, а пожалели и помогли. И во всей стране надо так сделать, чтобы человек был не гайка и винтик, а Человек.
Маслина сказал.
– Галина Петровна, у вас очень негативный взгляд на вещи. Вы как будто специально поставили себя в позицию жертвы. Всё вам не так – и коллеги не устраивают, и председатель, а ведь ваша школа – из лучших, ваш педколлектив регулярно получает грамоты, так что зря вы так резко о товарищах... Они не на печи лежат, а работают, и у них на всё хватает времени. Так может быть вам пересмотреть ваш образ жизни? Ведь, мне неприятно об этом говорить, но от вас ушёл муж. Наверное, не вынес тяжелого характера? Вы, наверное, и на него наговаривали?
Галина Петровна оторопела. Переход на личное был неожиданным, как удар под дых.
- Мне особенно не нравятся ваши сравнения нашей страны с другими. Раньше к нам поступали сигналы о вашем поведении, но теперь я понял, что вы действительно идейно отстающий человек. Чему вы можете учить детей? Тому, как ненавидеть партию и страну? Мне жаль вас. Такая красивая женщина, мать пятерых детей – кстати, надо проверить чему вы их учите... Вы говорите, что в других странах соцпособия, помогают, а вам не помогают. А вы обращались?
– Нет, не обращалась.
– А почему?
– Потому, что это будет выглядеть, будто я жалуюсь на директора школы. Ведь мне не хватает денег, потому, что у меня маленькая ставка, а больше мне не дают. Пожалуюсь – могут уволить.
– Видите, вы ни к кому не обращались, а критикуете, – продолжал вкрадчиво Маслина. – И вы, повторяю, создали образ врага из своих же коллег. Так нельзя. Вам надо провериться у доктора, ваши нервы расшатаны...
Галина Петровна рыдала. Все лицо её покраснело, а платок, который она прижимала к глазам, промок. На неё смотрели с отвращением.
– Давайте мы пока исключим вас из партии, – сказал Маслина. – А вы поработаете над собой, почитаете книг необходимых, постараетесь трезво взглянуть на нашу вполне хорошую жизнь, – тут он развел руками и указал на яркое солнце, светящее в окно, и все заулыбались. – И мы посмотрим, можем ли мы вернуть вас в наши ряды...
Все удовлетворенно закивали и стали расходиться. Учителя проходили мимо поверженной Галины Петровны и старались на неё не смотреть. Она представляла собой жалкое зрелище: худая, с красными, опухшими глазами, в стареньких кофточке и юбке, стоптанных туфлях. Она держала в руках партбилет и некоторым даже показалось, что она может начать драться за него. «Билет положите на стол», – спокойно сказал Маслина. Галина Петровна не двигалась. Тогда он встал и вышел. Он знал, что положит. Никуда не денется.
***
Изгнание из партии было куда более сложной процедурой, чем просто объявить о нём на собрании учителей, но в итоге её провели. Но изгнанием дело не кончилось. У Галины Петровны забрали несколько часов ставки, атмосфера вокруг стала совсем грозовой и учительница начала искать в газетах объявления о работе. Оказалось, в городке под Ленинградом требуются учителя, школа даже обещает предоставить жилье и оплатить переезд. Сборы были недолгими...
Приехав, Галина Петровна первое время ждала гонений. Но к радости её, коллектив оказался совсем другим. Её не просто тепло встретили, а вскоре повесили её фотографию на доску почета. И даже полюбили – за принципиальность, открытость и болезненную честность. Дети подросли и стало легче – они уже помогали по дому, а старшие даже приносили в дом небольшие деньги – начали работать.
Галина Петровна восторженно встретила слова Горбачева о гласности и о том, что в партии будут произведены перемены. Она плакала от счастья, читая, что признаны ошибки и недочеты, и теперь все будет по-новому – без казенщины и формализма, с уважением к индивидуальности. Галина Петровна писала письма в газеты, поддерживая реформы. Письма публиковали, затем стали публиковать и её статьи, и она ходила светящаяся от радости, что может помочь партии и правительству устроить всё лучше и справедливее.
Она считала себя коммунисткой. Не в бумажке дело...
Слишком поздно она поняла, что все это был новый обман, новая революция, имеющая целью разорить страну, обобрать и поставить на колени. Она поняла всё отчетливо уже когда развалили СССР, а Россию стали называть по телевизору и в газетах «эта страна». Газеты смеялись над народом и описывали только грязь, насилие, разврат. «Хорошая новость – не новость», – цинично отвечали в редакциях, когда она приносила заметку позитивного содержания. Её больше не печатали. Она открывала газету и на том месте, где обычно публиковали её заметки, находила информацию: «Бандиты – в натуре и во флягах» – и фото расчлененного тела, или там были голые красотки, либо пространные, витиевато написанные опусы разных политобозревателей, сводящиеся к тому, что Россия – г**, и народ ее – г**, и лишь «цивилизованные страны» все в сахаре.
Как ни странно, люди быстро поверили, что и они сами никто, и страна их – нелепая, гнусная «империя зла». Многие даже стали с удовольствием трясти себе на головы грязные половички – и такие-то мы, и сякие-то, и в носу у нас не кругло... С горьким разочарованием думала Галина Петровна, что прав был Мао Цзе Дун, когда сказал, что народ – это чистый лист бумаги, на котором можно написать что угодно.
Охаивание себя бурно приветствовалось за рубежом. Горбачеву, критиковавшему свою страну в хвост и в гриву, аплодировали. Особенно кольнула Галину Петровну любовь к нему в ФРГ. Учительница думала: что же ты, лысое болтливое чучело, не поразмыслишь отчего тебя любит народ, вечно воевавший с Россией, постоянно зарившийся на её земли и ещё совсем недавно утверждавший, что славяне – низшая раса? Неужели веришь, что всего за несколько десятилетий могло измениться то, что существовало веками?..
Тем временем ей стали писать старые знакомые из Казахстана – немцы, которые после перестройки уехали в ФРГ. Они писали, что всё не так просто на Западе, жаловались, что есть и национализм, и формальное внимание к человеку – фальшивые улыбки, и что на самом деле никому ни до кого нет дела, а дружбы нет, и любви бескорыстной мало, и свобода говорить сильно ограничена...
Галина Петровна грустила и не знала как жить. Она продолжала работать в школе и затруднялась с ответами детям на вопросы о текущем дне. В октябре 93-го она поехала в Москву на баррикады у Белого Дома, защищать от танков парламент. Она стояла, ждала что вот-вот выстрелом закончится её такая бестолковая жизнь, и думала: где же правда? Ни в СССР, ни в постсоветской России, ни на Западе...
– Жалкие кучки коммунистов, не желающих реформ и ненавидящих демократию, пришли в эти часы к Белому Дому, – вещала в камеру какая-то журналистка. Она стояла на фоне Галины Петровны и других женщин и мужчин, преимущественно пенсионеров, которые взявшись за руки выстроились в цепь у Белого Дома. Они стояли в вязаных беретикахи в курточках-болонья. Перевязывали своим собратьям по цепи шарфики – потому, что были те, кто не оделся тепло. Делились. Они не приняли идеологии «каждый сам за себя».
– При социализме были перегибы, – говорил мужчина в вязаной кепке. – Но такого как сейчас... Это вы меня извините! Криминал, разбой, по телевизору сплошной разврат, страну разворовали... Говорят, коммунисты воровали, но куда коммунистам до этих?! Березовский вместо Ельцина правит! Все повывезли, я пенсию полгода не получаю. Сын из Кемерово пишет – тоже зарплаты не видит, живут с женой на пенсию её родителей...
– Не дадим ельцинскому режиму грабить страну, – неслось откуда-то со стороны из мегафона. – Русские! Настал час защитить Отечество! Не от немецко-фашистских захватчиков, а от тех, кто в нашем же государстве разделяет народы, забирает деньги у сирот и стариков, кто разваливает экономику. Долой пьяницу Ельцина! Долой Чубайса! Долой Гайдара! Березовского с Татьяной Дьяченко – под суд!
Грянул выстрел. Шеренга защитников Белого Дома, в которой стояла Галина Петровна, замерла. Все только крепче сжали руки, вцепились друг в друга. Не верили, что стреляют в народ. Может, в сторону палят? Не могут же в своих! Но грянул второй выстрел и послышались крики, стоны. Часть шеренги дрогнула, несколько бабушек в беретах и платочках, побежали.
– Коммунисты бегут, ничто не может повернуть вспять демократические реформы, – рапортовала в камеру журналистка. Позже Галина Петровна видела её по телевизору не раз. Журналистку звали Ксения Морокина и у неё были удивительно холодные, жестокие, черные глаза. Корреспондентша и на этот раз говорила в камеру, чеканя слова, беспощадно. За её спиной виднелось растерянное, блеклое лицо немолодой уже женщины с голубыми глазами и тронутыми сединой ржаными волосами, собранными в узел. – Мам, я тебя по телевизору видел, – сказал потом сын. – Так испугался за тебя!
«Цивилизованный» мир молча наблюдал как расстреливают парламент и москвичей.
ЧЕРЕЗ 12 ЛЕТ
– Мама, – сделай Вадику гамбургер, и обязательно чтобы как в «Макдональдсе», – кричала из другой комнаты собирающаяся на работу дочка. – Чтобы булка была из супермаркета, а не русский хлеб, ну эта, белая такая, мокрая, потная, он хочет чтобы все по-канадски было... Слышишь?
– Слышу, – отозвалась из кухни Галина Петровна. Она знает, что внук, несмотря на то, что русский мальчик – говорит по-русски без акцента, и даже пишет, всё равно наполовину уже канадец. Не заставишь борщ съесть, хочет только мексиканские «Тако», или бургеры, хотдоги. Насчет этого в доме всегда идет борьба, и никто не сдается – ни бабуля, ни внук.
Галина Петровна переехала в Канаду вслед за детьми. Долго упиралась, не хотела. Ей было дико представить как это она – и предательница Родины. А иначе она к эмиграции не относилась. Она и сейчас считала себя таковой, но куда деться, дети уехали в Канаду один за другим, и она хотела быть с ними, да и нужна она им – не на няньку же тратиться при живой бабушке.
Она учила внуков читать и писать по-русски, преподавала им русскую историю и страшно боялась, что они вырастут не русскими. Потому, что тогда получалось, что она бросила семя не туда. И никогда никто из Ивановых в Россию не вернется. А так ещё оставалась надежда, что они вырастут и вернутся. Или их дети. Или будут жить в Канаде и помогать чем-то России, как потомки белоэмигрантов. Помощь искупит грех отъезда.
Сначала Галине Петровне в Канаде всё нравилось. Она приходила в восторг от чистоты улиц, вежливости и приветливости канадцев, нравились лужайки, парки, белки в парках. Только лет через пять она стала замечать недостатки страны. Они оказались крупными.
У соседей-адвентистов, нормальной семьи из Украины, забрали детей. Мальчик пожаловался другу, что мать его ударила. Мать дала затрещину потому, что в школе он бросал камнями в детей и попал девочке в глаз. Из школы позвонили, нажаловались, мать испугалась, что девочка останется без глаза, и когда сын пришел, в сердцах накричала и дала затрещину. Тот пожаловался другу.
Друг-канадец сказал своей матери, и она позвонила куда следует. К адвентистам приехали и забрали всех троих детей. Родители выцарапывали их из заботливых рук государста четыре месяца. Все это время дети плакали по дому, а родители ходили с вставшими от ужаса волосами. На адвоката были потрачены сбережения, которые предназначались на первую залоговую сумму за новый дом.
Далеко не всем удается вернуть детей. Вон случай был – забрали девочку, и не вернули. Мать чуть умом не тронулась, много лет вместе с отцом ребенка боролись за возвращение дочки. Не вернули. Когда девочке исполнилось двадцать лет, она решила связаться с «биологическими» родителями. Теми самыми, на которых она однажды, будучи 10 лет от роду, настучала в Службу спасения. Позвонила отцу, назвалась Натали вместо Наташи, и по-английски сказала, что хочет взять их с собой на каникулы в Доминиканскую Республику.
Отец согласился. Потом приехал и рассказывал Галине Петровне:
– В ней ничего от нас. Говорит только по-английски. Болтает про всякую ерунду, жрет фастфуд, смотрит тупые ток-шоу и называет нас мамой и папой. А я её ненавижу. Она украла у нас жизнь. Она мою жену чуть до дурдома не довела.
Потом подумал и добавил:
– И когда мама просит её купить кофе, она ждет, что мы ей дадим доллар. Мы даем и она берет.
Не нравилось Галине Петровне, что у её детей не было времени ни на что, кроме работы. Они пахали как рабы. Да, им неплохо платили, но их было жаль. У них даже выходных толком не было. Не говоря уж о времени для того, чтобы почитать её внукам книжки, водить их по театрам, музеям. В свободное время все вокруг занимались бытом, варили-стирали-ремонтировали-косили траву на участке или падали на диван и отдыхали. Потому Галина Петровна быстро поняла: как на Западе вырастают люди, не знающие где Азия, где Африка, и считающие, что Бетховен – это собака из американского фильма.
Не нравились школы. Было в них хорошее – к ученикам относились с уважением, каждому внушали, что он личность – неприкосновенная и со всеми правами. По утрам, если ученик не появился в школе, сразу звонили родителям – радели о безопасности ребенка. Но учили плохо, домашнего задания почти не давали, зато дети время от времени выполняли дурацкие «проджекты» – делали поделки, непонятно как относящиеся к изучаемому предмету. Например, учительница французского задала её внуку-семикласснику сделать рыбу. Хоть из чего. И Галина Петровна поздним вечером перекрашивала керамическую вазу в разные цвета, рисовала ей с боков глаза и наклеивала губы из поролоновой губки. Она рассудила, что знания ребенка не пострадают если этот проект выполнит не он сам, пусть лучше спать идет...
Внук рос поумнее других – тех, кого дома не доучивают, но до уровня российского семиклассника не тянул. И слишком много играл на плей-стейшн и компьютере.
Не нравилось Галине Петровне, что мужчин в Канаде загнали в угол. Любая может позвонить в полицию и сказать, что муж её бьет. И даже доказательств не надо, арестуют, будут мурыжить, сплошная презумпция виновности. Ей было страшно – на ком женится младший сын? Хоть бы на русской, та, может быть, стучать не будет. Хотя жизнь полна других примеров: и наши женщины уже вовсю стучат. Пользуются правами и свободами.
Галина Петровна, как настоящая коммунистка, не была о Западе высокого мнения и раньше. Но все-таки поначалу, по приезду в Канаду из криминальной, замученной реформами России, ей казалось, ей хотелось верить, что здесь её семье будет лучше. Однако научившись читать по-английски, она заметила, что здесь много врут. Ничем не меньше, чем в России. А то и больше.
Газеты врут, а люди боятся высказывать мнение. Иммигрантские газеты поэтому и полны того, что в советское время называлось лакировкой действительности. Критиковать Канаду иммигранты боятся, значит остается хвалить.
Вот и соревнуются местные писаки в суесловии, а стоит кому-то сказать, что и на солнце есть пятна, как его заклевывают: «Ну и убирайся в свою Рашку», «Он критикует Канаду! Агент КГБ!», «Да вы просто неудачник!».
Приехавшая в 70-80-х годах через Израиль “диссидентская” волна застряла в ненависти к социализму, была уверена в том, что хвалить Запад и ругать коммунистов – это смелость, и так и не поняла, что все поменялось с точностью до наоборот. Смелостью стало обругать Запад и похвалить СССР или Россию.
Англоязычные газеты не страдали пришибленностью иммигрантских, и дозированно, выверив каждое слово на предмет возможного судебного иска, активно критиковали Канаду. По внутренним вопросам. Далеко не по всем, но всё же. Критики по внешней политике в СМИ не было никогда. Разве что перед выборами какой-то высокопоставленный чиновник, очень аккуратно подбирая слова, мог сказать, что, вот можно было бы поступить не так, а иначе... Такого как в России, чтобы о собственном лидере страны ради красного словца и демонстрации смелости, сказануть «фашист», «деспот», а о стране – «страна дураков», не было.
Время от времени в жизни Галины Петровны происходили мелкие потрясения – узнавания неприятного нового о Канаде. Однажды внук пришел из школы и сказал, что его обвинили в воровстве. Дело было так.
У Вадика есть одноклассница, полячка Малгожата - очень красивая блондинка. Влюбилась в Вадика по уши и названивает ему, пишет e-мейлы. Ну и он великодушно эту любовь принимает, она ему льстит. Сам не влюблен, потому, что девочки в этом возрасте – 12 лет, взрослеют раньше, а у пацанов футбол и компьютер на уме. Однако Вадик с Малгожатой заигрывал.
Как-то на уроке попросился в туалет, а возвращаясь, проходя мимо её стола, сдвинул пенал. Чтобы заметила. Учительница, казалось, только этого и ждала. Её взбесило, что он долго отсутствовал и она сорвалась: «Я сейчас полицию вызову!»
– Почему? – изумился Вадик.
– Потому, что ты хотел украсть пенал!
– Я?! – и Вадик стал яростно себя защищать. – Я-когда-то что-то украл? Что вы такое говорите?!
В ярости он хлопнул дверью у ушёл домой. Дочь Галины Петровны, Наталья, пошла в школу и нажаловалась директору. Тот тоже казался удивленным.
– Так прямо миссис Маккован и сказала? – спросил. И добавил:
– Я не могу через её голову прыгать, вы должны сначала с ней поговорить, потом прийти ко мне. Таковы правила.
В канадской школе с учителем просто так не увидишься, надо на прием записываться и Наталья записалась. Миссис Маккован к моменту встречи уже была предупреждена директором. Она сразу сообщила, что не считает Вадика вором, а про полицию сказала потому, что он огрызался. Наталья не стала уточнять что сначала были угрозы полицией, но предупредила, что обвинений в воровстве против своего ребенка не потерпит. Соседка-канадка ещё когда Вадик был в первом классе предупредила Наталью, что школу надо не бояться, а держать в узде, иначе ребенка заклюют.
Когда Наталья пришла в класс, она, сев напротив учительницы, положила на стол мобильник и связку ключей с красивым брелоком, усыпанным стекляшками. – Но зачем все-таки Вадим трогал пенал Малгожаты? Не надо трогать чужое, – сочла необходимым сообщить учительница.
– Потому что они нравятся друг другу, он заигрывал, – ответила Наталья. – Девочки и мальчики в этом возрасте всегда стараются обратить на себя внимание.
– Да? – изумилась миссисс Маккован. Это была молодая, полная женщина, без особого интеллекта в глазах. Она просто окончила что положено и преподавала в школе. Вряд ли она читала книги. Разве что «Чикен суп» – сборники коротких поучительных рассказов. По изумлению миссисс Маккован Наташа поняла, что о детской психологии та не имеет представления.
«П...хранилище» окончила, – подумала Наталья. У них в Кургулакском районе, в райцентре, было педучилище. Окончив школы, умные девушки шли в институты, а недалекие и доступные, что взаимосвязано, в педучилище. Вечером к этому заведению подъезжали кавказцы и разбирали будущих педагогинь по машинам. Учебное заведение было прозвано в народе «п...хранилищем».
Миссисс Маккован взяла ключи Натальи и задала, как ей казалось, вопрос с подвохом.
– Вот я взяла ваши ключи, разве вы не подумаете, что я хочу их украсть?
– Нет, – удивилась Наташа.
– А что вы подумаете? – в свою очередь удивилась учительница.
– Я подумаю, что вам понравился брелок и вы хотите его рассмотреть.
***
Наташу пригласили в русский ресторан на празднование Нового Года. Она решила взять с собой маму – показать «с чем их едят», русские рестораны. Веселье шло своим чередом, гремела музыка, женщины в плюшевых платьях энергично отплясывали под мелодии двадцатилетней давности. Певица с огромной грудью пела и трясла ею, приводя в восторг пенсионеров. Потом музыка смолкла и появилась возможность поговорить.
Рядом с Галиной Петровной спорили о том, правильно ли приехали. Точнее, не спорили, а заклинали себя и других, что правильно.
– Этот совок, эта Рашка, пусть они там сами гниют, если ума нету, – разглагольствовал седовласый, полный, невысокого роста мужчина. Его загораживали другие, и Галина Петровна не могла его разглядеть, к тому же зрение падало катастрофически в последнее время.
– СССР – колосс на глиняных ногах, я несколько лет бился, чтобы уехать. Меня за это на работу никуда не принимали! – продолжал мужчина, и его уважительно слушали. – Я диссидент, правозащитник, еле избежал тюрьмы, помогло что перестройка, иначе бы...
Он глубокомысленно замолчал.
– Ну нет, не всё было плохо, – замурлыкал под нос мужчина лет тридцати пяти, – в Канаде тоже есть недостатки. Вот недавно, например...
Диссидент не дал договорить.
– Да ты кому это говоришь? – загремел. – Ты с моё поборись! Слова нельзя было сказать свободно! Тюрьма, а не страна! И быдло, быдло кругом. Тупое, жестокое. Силком в партию тащили – я не вступил. И силком из неё выгоняли непослушных. Тебе это, конечно, неизвестно, в силу твоего возраста. А я повидал на своем веку – как исключали лучших людей. За то только, что, например, за выборы не пошли агитировать. Не пошла многодетная мать, а её бац – и из партии, и с работы. Куда хочешь, туда и иди с пятью детьми!
У Галины Петровны забилось сердце и поплыло перед глазами.
– Вот так они к людям относились! – продолжал воевать оратор. – Хоть бы американцы окружили этот совок, в котором никогда порядка не будет. Всех их там, алкашей, надо давно уже...
Наталья обняла мать и шепнула:
– Не переживай, сейчас уйдем.
Она громко спросила оратора:
– А что с той женщиной, которую с работы выгнали, никто ей не помог?
– Как не помог? Я ей и её детям носил еду, от себя отрывал, из своей нищенской зарплаты, я же инженером был. Так она мне до сих пор письма пишет. Спрашивает: «Владимир Яковлевич, что прислать из России?» А я ей говорю: ничего от вас не надо. Видеть я не могу ни эту Рашку, ни подарки из неё! Публика сочувственно кивала головами. Молодой мужчина еще раз попытался встрять, но его попытки пресекли:
– Если вы так скучаете по России, ехали бы домой. А если приехали, так молчите.
Галина Петровна встала и, глядя на Маслину, задыхаясь от волнения произнесла:
– Здесь тоже есть недостатки. Не меньше, чем у Союза. Молодежь марихуану курит прямо в школах, у нас такого не было. По телевизору порнография, у нас такого не было. Здесь каждый старается друг друга обмануть, и не потому что плох, а жизнь так организована: не обманешь – не заработаешь...
Маслина смотрел на неё во все глаза. Узнал. Растерялся. Галина Петровна направилась к выходу, Наташа – за ней.
Все притихли, удивившись ссоре на пустом месте.
– Мы – канадцы, и не надо нам мозги полоскать коммунистической пропагандой, – раздосадованно сказал Маслина, наливая себе водки.
Все согласились.
