I.
Обновленчество – это чаще всего вполне осознанное, а порой даже не осознаваемое течение в жизни Церкви, адепты и сторонники которого пытаются духом мiра сего вытеснить из Церкви Дух Божий, Дух Святой. Такое проникновение в Церковь служения духу мiра сего, жажда обновления в духе церковного либерализма, стремление переделать христианство и Церковь на новый лад, привести ее в соответствие с запросами современной мысли и жизни наиболее ярко проявляется в критическом отношении к установленным догматам и к существующим церковным традициям.
В первую очередь эти обновленческие реформы относятся к церковнославянскому языку богослужения. Обновленцы стремились реформировать и «осовременить», якобы во имя благих намерений и целей, главным образом – «миссионерских», как само богослужение в сторону его облегчения, а по сути – профанации, так и церковнославянский богослужебный язык в сторону его упрощения и русификации.
Под лозунгом «возврата к практике Древней Церкви» предлагается либеральная ревизия и реформация богослужебных традиций Русской Церкви, в частности, пересмотр традиционной практики подготовки ко Святому Причащению (отмена исповеди перед причащением), постепенный переход с юлианского календаря, освященного жизнью Господа нашего Иисуса Христа, на новоюлианский или григорианский. Стремление приспособить Церковь к современному обезбоженному и секулярному мiру отражается и в новом либерально-экуменическом модернистском богословии.
Такое отрицание и разрушение Предания и укоренившихся традиций Русской Православной Церкви можно охарактеризовать как церковный либерализм, модернизм или протестантизм «восточного обряда».
Народившийся в начале ХХ века церковный модернизм, или обновленчество, не исчез в 1920–30-е гг., хотя и потерпел сокрушительное поражение. К середине 1940-х годов бὀльшая часть обновленческих архиереев и священников, принеся покаяние, присоединилась к Патриаршей Церкви. Это было время окончания Великой Отечественной войны и временного возрождения Русской Православной Церкви после двух с половиной десятилетий кровавых гонений. Было восстановлено Патриаршество, стали открываться храмы, монастыри, духовные семинарии... Однако в то время церковной разрухи не хватало священников, архиереев, многие из которых погибли в лагерях, не хватало преподавателей во вновь открывавшихся духовных школах. На кафедры, приходы и в качестве преподавателей в семинарии приходилось посылать епископов, священнослужителей и профессоров, разделявших реформаторские идеи и ранее находившихся в обновленческом расколе (или симпатизировавших им). Современные церковные историки подтверждают, что процент бывших обновленческих клириков, среди епископата в особенности, и среди городского духовенства в послевоенные годы был очень велик. Количество отрекшихся тогда от священного сана, при том, что уже не нужно было идти в тюрьмы и лагеря, было, увы, очень и очень велико. Это в значительной степени и были обновленческие клирики, которые после войны вернулись в Московский Патриархат, становились преподавателями и профессорами в открывающихся духовных академиях и семинариях.
В результате обновленчество, зародившееся в начале ХХ века и, казалось бы, уже навсегда отвергнутое, на самом деле как бы растворилось в среде православного духовенства и мирян, изнутри незаметно влияя на верующих, в первую очередь на учащихся духовных школ. Постепенно взращивалась немногочисленная, но влиятельная плеяда будущих пастырей, симпатизирующих идеям церковного реформаторства, склонных к критической переоценке Священного Предания и святоотеческого понимания духовной жизни в Православии.
В 60-е годы питательной средой для развития подобных идей стало участие нашей Церкви в экуменическом движении, когда некоторые православные богословы, в результате экуменических контактов заражаясь духом протестантизма и секуляризма, разрабатывали новое модернистско-экуменическое богословие, отвергающее святоотеческую традицию как «средневековую и устаревшую в наши дни» и искажающее православную экклезиологию о Единой Церкви, размывая ее границы. Согласно этому экуменическому богословию, существует не одна-единственная Церковь Христова, но различные христианские «церкви», границы между которыми «не доходят до неба».
Под влиянием западных идей «аджорнаменто», принятых католической церковью на II Ватиканском Соборе в 1962–1965 годах и имеющих целью приспособить Церковь к современному обезбоженному и секуляризированному миру, обновленческие идеи вновь стали оживать, сначала в виде псевдоправославных экуменических публикаций и статей в официальных церковных изданиях.
Главным проводником нового модернистского богословия стал известный экуменист ленинградский митрополит Никодим (Ротов), пытавшийся идеи «аджорнаменто» внедрить «сверху» в Русскую Православную Церковь. В частности, митрополит Никодим устно и со страниц «Журнала Московской Патриархии» предлагал богослужебные реформы, проповедовавшиеся в свое время обновленцами (богослужение на русском языке и проч.).
«Одной из важных проблем нашего времени – писал Никодим, – является постепенное введение в богослужебное употребление понятного для всех русского языка… В наше время, по мнению многих, становится весьма желательным, иногда необходимым, употребление русского текста Священного Писания для богослужебных евангельских, апостольских и некоторых иных чтений в храме (например, шестопсалмия, паремий и т.д.)» (Журнал Московской Патриархии, 1975, № 10, с. 58).
Однако, по признанию самого митрополита Никодима,
«наше аджорнаменто» (!) — введение русского языка в богослужение — «прекрасная сама по себе идея была опорочена раскольниками-обновленцами» (с. 59).
Во второй половине 60-х годов прошлого столетия митрополит Ленинградский и Новгородский Никодим (Ротов) ввёл в соборах Ленинграда практику чтения Апостола и Евангелия не на церковнославянском, а на русском языке, а также чтение Великого покаянного канона прп. Андрея Критского на русском языке в переводе самого митрополита Никодима. Данное «нововведение» было справедливо воспринято некоторыми верующими как обновленчество и «западная экуменическая закваска».
В начале 1990-х годов на волне т.н. «перестройки» и радикальных реформ в экономической и политической жизни нашего государства в Русской Православной Церкви возродилось движение церковной реформации, которое Святейший Патриарх Алексий II назвал «неообновленчеством». Таким термином на епархиальном собрании духовенства Москвы 20 декабря 1993 года Святейший Патриарх впервые назвал модернистское движение внутри Русской Православной Церкви, в частности, деструктивную реформаторскую деятельность священника Георгия Кочеткова, разрушающую богослужебные традиции. Тем самым Святейший Патриарх Алексий указал, что современные церковные реформаторы являются духовными преемниками обновленцев 1920-х годов. Наименование «неообновленчество» абсолютно точно отражает сущность этого реформаторского направления: полную преемственность целей и совпадение взглядов обновленцев 1920-х и 1990-х годов в вопросе революционно-реформаторского переустройства Церкви.
В рамках этой церковной реформы, которую активно продвигала немногочисленная группа либеральных священнослужителей, предлагался целый ряд изменений вековых традиций Русского Православия, в первую очередь отказ от намоленного тысячелетиями церковнославянского богослужебного языка, а также иные канонические и литургический реформы.
Наиболее активно отрицанием и разрушением укоренившихся богослужебных традиций Русской Православной Церкви и внедрением русского языка в богослужение с начала 1990-х гг. занимается «Сретенское братство» во главе со священником Георгием Кочетковым. Изолировав себя от жизни всей Церкви, кочетковская община фактически стала на путь сектантства: отрицание церковного Предания и разрушение укоренившихся традиций Русской Православной Церкви, отказ от церковнославянского языка в богослужении, стремление противопоставить жизнь своей общины жизни всей Русской Церкви – все это активно пропагандировалось «Сретенским братством». В братстве царил дух высокомерной исключительности и ложной харизматичности, духовной прелести и экзальтированности, всегда характерный для тоталитарных сект. Сектантский характер братства подтверждает и культ его «безошибочного, безгрешного и всезнающего» лидера-гуру. «Сретенское братство» активно занималось прозелитизмом среди православных христиан, создавая свои катехизаторские и «высшие христианские» школы в Москве и других городах, стремясь стать широким движением внутри Церкви, фактически вызвать в ней раскол и под лозунгом «возврата к древней апостольской практике» произвести ревизию Православия, превращая его в модернистское неохристианство, или протестантизм «восточного обряда».
Но, слава Богу, тогда, в 1990-х, эта хитрая затея реформаторов церковнославянского богослужения провалилась: она не нашла поддержки в церковном народе, как среди духовенства, так и среди мирян.
* * *
Возникает закономерный вопрос: почему ради достижения «миссионерской понятности богослужения» раздаются призывы только к реформе богослужебного языка, тогда как призывы к реформам не распространяются на другие стороны богослужебного действия, как то: иконы, церковное пение, богослужебная утварь и, прежде всего, богослужебные облачения? Ведь современному человеку, впервые зашедшему в православный храм, очень многое непонятно, и не только в молитвах и песнопениях на церковнославянском языке. На самом деле для «лучшего понимания богослужения» следовало бы отказаться не только от «малопонятного» церковнославнянского языка, но и от старомодных и архаических облачений духовенства, мало кому понятных в наше время. Эти облачения даже не имеют названия на современном русском языке – фелонь, саккос, епитрахиль… Обновленческие усилия по модернизации богослужебного языка были бы гармоничны, если бы они сопровождались и реформой богослужебных облачений. Ведь ни на улице, ни в общественном транспорте, ни в супермаркетах, ни на стадионах и рок-концертах никто не появляется в этих «странных» и непонятных фелонях и саккосах с золотистой выделкой или в поручах и епитрахили, а уж тем более в митре с крестом. Но пересмотру предлагается подвергнуть почему-то только язык богослужения. Так может быть настало время православному духовенству совершать богослужения в храмах в современных и модных «прикидах»?
Очевидно, что сторонники реформы богослужебного языка преследовали не только свои извращенно понимаемые «миссионерские» цели – якобы непонятности церковнославянского языка для неофитов, впервые перешагнувших церковный порог. Всякий человек, который пытается поставить всерьез задачу перевода церковнославянского богослужения на русский язык, свидетельствует только об одном: либо о своей феноменальной невежественности, либо о совершенно определенных околополитических целях и заданиях, о которых он до времени просто не желает сообщать своему окружению.
Противники церковнославянского языка в богослужении не скрывают, что «на непонятность славянского языка более всего жалуется интеллигенция». Собственно говоря, вся проблема и была навязана Церкви этой самой «интеллигенцией». В настоящее время, как и сто лет назад, опять повторяются ссылки на непонятливую интеллигенцию в тех же выражениях, что и в начале ХХ века.
Подверженная зуду реформаторства часть интеллигенции, недавно пришедшая к вере, чуждая русской православной церковной традиции, стала проповедовать необходимость проведения «реформ» во внутрицерковной жизни, стремясь приспособить Церковь к служению духу мiра сего ценой разрушения канонического строя и отказа от Священного церковного Предания.
Особенно явно преемственность обновленцев начала ХХ века и современных неообновленцев проявилась в отношении к церковнославянскому языку богослужения. Однако если прежде идея русификации богослужения объяснялась «труднопонимаемостью» церковнославянских текстов, то современные противники церковнославянского языка приводят иной аргумент: необходимость «миссионерского просвещения» неверующих людей. Ради них и проталкивают богослужение на «общепонятном русском языке».
Нужно с горечью признать, что в Русской Православной Церкви сейчас имеется реформаторская группа либеральных священников и даже архиереев, желающих упразднить церковнославянский язык в богослужении. Эти сторонники т.н. «литургического возрождения» говорят о необходимости проведения в нашей Церкви реформ, повторяющих богослужебные реформы обновленцев начала ХХ века. Оправдывают такую ломку многовековой традиции Русской Церкви надуманным предлогом «миссионерской необходимости» сделать доступным православное богослужение для миллионов неверующих граждан нашей страны. Но только практика показывает обратное: в результате абсолютно ненужных богослужебных реформ и русификации языка получается антимиссионерский результат: храмы пустеют, а от таких священнослужителей-реформаторов верующие отворачиваются.
Если 25-30 лет такие обновленческие реформы богослужебного языка проталкивались снизу отдельными маргинальными священниками-реформаторами вроде Георгия Кочеткова, а священнончалие нашей Церкви всячески боролось с подобными модернистскими проявлениями, то сейчас ситуация радикально изменилась: теперь те же самые обновленческие реформы навязываются православным верующим сверху, иногда, к сожалению, и самим Патриархом. И теперь, похоже, начинается новая стадия атаки на церковнославянское богослужение, только иным, командно-административным путем: Патриарх на епархиальном собрании духовенства выдвигает реформаторский тезис-предложение (например о допустимости чтения паремий, Апостола и Евангелия на русском языке), а духовенство обязано подчиниться и внедрить в жизнь эту разрушительную обновленческую затею.
Начинается русификация традиционного богослужения обычно с чтения на литургии Апостола и Евангелия на русском языке, якобы ради большей понятности слов Священного Писания. Но неужели нельзя служащему священнику после уставного чтения Апостола и Евангелия на ЦСЯ во время проповеди прочитать еще раз апостольский и евангельский текст этого дня в русском переводе? Тогда и чтения на русском не будут частью литургии (проповедь не часть литургии), и неофитам будет всё понятно и растолковано.
Однако возникает правомерный вопрос: кто и когда утвердил Синодальный перевод Священного Писания для богослужебного употребления? И возможно ли вместо него, к примеру, использовать за богослужением перевод Российского Библейского общества (РБО)? Напомним, что 15 сентября 1857 года по высочайшему повелению Святейший Синод рассматривал различные мнения о русском переводе Священного Писания, а именно: мнения митрополита Филарета (Дроздова) и митрополита Филарета (Амфитеатрова). Синод пришел к выводу, что перевод Библии на русский язык необходим и полезен, но не должен вводиться в Богослужения, а только для домашнего чтения. 20 марта 1858 года Святейший Синод постановил:
«Перевод на русский язык сначала книг Нового Завета, а потом постепенно и других частей Священного Писания необходим и полезен, но не для употребления в церквах, для которых славянский текст должен оставаться неприкосновенным, а для одного лишь пособия к разумению Священного Писания...».
Очевидно, что от чтения на русском языке некоторых частей Божественной литургии неверующий народ не повалит толпами в храмы Божии. А вот отказ от церковнославянского языка, – языка православного богослужения и книжности, сформировавшего наш народ как нацию, неизбежно приведет к тому, что мы потеряем самих себя и утратим объединяющую нас духовную силу. Но пока незыблем язык церковнославянский – ничего с народом не будет. Тронут – быстрый крах. Ибо церковнославянский язык – это фундамент, на котором зиждется здание нашей духовности, культуры, традиций, нашей национальной сущности. Кто хотел слушать Евангелие по-русски, давно уже перешел к баптистам.
Весьма прискорбно, что в наше время вообще появляются священники и даже архипастыри, которым совершенно не дóроги богослужебные традиции русского православия. Ведь на протяжении более тысячи лет церковнославянское богослужение, являющееся драгоценной жемчужиной Русской Православной Церкви, просвещает души верующих в России и за ее пределами. И долг каждого архипастыря и пастыря Церкви Русской бережно хранить это святое достояние и в неискаженном виде передать его в наследие нашим потомкам.
Стоит только в угоду мутных «миссионерских целей» и якобы «малопонятности» церковнославянского богослужения уступить реформаторам самую малость: разрешить чтение паремий, Апостола и Евангелия на русском языке, как непременно это рано или поздно обязательно приведет к полному отказу от церковнославянского языка, – языка православного богослужения и книжности, сформировавшего наш народ как нацию, неизбежно приведет к тому, что мы потеряем самих себя и ослабим объединяющую нас духовную силу. Поэтому совершенно недопустимо разрушать сложившиеся православные традиции и богослужебные устои в отдельных храмах, отдавая их на откуп новым обновленческим экспериментам чтения паремий, Апостола и даже Евангелия на русском языке.
Богослужение составляет душу церковной жизни, и таковым оно является в понимании православного русского народа, для которого сама жизнь Церкви вполне равнозначна тому, что совершается в храме. Православное церковнославянское богослужение – это один из главных способов выражения любви к Богу, молитвенного общения с Ним и лучшая школа для усвоения высших форм святоотеческого богословия и духовного опыта.
Призывы к переходу как на богослужебный русский язык со стороны неообновленцев, так и на русифицированный церковнославянский со стороны сторонников «модернизации через традицию», пытаются в последнее время оправдать «миссионерской необходимостью» привести в Церковь чуть ли не все 80% русского населения РФ. И именно церковнославянский язык по мнению иных ревнителей «миссии без границ» является якобы основным препятствием приходу новых людей в Церковь.
Очень часто поступки, слова, проповеди и суждения многих наших архипастырей и священников являются совершенно оторванными от духовного понимания современной жизни. Когда сакральное в угоду мiра сего и ради призрачных «миссионерских целей» смешивается со светским, мы получаем совершенно антимиссионерский результат: от Церкви сегодня отворачиваются верующие, идет отток когда-то симпатизировавших ей наших сограждан, которые обманулись в своих ожиданиях. Для многих уже становится совершенно очевидным, что практикуемые в последнее время способы массовой миссии, когда некоторые представители Церкви настырно лезут во все сферы светской жизни и тем самым сама Церковь все более сливается с мiром, абсолютно не оправдали себя и вызывают лишь отторжение наших сограждан от Церкви. В результате подобного «миссионерства» размываются традиционные формы православной духовности, а в простом народе зреет раздражение на всех священнослужителей без разбора, нередко и даже агрессия по отношению к Русской Церкви.
Миссия Православия – это не вербовка новых адептов. Задача миссии – просвещать людей благой вестью о Христе Спасителе, Распятом и Воскресшем, «Светом Тихим», а не подстраиваться под вкусы и нормы секулярного мiра, чему служит и перекраивание традиционного церковнославянского богослужения под мнимые требования большего понимания внешним мiром, подчас далеким от Церкви, того, что происходит в храме за богослужением. Ведь Церковь в силу этого начинает восприниматься этим мiром только в качестве светской организации, осуществляющей «эффективный менеджмент», не более того. Господь Иисус Христос не сказал: придите ко мне все добры молодцы и красны девицы, гламурные телезвезды, рокеры и байкеры, рэперы и блогеры, либеральные креаклы и хипстеры…, но «приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф. 11,28). А просто завлечь молодого человека в храм очень легко, но также легко этот человек через некоторое время уйдет из церкви навсегда (см.: Мк. 4,16-17), ибо ему там просто станет скучно: молодой (и не только молодой) успешный человек с бóльшей охотой вместо церкви пойдет в свою субкультурную тусовку попить пива и вкусить прочих «молодежных» развлечений.
Помимо церковного аспекта подобные идеи следует рассматривать и с позиций национальной безопасности Российского государства, ибо в Церкви, в результате таких необдуманных заявлений, направленных на разрушение традиционных устоев, нарастает недоверие к священноначалию, что может перерасти в смуту и усилить нестабильность в стране. Фактор дестабилизации общества в России играет исключительно благоприятную роль для достижения нашими врагами своих геополитических целей по сносу российской государственности и окончательного развала России и Русской Церкви.
II.
Обновленчество начала ХХ века в новейшей истории Русской Православной Церкви стало одной из самых неприглядных и драматических страниц. Тяжесть этой духовной болезни для нас усиливается тем, что, казалось бы, полностью себя дискредитировавшая и отторгнутая в 1920-х гг. здоровым большинством церковного народа, она вспыхнула с новой силой в наше время и сейчас грозит уже непосредственно всему церковному организму. Слово «обновленец» сделалось для основной массы верующих синонимом реформатора православного богослужения, разрушителя веры и Церкви; прочно ассоциировались с этим словом и нравственные пороки, так как многие обновленческие священнослужители 1920-х гг., стриженые, бритые, часто второбрачные, а порой и третьебрачные, носили короткие волосы, светскую одежду, курили открыто, разъезжали с дамами на извозчиках (как А.Введенский), посещали театры, «иллюзионы» и т.п., что никак не вязалось в сознании верующих с обликом служителя Христова.
Огромные массы рядовых верующих, воспитанные в духе незыблемости Православной веры, чувствовали инстинктивно неправду обновленчества, неприязненно относились к церковным реформам, прежде всего реформам языка богослужения, боялись порчи веры своих отцов и дедов, отворачивались от женатых епископов. Об этом свидетельствует целый ряд документов – протоколов приходских и епархиальных собраний духовенства и мирян.
Та же картина наблюдалась и при попытках обновленцев «оживить», изменить «ради миссионерских целей» богослужение, упразднить церковнославянский язык, перейти на новый календарный стиль, служение без иконостаса. Именно консерватизм Церкви сохранил вокруг нее верующие массы.
Помня об этом опыте отторжения церковным организмом обновленческих бацилл, современные представители реформаторского неообновленческого движения стараются всячески отрицать какую-либо их связь с обновленчеством 1920-х годов, делая акцент лишь на политической стороне деятельности своих идейных предшественников (связь с ГПУ, восхваление новой богоборческой власти в обмен на ее поддержку и т.п.), а также на их каноническом разрыве с Патриаршей Церковью.
Однако именно обновленцы 1920-х гг. были приверженцами русского языка в богослужении и упразднения алтарной перегородки. Даже такая крупная фигура, как обновленческий епископ Антонин Грановский свидетельствовал, что:
«Введенский несколько раз служил со мною эту (русифицированную Антонином. – Н.К.) литургию и говорил: эта литургия производит потрясающее впечатление».
Правда, впоследствии обновленцы были вынуждены частично вернуться к церковнославянскому богослужебному языку по чисто практической причине: церковный народ отказывался посещать храмы, где служба шла на русском и, соответственно, никаких денежных доходов обновленцам ждать уже не приходилось.
Вот что писал журнал живоцерковников «Церковное знамя» (1922. 15 сент. № 1):
«Мы желали бы произвести те или другие изменения в области церковных богослужений и Требнике с допущением новых обрядов и молитвословий в духе Церкви православной. Главным образом желательны изменения богослужебного языка, весьма во многом непонятного для массы. Эти изменения должны неукоснительно вестись в сторону приближения славянского текста к русскому. Обновление должно идти с постепенностью, без колебания красоты православного богослужения и его обрядов» (эта фраза обновленцев начала ХХ века очень уж созвучна с положениями Проектов Межсоборного присутствия 2011 года о церковнославянском языке. – Н.К.).
То же самое мы читаем и в программе Союза общин древлеапостольской Церкви (СОДАЦ), составленной священником Александром Введенским:
«Мы стоим за очищение и упрощение богослужения и приближение его к народному пониманию. Пересмотр богослужебных книг и месяцесловов, введение древнеапостольской простоты в богослужение..., родной язык взамен обязательного языка славянского» («За Христа». 1922. № 1–2).
В программе церковных реформ, намеченной группой духовенства и мирян «Живой церкви» в 1922 году, выдвигались следующие требования.
§1. Пересмотр церковной литургии и устранение тех наслоений, которые внесены в православное богослужение пережитым периодом союза церкви и государства, и обеспечение свободы пастырского творчества в области богослужения.
§2. Устранение обрядов, являющихся пережитком языческого миросозерцания.
§3. Борьба с суевериями, религиозными предрассудками и приметами, выросшими на почве народного невежества и монашеской эксплуатации религиозного чувства доверчивых масс.
§4. Приближение богослужения к народному пониманию, упрощение богослужебного чина, реформа богослужебного устава применительно к требованиям местных и современных условий.
§5. Исключение из богослужений выражений и идей, противных духу всепрощающей Христовой любви.
§6. Широкое вовлечение мирян в богослужение, до церковного учительства включительно... («Живая Церковь». 1922. № 10).
В дальнейшем требования этой реформы были детализированы. Так, в тезисах предстоящих реформ Православной Церкви было особо выделено требование:
«§37а. Вполне допустимо богослужение на русском и других национальных языках» («Жизнь и религия». 1923. № 5).
Богослужение на русском языке практиковал в петроградской Захариевской церкви и ближайший сподвижник А. Введенского церковный бунтарь священник Евгений Белков, основавший т.н. «Союз религиозно-трудовых общин»:
«В области чисто культовой Союз не производит никаких реформ, за исключением введения русского языка», – говорилось в декларации этого антицерковного Союза.
Почти аналогичный характер церковных реформ, особенно в сфере богослужения, носили программы и других обновленческих движений, отколовшихся от «Живой церкви». Союз 
«Церковное возрождение» епископа Антонина (Грановского) ставил во главу угла именно литургические преобразования, дабы культ был:
«От мелочей и от слова до слова понятен каждому верующему и доступен» («Обновление церкви». 1923. № 3–4).
«Мы, если можно так выразиться, пионеры-новообрядцы, – заявлял в 1924 г. душевно поврежденный расколоучитель-реформатор Антонин. – Вот эти новые формы нашего ритуала, наши новшества Тихону (Святейшему Патриарху. – Н.К.) завидны, а потому ненавистны и неприемлемы... Мы, к примеру, молимся на родном живом языке... Но Тихон, по своей поповской профессиональной узости и корыстному крепостничеству, это запрещает и пресекает... и нам нет никаких резонов потакать его преступному ожесточению против нашего русского языка... Тихон наш душегуб, как представитель, покровитель закостенелого, отупевшего, омеханизировавшегося, выдохшегося поповства... Во имя мира и для единения в духе любви не мы должны, а он должен благословить одинаково и славянский, и русский. Тихон не прав, сто раз не прав, преследуя наш обряд и называя нас сумасшедшими».
Антонин говорил:
«...Народ ходит в церковь и желает, чтобы учение Христа мы проводили на понятном ему языке, и мы должны это сделать. Союз “Церковное возрождение” дает то, чего желает народ» (Труды первого Всероссийского съезда или собора Союза «Церковное возрождение». М. 1925. С. 25).
Те же требования русификации богослужения выдвигал и «Союз общин древлеапостольской церкви» (СОДАЦ), основанный виднейшими деятелями обновленчества А.Введенским и А.Боярским (последний образовал в Колпино т.н. «кружок друзей церковной реформации»).
Приведем ещё высказывания по этому вопросу епископа Антонина (Грановского). Антонин рассказывал, как он предлагал в 1924 году верующим похлопотать у власти об открытии одного храма, но с условием: принять русский язык и открыть алтарь. Верующие обратились за советом к Патриарху Тихону. Святейший Тихон ответил: «пусть лучше церковь провалится, а на этих условиях не берите».
Антонин говорил:
«Посмотрите на сектантов всех толков. Никто не устраивает в своих молельнях скворечников. Все католичество, вся реформация держит алтари отгороженными, но открытыми. Вот эти два наших приобретения: русский язык и открытый алтарь – представляют два наших разительных отличия от старого церковного уклада. Они так претят Тихону, то есть поповству, что он рад, чтобы такие церкви провалились».
А вот как описывалось в одной из провинциальных газет богослужение, совершавшееся епископом Антонином (Грановским) в Заиконоспасском монастыре в Москве в 1922 году:
«Антонин в полном архиерейском облачении возвышается посреди храма в окружении прочего духовенства. Он возглашает; отвечает и поет весь народ; никаких певчих, никакого особого псаломщика или чтеца... У всех ревнителей служебного благочестия и церковного Устава волосы дыбом становятся, когда они побывают в Заиконоспасском монастыре у Антонина. Не слышать “паки и паки”, “иже”, и “рече”. Все от начала до конца по-русски, вместо “живот” говорят “житие”. Но и этого мало. Ектении совершенно не узнаешь. Антонин все прошения модернизировал. Алтарь открыт все время... В будущем он обещает уничтожить алтарь и водрузить престол посреди храма».
Сам Антонин заявлял в 1924 году:
«Богомольцы входят в Заиконоспасский храм, видят здесь обстановку, для них необычную. Мы совершаем службу на русском языке при открытом алтаре. Мы произвели изменения в чинопоследованиях таинств – крещения, бракосочетания и исповеди, изменили способ преподания причастия» (Антонин распространял кощунственную идею о «негигиеничности православного способа причащения мирян» с помощью лжицы).
Антонин Грановский подготовил и издал реформированный чин литургии на русском языке, которая служилась в вечернее время в Москве в Заиконоспасском монастыре, принадлежавшем Союзу «Церковное возрождение».
На проходившем в 1924 году «соборе» этого Союза была принята следующая резолюция:
«1. Переход на русский язык богослужения признать чрезвычайно ценным и важным приобретением культовой реформы и неуклонно проводить его, как могучее оружие раскрепощения верующей массы от магизма слов и отогнания суеверного раболепства перед формулой. Живой родной и всем общий язык один дает разумность, смысл, свежесть религиозному чувству, понижая цену и делая совсем ненужным в молитве посредника, переводчика, спеца, чародея.
2. Русскую литургию, совершаемую в московских храмах Союза, рекомендовать к совершению и в других храмах Союза, вытесняя ею практику славянской, так называемой Златоустовой литургии...» (Левитин-Краснов А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты. 1922–1946. Kuesnacht. Schweiz. 1978. С. 274–275; М. 1996. С. 580).
Епископ Антонин на этом «соборе» говорил:
«Поповство и держится за славянский язык как за средство рабовладельческого командования умами верующих».
Один из идеологов обновленчества начала ХХ века профессор Петроградской Духовной Академии Б.Титлинов в статье «О реформах в Церкви» излагал кредо обновленчества:
«Церковное обновление хочет поднять религиозное самосознание, одухотворить и оживить религиозную жизнь: отсюда богослужение на русском языке, некоторые изменения в богослужебном ритуале, принцип свободы богослужебного творчества. Обновленческий реформизм есть не новшество, а восстановление первичной христианской традиции, возрождение творческого процесса в Церкви, замершего в период церковного застоя. Церковное реформаторство должно сдвинуть церковное сознание с мертвой точки обрядной религиозности, угашающей живую веру».
III.
Церковнославянский язык не представляет собой хоть сколько-нибудь трудной или тем более непреодолимой преграды к пониманию смысла богослужебных текстов. Усилия на изучение какого-нибудь иностранного языка, которые в настоящее время затрачивают все без исключения для усвоения сложных терминов в различных областях технических или общественных знаний, несоизмеримо выше тех усилий, которые человек должен затратить на простое ознакомление с церковнославянским языком. И, тем не менее, по-английски у нас говорят почти все.
Требующие перевода богослужения на русский понимают службу не традиционно как молитвенное храмовое действо, а как лекцию, которую надо понять прямо немедленно, иначе не поймёшь, что будет дальше, и безнадёжно отстанешь. Однако служба в храме – не лекция, обращённая к нам, а наше обращение к Богу, которому мы учимся годами.
Вот слова Обер-прокурора Святейшего Синода Российской Православной Церкви К.П. Победоносцева, сказанные в 1906 году:
«Наш церковнославянский язык – великое сокровище нашего духа, драгоценный источник и вдохновитель нашей народной речи… Ведь он – искони родной, свой нашему народу, на нём образовался нормальный, классический строй русского языка, и чем дальше отступает от этого корня язык литературы, тем более он портится, теряет определенность и ясность и тем менее становится родным и понятным народу… Ведь такого сокровища, какое есть у нас, не имеет ни одна Церковь, кроме Православной».
Приведём ещё ряд высказываний о церковнославянском языке.
Святитель Японский Николай (Касаткин):
«Я полагаю, что не перевод Евангелия и богослужения должен спускаться до уровня народной массы, а, наоборот, верующие должны возвышаться до понимания евангельских и богослужебных текстов».
Протоиерей Валентин Свенцицкий († 1931) в одной из своих проповедей сказал замечательные слова о церковнославянском языке:
«Вопрос, кажущийся столь простым и ясным для многих, думающих, что славянский язык это есть какая-то старина и пережиток и что просто не хватает смелости признать очевидную истину, что лучше молиться на всем понятном языке. Этот вопрос не так прост. И такое его решение совсем не истина, а глубочайшее заблуждение. Богослужение должно совершаться именно на славянском языке. Причина такого утверждения ясна для тех, кто решает вопрос не на основании мiрских размышлений, а на основании духовного опыта. Этот духовный опыт показал людям, что язык разговорный, на котором ведутся наши мiрские разговоры, перенесённый в богослужение, влечёт за собой мiрские воспоминания и наша мысль, и без того блуждающая невесть где во время молитвы и занимающаяся своими мiрскими делами, от этого мiрского языка при богослужении ещё более уносится в сферу мiрских забот. Этот духовный опыт показал далее, что славянский язык является совершеннейшей формой для выражения молитвенных состояний. В вопросах веры не так важен рассудок, как вся совокупность душевных сил, уразумевающих эти истины, так и в молитве важен вовсе не дословный перевод и знание каждого слова, а полнота и совершенство формы языковой, вмещающей целокупное содержание».
А вот что о мистической красоте церковнославянского языка пишет современный пастырь архимандрит Рафаил (Карелин):
«Сторонники языковой реформы богослужения утверждают, что на новом, современном языке литургия будет более понятной. Но литургия, сама по себе, тайна. Она не может стать понятной на вербально-семантическом уровне, иначе можно было бы понять и усвоить литургику с книгой в руках за письменным столом.
Здесь мистика и обаяние языка: древний священный язык трогает человеческое сердце, заставляет звучать сокровенные струны души. Модернисты не знают и не чувствуют этого; они хотят древний язык заменить новыми языками для того, чтобы была понятнее семантика слова, которая не делает понятнее тайну богослужения.
Священный церковнославянский язык как бы свидетельствует, что в храме мы общаемся с другим мiром, с другой, необычной для нас реалией.
Проповедь в храме произносится на современном языке. Но молитву нельзя смешать с проповедью или богословием. Проповедь рассказывает о духовном мiре, а молитва включает нас в этот мiр; богословие указывает путь, а молитва ведет по этому пути.
Прочитаем вслух внимательно псалмы на новом и древнем языках, какую разницу увидим мы в своём внутреннем состоянии? Новый язык подобен воде, которая может утолить жажду, но оставит душу холодной, а древний язык – вино, которое веселит и радует сердце человека».
И, наконец, приведем позицию Патриаршей Церкви 1920-х гг. в отношении богослужебного языка.
Обращение Святейшего Патриарха Тихона от 4/17 ноября 1921 года к архипастырям и пастырям Православной Российской Церкви
Ведомо нам по городу Москве и из других мест епархиальные преосвященные сообщают, что в некоторых храмах допускается искажение богослужебных чинопоследований отступлениями от церковного устава и разными нововведениями, не предусмотренными этим уставом. Допускаются самовольные сокращения в чинопоследованиях и даже в чине Божественной литургии. В службах праздникам выпускается почти все, что составляет назидательные особенности праздничного богослужения, с обращением, вместо того, внимания на концертное исполнение обычных песнопений, не положенных по уставу, открываются царские врата во время, когда не следует, молитвы, которые положены читать тайно, читаются вслух, произносятся возгласы, не указанные в Служебнике; шестопсалмие и другие богослужебные части из слова Божия читаются не на церковнославянском языке, а по-русски; в молитве отдельные слова заменяются русскими и произносятся вперемежку с первыми; вводятся новые во время богослужения действия, не находящиеся в числе узаконенных уставом священнодействий, допускаются неблагоговейные или лицемерные жесты, не соответствующие требуемой существом церковной службы глубине чувства смиренной, трепещущей Божия присутствия, души священнослужителя.
Все это делается под предлогом приспособить богослужебный строй к новым требованиям времени, внести в богослужение требуемое временем оживление и таким путем более привлекать верующих в храм (как же это созвучно с призывами наших современных «миссионеров»! – Н.К.).
На такие нарушения церковного устава и своеволие отдельных лиц в отправлении богослужения нет и не может быть нашего благословения.
Божественная красота нашего истинно назидательного в своем содержании и благодатно действенного церковного богослужения, как оно создано веками апостольской ревности, молитвенного горения, подвижнического труда святоотеческой мудрости и запечатлено Церковью в чинопоследованиях, правилах устава, должна сохраняться в Святой Православной Русской Церкви неприкосновенною как величайшее и священнейшее ее достояние. Совершая богослужение по чину, который ведет начало от лет древних и соблюдается по всей Православной Церкви, мы имеем единение с Церковью всех времен и живем жизнью всей Церкви...
Тихон, Патриарх Московский и всея России
Град Москва 4/17 ноября 1921 г.
№ 1575.
ГАРФ, ф. 550, оп. 1, номер 152, л. 3–4.
14 сентября 1925 года Патриарший Местоблюститель митрополит Петр (Полянский) издает распоряжение всем верным чадам Русской Православной Церкви, которое сохраняет свою силу и до сего дня и в котором говорится о «введении различных, часто смущающих совесть верующих новшеств при совершении богослужения…», в частности, п. 13:
«Введение в богослужебную практику русского языка… Я решительно заявляю, – писал митрополит Петр, – о недопустимости… подобных явлений в церковно-богослужебной практике… и предупреждаю, что упорствующие новаторы будут подвергнуты мною взысканиям».
ЦИАМ, ф.2303, оп. 1, № 232, л. 1-3. Машинопись
Будем помнить распоряжения святого Патриарха Тихона и священномученика Петра и, руководствуясь ими, бережно хранить Предание Русской Церкви – намоленный столетиями церковнославняский язык нашего богослужения.
Благодатный Огонь
