Источник: блог Александра Гапоненко
Публикую статью о художнике Николае Уварове. Автор Альфред Крумин. Прекрасное воспоминание. Я Николая тоже знал, но не так хорошо, как Алфред. Серию "Старая Маскачка" Коля таки написал, как хотел. Подарил мне под условие, что буду выставлять. Я в этом году отдавал его картины на выставку.
«Труднее всего писать о тех, кого любишь всем сердцем».
Э.М.Ремарк.
Фото: На открытии персональной выставки Н.Н. Уварова в рижской галерее
Миры Николая Уварова
Всё началось с кафе. С кафе «Аллегро». Открывшееся в конце 60-х, оно стало неким притягательным центром для рижской молодёжи. Ведь под патронажем горкома комсомола там происходили весьма интересные дела – устраивались тематические музыкальные вечера. Звучали джаз, рок, можно было потанцевать, выпить коктейль, подкрепиться весьма недурственно, съесть мороженное. А в тебя всё это время «вминали культуру». Пригласительные билеты туда достать было весьма сложно. И далеко не всегда удавалось попасть на музыкальные вечера – были ещё и вечера театральные, с участием актёров рижского ТЮЗа. Выступали молодые поэты и писатели, устраивались выставки художников…
Вот на одни такой тематический вечер-выставку художника-фантаста Николая Уварова меня с приятелями и занесло тёплой осенью 1972 года. Школа окончена, экзамены в ВУЗ благополучно провалены, зато есть работа на П\О Альфа с зарплатой аж в 150 рублей. Так почему бы и не отдохнуть как следует монтажнику электронных систем 4-го разряда? Ну а выставка художника-фантаста… Это можно пережить. Хотя изобразительным искусством я весьма интересовался, да и сам неплохо рисовал, но в возможность найти что-то стоящее в кафе… Как-то сомневался. И, как оказалось, зря.
Когда на возвышение, служившее сценой, поднялся невысокий плотный дядька (с «высоты» моих 18 лет 32-х летний Николай именно дядькой и казался) ничто не предвещало катарсиса. Но вот он взял микрофон и немного заикаясь, заговорил. Прожектор же тем временем выхватывал одну за другой развешанные по стене гравюры, концентрируя на них внимание. Он рассказывал о своих работах. Почему гравюра, на которой уходящий в неведомое человек, оглядывающийся назад вполоборота, называется «Р – значит «ракета». Как связаны древнешумерский эпос «Гильгамеш» и современное представление о космогонии, связи времени и пространства… Что есть фантастика научная и что – социальная… В свои 18 я, научившийся читать в 5 лет, уже был изряднейшим книгочеем, мало чем меня можно было удивить в сфере издаваемой на русском фантастики. Да и книги серии БВЛ приходили по подписке каждую неделю, после чего с жадностью мною «проглатывались». Но его знания потрясали. Время летело незаметно.
Но вот лекция закончена, начались танцы, но меня потянуло к скромно стоявшему у сцены художнику. Познакомились, разговорились… Как оказалось, доступен и прост. Через 10 минут мы были уже на «ты». Тем временем вечер уже завершался и, как оказалось, следовало, вопреки договоренности о вывозе их на следующее утро, освободить помещение от работ – их сохранность, оказалось, никто не гарантирует… Пришлось напрячь своих и его друзей, и в 23 часа с минутами тогдашняя улица Ленина (ныне Калькю) стала свидетелем невиданного зрелища – по ней двинулся караван «невольников», несущий тщательно связанные в пачки Колины работы. Тащить поклажу пришлось через Октябрский (Каменный) мост, на улицу Старой Русы, где за фасадом нынешней гостиницы Рэдиссон находились Колины апартаменты – квартира из комнаты, кухни и мастерской. Благо осень стояла сухая и тёплая, работы были доставлены в целости и сохранности. А взамен получено приглашение заходить запросто по вечерам… Так началась дружба протяженностью 47 лет.
Поскольку жили мы недалеко друг от друга – всего-то мост перейти – бывал я у него частенько. Для этого достаточно было позвонить и убедиться, что Николай ничем важным не занят. Попивая мастерски заваренный хозяином кок-чай из пиал, а иногда и что покрепче под ядрёнейшее «мужское варенье» с чёрным хлебом, под треск поленьев в печке беседовали о книжных новинках, музыке, выставках, делились планами. Поражало разнообразие его интересов – история, философия, религиозные верования, футурология… Как раз в то время он вынашивал замыслы первых своих сатирико-юмористических работ, тогда ещё без имени собственного, но впоследствии ставшими известными, как «дебилки», появившихся вначале в виде рисунков тушью формата 9х5 сантиметров. Выдумывание тем для них, как и названий, становились увлекательнейшим делом. Горжусь тем, что с тех пор регулярно участвовал в этом проекте и ряд моих предложений были приняты и овеществлены рукой Мастера.
Что интересно – где бы ни работал Коля, дома о работе говорить было табу – только в общих чертах. Видимо, у него чётко разделялось «зарабатывание денег» и творчество. Да, на столах и мольбертах появлялись то оформления газетных рубрик, то анатомические рисунки, напоминавшие своей точностью листы из кодексов Леонардо, то «портреты» диковинных приспособлений и приборов, то шрифты, доселе не виданные, то проекты обложек книг, то иллюстрации к ним. Но всё это было как бы из другого, внешнего, мира. Исключение было одно – дети. Когда он преподавал в школе, то о своих учениках мог говорить долго и самозабвенно. Жила в нём уверенность, что ребёнок бесталанным быть не может, что в той или иной степени дар Божий есть в каждом. Его только надо разглядеть. Конечно же, он понимал, что все стать художниками не могут, но в то, что развить в человеке чувство прекрасного необходимо, верил истово. Как он радовался успехам своих учеников!
Помимо внешнего мира, в котором существовали работа, друзья-знакомые, девушки (они в харизматичном Николае души не чаяли) и насущные потребности, Николай существовал ещё в нескольких мирах.
Сборник рассказов-страшилок от Э. Успенского с карикатурами Н. Уварова
Мир Востока
Видать, в кровь родившегося в Ташкенте в 1941-м тяжелейшем военном году Николая жаркое солнце Востока впиталось накрепко. Восток он любил и знал, не раз колесил по Узбекистану, привозя оттуда папки, полные набросков и идей для своих работ. Дом его был, можно сказать, филиалом этнографического музея. На полках, по стенам, на столах лежали привезенные из мёртвых городов черепки керамики, светильники из глины и бронзы, халаты, тюбетейки, узбекские ножи бритвенной остроты, столь же острые восточные пряности в герметичных сосудах… А какой плов готовил он по всем правилам древнего кулинарного искусства!
Но главное – зарисовки. Удивительно точные, они выхватывали двумя-тремя безупречными движениями пера с тушью или карандаша из базарной толпы узбекских городов и весей точнейшие типажи, персонажи, достойные служить иллюстрациями к роману Соловьёва «Ходжа Насреддин»… Ну и конечно же, природа и горы.
Горы Востока можно назвать ещё одним миром Николая. Существовали целые серии его работ, в которых зритель волей художника приближался к горным кряжам всё ближе и ближе. В них видные вдали вершины как бы вырастали, вздымаясь всё круче и круче к небесам, упираясь в синеву, доступную лишь орлам, сияя нестерпимо яркими красками на восходах и закатах и пронзительной белизной днём…
Некоторым «знатокам» из тех, что и великому тёзке Николая Уварова, Николаю Рериху, и самому Коле пеняли на якобы чрезмерную яркость красок его работ, могу посоветовать лишь одно – побывайте-ка там, на Алтае, в Узбекистане, сами. И если вы не поражены куриной слепотой, то поймёте, что ничто не преуменьшено и не преувеличено Колей ни в малом, ни в крупном.
Вместе с лаконично-черно-белым и вызывающе ярким в восточном мире Николая был и нежно-акварельный, пастельный тон. Сделанные им видовые акварели, на которых живут пейзажи равнинного Узбекистана, подкупают своей умиротворённостью и покоем, великой любовью к созидательному народу, сделавшему свою землю настоящим памятником упорному труду человека.
Мир моря и сосен
Не менее значимой, чем Восток стала для Николая и Латвия. Он оказался в Риге в 1946 году в возрасте пяти лет с мамой, направленной работать на восстановлении народного хозяйства республики. Здесь он учился в школе, начал серьёзно заниматься рисованием, посещая студию изобразительного искусства во Дворце пионеров, здесь после школы устроился на первую свою «художественную» работу на фарфоровый завод, сюда вернулся, отслужив в армии, поступил в Академию художеств и, закончив её, стал, по его выражению, «художником в законе». Новая родина воспета им с любовью и тщанием в сериях работ, посвящённых природе Латвии, её лесам и полям, морю и его труженикам. Пейзажи, «портреты» рыбацких посёлков, нехитрые лодки «ловцов салаки», промысловые суда рыболовов, стоящих в гаванях Вентспилса и Лиепаи, сушащиеся на побережье сети – неотъемлемая часть творческого наследия Мастера.
Мир Риги, которой уже нет
Отдельной темой можно назвать его работы, известные как «портреты рижских домов». В 80-х годах Николай понял, что старая Рига, Рига 18-19 столетий, начинает исчезать. Старые дома либо сносят, либо перестраивают. Поэтому он стал исхаживать Задвинье вдоль и поперёк, отыскивая здания, сохранявшие в себе дух прошедших эпох, но могущие попасть под горячую руку борцов за светлое будущее. Итогами его поисков стала серия их нескольких десятков пронзительных графических работ «Пардаугава 19 века», на которых запечатлены многие исчезнувшие и продолжающие исчезать архитектурные объекты. Думаю, ценность этого труда переоцененной быть не может. Как и ряд работ карандашом, запечатлевший православные храмы Риги. Планировал Николай сделать серию работ с «портретами» домов Московского форштадта, но задумке этой, к сожалению, сбыться не было суждено. Ценитель прекрасного, он с глубокой болью переживал появление нынешних «шедевров» архитектуры, которую именовал не иначе как «рахитектура» - так называемого Триангула бастиона, испоганившего, по его мнению, вид на Старый город из Задвинья, того, что воткнули вместо дома Камарина рядом с восстановленной Ратушей. Не говоря уже о здании национальной библиотеки, ради постройки которой был снесён красивейший дом, воздвигнутый в начале 19 века.
Мир фантастики
Особая любовь Николая – фантастика. Та, которая заставляет думать, а не боевики-стрелялки, перенесённые волей авторов «в далёкую-далёкую галактику …ндцать лет назад или вперёд». Его фантастический мир – это мир Ивана Ефремова, Рэя Брэдбери, братьев Стругацких, Роберта Шекли, Александра Беляева, Клиффорда Саймака. Мир так называемой социальной фантастики. Многие годы он вынашивал идею создания КЛюФа – Клуба Любителей Фантастики, некоего мультикультурного центра с просветительским направлением, в котором бы уживались и изостудия, и литературный кружок для молодых авторов-фантастов, и библиотека с читальным залом, и, при идеальном раскладе, то и драматический кружок и любительская киностудия. Обращался он с этой идеей и в общество книголюбов, и во всевозможные культурно-просветительные учреждения - от библиотек до районных клубов. Кое-где идею и поддерживали, но как только дело доходило до конкретики, обитатели кабинетов, в коих принимались решения, предпочитали идею эту отправлять в долгий ящик. Понять их логику легко и просто – она точь-в-точь такая же как и у нынешних их заменителей – а как бы чего не вышло? Фантастику им подавай… А ну как нафантазируют что-нибудь не то?! Отвечать-то кто будет?» Так и осталась идея сия без воплощения.
Но исподволь Николай ею продолжал заниматься до конца дней – по его словам, среди всех направлений его творчества самый дорогой для него – «погружение в Брэдбери». Именно его творчеством навеяно большинство работ Николая фантастического направления. А знаковое полотно «Вино из одуванчиков» было выполнено им не менее чем в 20 вариантах, один из которых, к слову, украшал интерьер в доме великого фантаста.
Не только Брэдбери интересовал Николая. Под его рукой оживали и образы из сатирических сказок Стругацких, к примеру «портрет» «души бескрылой, приземлённой». Есть и полотна, на которых трудно не заметить влияния Жюль Верна, Айзека Азимова. Ну а потрясающая серия его гравюр «Структуры общественного развития», в которой при помощи простейших геометрических фигур – шаров, параллелепипедов, кубов и цилиндров он смоделировал ни много ни мало, а целые общественно-политические системы – от государственного устройства до партийного? По его словам, на эту мысль его натолкнули антиутопии Стругацких «Трудно быть богом», «Обитаемый остров» и «Парень из преисподней».
Не только на полотнах и бумаге творил фантастику Николай. Узнав от меня что в любительском драматическом коллективе, в котором я тогда занимался звукооформлением, собираются ставить спектакль в двух частях по рассказам «Ветер» Брэдбери и «Милости просим, леди Смерть» Биггла-младшего, он тут же предложил свои услуги в оформлении сцены. И сделал это просто блестяще. Мало того –блеснул и на сцене, безупречно исполнив роль дворецкого во второй части спектакля. Спустя пару лет, уже в другом драмколлективе, его работа как сценографа вновь оказалась востребованной – на сей раз в постановке «Марсианские хроники. Город.» по Рэю Брэдбери. Так идея КЛюФа стала воплощаться как бы по частям…
Но тут задули ветры из поддувала перестройки, и на выдутых ими пустырях уже не было в состоянии взойти что-то мало-мальски разумное и сколь-либо вечное. Постоянные источники дохода в виде работы самоуничтожились от колебаний вместе с линией партии и правительства. Мысли о сакральном сменились желанием просто поесть хотя бы пару раз в день. Наступало время следующего мира…
Мир «дебилок» и дебилов
Перестройку, и всё за ней последовавшее, Николай, со свойственным ему жестким юмором, назвал «дебилдинг». Именно тогда, в конце 80-х – начале 90-х, и вернулся он к теме, начатой ещё в 70-е. Но если тогда его рисунки тушью были размером меньше почтовой открытки, в большинстве своём представляли своего рода ёрнические иллюстрации к идиоматическим выражениям, пословицам и поговоркам, то теперь стиль и подача их резко изменились. Появились «дебилки» монументальные, вплоть до размера 1,5 на 05 метра, выполненные на холсте или древесно-волокнистой плите, имеющей текстуру холста маслом, акрилом, иногда даже нитроэмалью. Не была забыта и графика, как черно-белая, так и цветная. Как правило, новые дебилки были острой сатирой на те или иные проявления общественно-политической жизни и всевозможных бытовых коллизий. Выполняемые в технике, чем-то напоминающей русский лубок, снабженные, как и лубок традиционный, хлёсткими надписями, поясняющими или комментирующими изображение, они не могли не привлечь к себе заслуженное внимание. Отзывы о них как правило были диаметрально противоположными. Если обладавшей чувством юмора части публики они шли «на ура», то псевдоэстетов попросту бесили. К их нападкам – мол, Уваров в маразм впал, рисовать разучился – Николай относился опять же с юмором: - «Жить в дебилдинг при засилии дебилов и не опускаться до их уровня хоть и трудно, но почётно. А иногда и понечётно – от даты зависит.» - говаривал он.
Ну, а лучшим индикатором оценки «дебилок» оказался спрос. Оказавшийся в конце 80-х без постоянной работы и ушедший на «вольные хлеба» Николай вполне обеспечивал своё существование и семью – в начале 90-х он женился, а в 95-м на свет появился сын - как разовыми заказами, так и продажей готовых работ, существенную часть которых стали составлять именно «дебилки». Которые, если вдуматься, являются частью ещё одного мира, в которых существовал Николай.
Мир бесконечного поиска
Бывая у Николая, почти каждый раз находил я у него нечто новое не только в смысле новых работ, но и в способах их исполнения. Он неустанно искал новые средства выражения своих мыслей и образов, им увиденных. Бесконечно экспериментировал он со станком для оттиска гравюр, с материалами для их печатания. К примеру, не покрытый типографской краской матрикат гравюры прокатывал по толстой увлажнённой водой бумаге для акварели, выжимая на ней некий контур, который потом расцвечивал разными способами. То брал свечной парафин и натирал ими бумагу для акварели а потом процарапывал на ней контуры и линии, потом заполнявшиеся краской, что давало весьма интересный эффект. То работал цветными мелками по цветной бумаге тёмных тонов от чёрного до тёмно-синего и зелёного. То прибегал к синтезу графики с живописью. То искал новые способы грунтовки холста и ДВП, смешивания различных красок, добиваясь фирменной «уваровской» бездонности неба и рельефнейших изображений туч и облаков. То работал тушью и фломастерами, создавая этим интереснейшие цветовые эффекты. Но главным его ноу-хау стала, не побоюсь сказать, технология работы пастелью и цветными мелками по наждачной бумаге. Именно технология – тончайшими линиями и цветовыми нюансами эти его работы своей почти скульптурной объёмностью производят незабываемое впечатление. Экспериментировал Николай до конца дней своих – последнее его изобретение – монохромные акварели, выполненные кистью не чем иным, как… Растворимым кофе. Наверное, надо быть именно им, чтобы додуматься до такого.
Мир Чести и Памяти
Был у Николая и еще один, совершенно особенный мир. Мир, которому он отдавал дань всю жизнь. Это – мир войны. Великой Отечественной войны. Вероятно, не мог мальчишка, рождённый в военную годину 1941-го и душой, и кожей не ощутить всего того, что принесла война его народу. Самые проникновенные и трепетные его работы посвящены теме великого подвига народа СССР, повергнувшего в прах гитлеровцев. Это и гравюры, ставшие дипломной его работой. Когда я впервые увидел эту серию, то у меня мурашки побежали по коже. И не у одного меня… Видать, настолько удались ему образы тех, кто прошёл горнило войны, что в 90-х на выставке немец, увидевший их и, как оказалось, тоже воевавший, прослезился. И приобрёл всю серию, чтобы, как рассказывал Николай, детям и внукам показать, что такое война.
Потрясало и его полотно «22 июня 1941 года», на котором с чистого, солнечного неба валились вниз, рассыпая бомбы, гитлеровские пикировщики. Как и монументальное полотно «Памятник воинам - освободителям Риги» - «портрет» мемориала, варварски уничтоженного вандалами 21-го века. Судьба этой его работы теперь покрыта мраком. В планах Николая было передать его вместе с другой работой – «портретом» здания посольства РФ, выполненной Колей в свойственной ему скурпулёзно-точной манере, в дар посольству России в Латвии, но…
После одной из выставок конца 90-х начала 2000-х в которой Николай принимал участие и выставлял среди прочих и эту работу, он позвонил мне и попросил, прихватив «чего покрепче», заглянуть к нему. Голос его показался мне странным. Уж не случилось ли чего? – подумал я и помчался к нему. Налили, приняли по единой и Коля рассказал такое, чему и верить не захотелось. Но, тем не менее, по его словам, на выставке в тот день, день её закрытия, когда Николай и задумал передать свой дар, были и высшие посольские чины. Не буду называть имён, но эти …, не заметив Николая, принялись рассуждать о том, что «…так и я намалюю» и вообще «…что с этим делать? Такое ни тут ни у нас не продашь…». Понятно, что после услышанного Николай от своего замысла отказался. Но не от своего отношения к войне и его ветеранам, конечно же. Пока позволяло здоровье, каждое 9 мая его можно было увидеть у Мемориала, где он раздавал ветеранам за свой счёт выпущенные поздравительные открытки с фрагментами его работ на военную тему…
Мир вкусов и запахов
При всей своей занятости, погруженности в дело и думы не был Коля ни разу аскетом-схимником. Эпикуреец, ценитель хорошей кулинарии, в которой знал и умел немало, вин и прочих радостей земных, он ни в коей мере не отказывался от «земных» удовольствий. Заваренные им по-восточному чаи, привезенные из странствий по Востоку, узбекский, острый как бритва и невообразимо вкусный плов, лагман, шурпу забыть невозможно. Как и искромётный юмор, коим он блистал в застольях. Именно он подсказал идею создания Пасквильного клуба, который в виртуальной ипостаси и поныне существует. А Колины афонаризмы и апофигеи, как он называл свои высказывания, остаются его классикой. А сколько «в пирах весёлых» рождалось тем и мыслей для творчества! Грешным делом подозреваю, что выставки Николая некоторые их завсегдатаи ждали ещё и потому, что непременным атрибутом их становился незабываемые Колины плов и чай.
Один из образчиков цветного уваровского лубка
На грани двух миров
С 2002 года здоровье Николая резко пошатнулось. Стало не до выставок. Причина понятна – возраст. И то, что, стараясь обеспечить жену и сына, на себя он попросту махнул рукой, иногда отказывая себе в самом необходимом. Не добавляли ему здоровья и потеря в начале 2014 года из-за непомерно возросшей аренды мастерской в Старой Риге, связанные с этим хлопоты по размещению хранившихся там работ (в 90-х квартира Николая на улице Старой Русы оказалась в «хозяйском» доме и ему пришлось переместиться оттуда в хрущёбу – однушку в начале той же улицы), семейные неурядицы… По едкому замечанию Николая, «…шли замуж за князя, а князь оказался безудельным и бесхолопным пролетарием умственного труда, в поте лица хлебушек свой добывающим». Всё чаще встречались мы с ним не у него или у меня, а в больницах. И о «чарочку-другую преломить» речь заходила всё реже. Но контакта не теряли – чай «вприкуску» с беседой вполне себе заменял всё остальное. Тем не менее, когда появлялась возможность – было кому подвезти на машине (с ногами у него совсем плохо было), Николай появлялся у меня. И занимался каталогизацией той части своих работ, которая тогда хранилась у меня после оставления им мастерской. А в 2017-м он отбирал из них те работы, которые были выставлены на последней, как оказалось, его прижизненной большой персональной выставке в галерее Арт Студио…
Работу по каталогизации Николай так и не успел завершить. Но трудился над своими работами до самого конца, выполняя некий поставленные им самим план – не менее двух работ за утро, чтобы «чашку кофе не даром выкушать», как он сам говорил. Последние его труды свидетельствуют о том, что до конца служили ему и острота зрения, и ясность ума.
Последний раз побывал я у него в начале января 2019 года, по весьма нерадостному поводу, о котором нет желания даже упоминать, дабы поддержать его и ободрить. Думаю, история та (кто знает, тот поймёт) и сократила дни его в юдоли земной. А 15 января он позвонил мне и предложил «…в конце недели встретиться как в старые добрые времена за бутылочкой красного винца, обсудить то-сё.» Договорились на 20 числа. Не сбылось…
Альфред Крумин, 29.02.2024.
.jpg)
