У меня есть привычка приурочивать свои публикации к круглым датам. И по этой причине сегодня вспоминаю нашего гениального писателя Федора Михайловича Достоевского. А «круглой» является дата рождения его знаменитого «Дневника писателя». Это произошло 150 лет назад, когда в первом январском номере еженедельного журнала «Гражданин» за 1873 год, издававшегося В. П. Мещерским, появился раздел «Дневник писателя», в котором Достоевский пояснил своё желание отразить собственное отношение к актуальным событиям: «Буду и я говорить сам с собой … в форме этого дневника. <…> Об чем говорить? Обо всем, что поразит меня или заставит задуматься», когда хаос, отсутствие убеждений и «точек упоров», цинизм преобладали в пореформенной России. Автор излагал разные точки зрения на современные события и собственное к ним отношение. С 1876 года «Дневник писателя» стал самостоятельным изданием, в котором писатель искал ответы на острые вопросы политической, социальной и духовной жизни России. Он стал неотъемлемым дополнением к его художественно-литературному творчеству, прежде всего к его «великому Пятикнижию» – романам «Преступление и наказание» (1866), «Идиот» (1866), «Бесы» (1872), «Подросток» (1875), «Братья Карамазовы» (1880). В России в эпоху реформ Александра II и перехода страны на рельсы капитализма царили хаос, цинизм, отсутствие убеждений и «точек упоров». Для многих тогда «Дневник писателя» стал путеводной звездой, издание было востребовано еще при жизни писателя. Благодаря ему заметно возросло влияние его автора на общественное мнение. Перелистывая «Дневник писателя», убеждаюсь, что он не утратил своей актуальности и для сегодняшнего дня, помогает читателю найти ориентиры в нынешнее время хаоса и турбулентности.
Одна из «сквозных» тем «Дневника писателя» — капитализм. Капитализм вообще и российский в особенности. Исследователи творчества Достоевского почти не обращают внимание на антикапиталистическую направленность творчества писателя по той простой причине, что тот не использует слов «капитализм», «капиталист», «капиталистический». Тогда эти слова были еще редкостью в России. В Европе они только-только стали вводиться в оборот. Первое использование термина «капитализм» в его современном смысле связывают с французским социалистом Луи Бланом и датируют 1850 годом. В 1851 году другой французский социалист Пьер-Жозеф Прудон использовал словосочетание «крепость капитализма»; в 1867 году французский словарь, ссылаясь на Прудона, включил слово как неологизм, обозначающий «власть капитала или капиталистов». В английском языке, если верить Оксфордскому словарю, слово «капитализм» впервые появилось в 1854 году у писателя Уильяма Теккерея в романе «Новички» («The Newcomes»). В немецком языке слово «капитализм» появилось в 1869 году: в книге по вопросам кредита известного экономиста Карла Родбертуса присутствует фраза: «капитализм стал социальной системой». Как это неудивительно, но даже автор «Капитала» Карл Маркс (1818-1883), который писал свои труды примерно в то же время, что и Достоевский, не использовал слова «капитализм».
Введение термина в оборот в легальной печати России началось с опубликованной в № 1 и 2 «Русского богатства» в 1880 году статьи народовольца Н. С. Русанова «Проявления капитализма в России», в ответ на которую в девятом номере «Отечественных записок» в 1880 году была опубликована статья В. П. Воронцова «Развитие капитализма в России». После этого понятие «капитализм» в среде народников, социалистов и марксистов приобрело широкое употребление и стало объектом политических дебатов. Но это было уже после смерти Федора Михайловича.
У писателя было много других слов, с помощью которых он очень глубоко и выразительно описывал суть произошедшего в России переворота. Во времена Достоевского эквивалентом термина «капитализм» были словосочетания «буржуазный строй», «буржуазное общество», «буржуазная идея». Ими тогда начинали пользоваться зародившиеся в 1860-е годы в России «народники» и «социалисты». Ими пользовался и сам «классик» марксизма (см., например: «Манифест коммунистической партии», 1848 год).
В «Дневнике писателя» (1877) Достоевский разъясняет, что он имеет в виду под буржуазным строем и буржуазной идеей: «…это «матерьялизм, слепая, плотоядная жажда личного матерьяльного обеспечения, жажда личного накопления денег всеми средствами — вот всё, что признано за высшую цель, за разумное, за свободу…». Как видим, он не ограничивается привычным политико-экономическим определением капитализма, а подчеркивает, что данный строй произрастает из идеологии материализма, которая, в свою очередь, произрастает на почве безбожия.
За полгода до своей смерти, в августе 1880 года в «Дневнике писателя» Достоевский писал: «Да, она накануне падения, ваша Европа, повсеместного, общего и ужасного. Муравейник, давно уже созидавшийся в ней без церкви и без Христа (ибо церковь, замутив идеал свой, давно уже и повсеместно перевоплотилась там в государство), с расшатанным до основания нравственным началом, утратившим всё, всё общее и всё абсолютное, — этот созидавшийся муравейник, говорю я, весь подкопан. Грядет четвертое сословие, стучится и ломится в дверь и, если ему не отворят, сломает дверь. Не хочет оно прежних идеалов, отвергает всяк доселе бывший закон. На компромисс, на уступочки не пойдет, подпорочками не спасете здания. Уступочки только разжигают, а оно хочет всего. Наступит нечто такое, чего никто и не мыслит. Все эти парламентаризмы, все исповедоваемые теперь гражданские теории, все накопленные богатства, банки, науки, жиды — всё это рухнет в один миг и бесследно — кроме разве жидов, которые и тогда найдутся как поступить, так что им даже в руку будет работа. Всё это «близко, при дверях». Вы смеетесь? Блаженны смеющиеся. Дай Бог вам веку, сами увидите. Удивитесь тогда. Вы скажете мне, смеясь: «Хорошо же вы любите Европу, коли так ей пророчите». А я разве радуюсь? Я только предчувствую, что подведен итог. Окончательный же расчет, уплата по итогу может произойти даже гораздо скорее, чем самая сильная фантазия могла бы предположить. Симптомы ужасны. Уж одно только стародавненеестественное политическое положение европейских государств может послужить началом всему. Да и как бы оно могло быть естественным, когда неестественность заложена в основании их и накоплялась веками? Не может одна малая часть человечества владеть всем остальным человечеством как рабом, а ведь для этой единственно цели и слагались до сих пор все гражданские (уже давно не христианские) учреждения Европы, теперь совершенно языческой. Эта неестественность и эти «неразрешимые» политические вопросы (всем известные, впрочем) непременно должны привести к огромной, окончательной, разделочной политической войне, в которой все будут замешаны и которая разразится в нынешнем еще столетии, может, даже в наступающем десятилетии. Как вы думаете: выдержит там теперь длинную политическую войну общество? Фабрикант труслив и пуглив, жид тоже, фабрики и банки закроются все, чуть-чуть лишь война затянется или погрозит затянуться, и миллионы голодных ртов, отверженных пролетариев, брошены будут на улицу. Уж не надеетесь ли вы на благоразумие политических мужей и на то, что они не затеят войну? Да когда же на это благоразумие можно было надеяться? Уж не надеетесь ли вы на палаты, что они не дадут денег на войну, предвидя последствия? Да когда же там палаты предвидели последствия и отказывали в деньгах чуть-чуть настойчивому руководящему человеку?»
Как прозорливость! Я не знаю никого, кто бы с таким упреждением предсказал первую мировую войну, эпицентром которой станет та самая Европа, с которой российские капиталистические «реформаторы» пытались брать пример. Да, Достоевский несколько ошибся, сказав, что война «разразится в нынешнем еще столетии, может, даже в наступающем десятилетии». Божественным промыслом в предсказание писателя были внесены коррективы. Через месяц после смерти писателя на царский престол взошел Александр III, заслуженно получившего звание «Миротворец». Он не только помог сберечь от войн Россию, но также благодаря его политике удалось оттянуть (именно оттянуть, а не отменить) начало общеевропейской войны. Предсказание Достоевского сбылось лишь через 34 года.
Конечно, раскрытие разрушительного начала капитализма (буржуазного строя) Федором Михайловичем присутствует также в его художественных произведениях, обширной переписке и публичных выступлениях. Вот еще одно пророчество о катаклизмах, ждущих богатую капиталистическую Европу: «…в Европе, в этой Европе, где накоплено столько богатств, все гражданское основание всех европейских наций – все подкопано и, может быть, завтра же рухнет бесследно на веки веков, а взамен наступит нечто неслыханно новое, ни на что прежнее не похожее. И все богатства, накопленные Европой, не спасут ее от падения, ибо «в один миг исчезнет и богатство»». (Достоевский Ф.М. Объяснительное слово по поводу печатаемой ниже речи о Пушкине. Собрание соч. в 15 т. Том 14. СПб.: Наука, 1995 С. 419). Эти слова приложимы к событиям и первой, и второй мировых войн. И эти слова звучат набатным колоколом в отношении Европы XXI века.
А вот продолжение приведенных выше слов писателя: «…неужели все-таки мы и тут должны рабски скопировать это европейское устройство (которое завтра же в Европе рухнет)? Неужели и тут не дадут и не позволят русскому организму развиться национально, своей органической силой, а непременно обезличенно, лакейски подражая Европе?» Федор Михайлович в «Дневниках писателя» и многочисленных письмах настойчиво повторял ту мысль, что лакейское подражание капиталистической Европе опасно, оно может привести Россию к таким же катаклизмам, которые испытывала и еще испытает Европа.
«Троянским конем», посредством которого капитализм из Европы проникал в Россию, была, по мнению Федора Михайловича идеология либерализма. Мы думаем, что эта идеология нашего времени. По крайней мере, название идеологии появилось в наше время. Нет, слова «либеральный», «либерализм», «либерализация», «либерал» были во времена Достоевского в ходу, они звучали и в официальных документах, и в газетах, и в лекциях университетских профессоров. Причем преимущественно в позитивном смысле. Проводившиеся в стране в 60-70-е годы позапрошлого века реформы величались «либеральными». Потому, что якобы они давали всем «свободу». Мол, начали с «освобождения» крепостных крестьян, а далее надо «развивать и углублять» «свободы» всех граждан. Прямо в духе французской буржуазной революции: «Свобода, равенство и братство» (liberte, еqаlitе, fraternite). В этой связи Достоевский в «Зимних заметках о летних впечатлениях» (1863) писал: «Провозгласили… liberte, еqаlitе, fraternite. Очень хорошо-с. Что такое liberte? Свобода. Какая свободa? Одинаковая свобода всем делать все что угодно, в пределах закона. Когда можнo делать все что угодно? Когда имеешь миллион. Дает ли свобода каждому по миллиону? Нет. Что такое человек без миллиона? Человек без миллиона есть не тот, который делает все, что угодно, а тот, с которым делают что угодно».
У Достоевского слова «либерал», «либеральный» и им подобные имеют негативный смысл. Именно они, либералы, по мнению писателя, лакейски подражают капиталистическому Западу, именно они толкали и толкают Россию на путь буржуазных реформ. Впрочем, большинство отечественных либералов даже до конца не понимают, что такое капитализм. Максимум, на что они способны, — повторять какие-то «догматы» привнесенных из-за границы теорий и учений экономического либерализма (о «полезности» капитала, конкуренции, банков, биржи, «невидимой руки» свободного рынка и др.). По мнению Достоевского, доморощенные либералы действуют инстинктивно, а весь их инстинкт строится, с одной стороны, на заискивании перед Западом, а, с другой стороны, на ненависти к России. Разрушая Россию, ее традиционные устои, они, даже не отдавая себе в том отчет, расчищают почву для капитализма. А еще точнее – для тех, кто с Запада принесет свой капитал с тем, чтобы уже окончательно поработить и уничтожить Россию. Вот, например, мы читаем в «Бесах» о заискивании либералов перед Европой: «Наш русский либерал прежде всего лакей и только и смотрит, как бы кому-нибудь сапоги вычистить». А вот из того же романа об их патологической ненависти к России: «Они первые были бы страшно несчастливы, если бы Россия как-нибудь вдруг перестроилась, хотя бы даже на их лад, и как-нибудь вдруг стала безмерно богата и счастлива. Некого было бы им тогда ненавидеть, не на кого плевать, не над чем издеваться! Тут одна только животная, бесконечная ненависть к России, в организм въевшаяся…».
Достоевскому режет ухо словосочетание «русский либерализм», правильнее его называть антирусским: «Русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию. Мой либерал дошел до того, что отрицает самую Россию, то есть ненавидит и бьет свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, всё. Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм…Эту ненависть к России, еще не так давно, иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились тем, что видят лучше других, в чем она должна состоять; но теперь уже стали откровеннее и даже слова «любовь к отечеству» стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили, как вредное и ничтожное. Факт этот верный, которого нигде и никогда, спокон веку и ни в одном народе, не бывало и не случалось. Такого не может быть либерала нигде, который бы самое отечество свое ненавидел. Чем же это всё объяснить у нас? Тем самым, что и прежде, — тем, что русский либерал есть покамест, еще не русский либерал; больше ничем, по-моему» (роман «Идиот»).
Действительно, до коих пор можно называть этих ненавистников и разрушителей России «русскими либералами»? Увы, привычка сохранилась и сегодня. Вот, господин Чубайс, которого некоторые российские СМИ на протяжении трех десятилетий услужливо величали «российским либералом». Он проводил в 90-е годы приватизацию, расчищал «площадку» для строительства капитализма. При этом он ведь понимал, что это строительство будет происходить на костях миллионов наших сограждан. Мы все прекрасно помним его «откровение»: «Что вы волнуетесь за этих людей? Ну, вымрет тридцать миллионов. Они не вписались в рынок. Не думайте об этом — новые вырастут». Совсем не удивительно, что у либералов не только XIX века, но и нынешних Достоевский вызывает самые настоящие приступы ярости. Вот признание того же Чубайса: «Вы знаете, я перечитывал Достоевского в последние три месяца. И я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку. Он, безусловно, гений, но его представление о русских как об избранном, святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывают у меня желание разорвать его на куски». Здесь уже Чубайс выступает даже не как «либерал», а как один из тех бесноватых героев, которые описаны в романе Федора Михайловича «Бесы».
Доморощенные либералы, по Достоевскому, страстно желают стать «европейцами» и при этом непременно ненавидят Россию В «Дневнике писателя» читаем: «Русскому, ставшему действительным европейцем, нельзя не сделаться в то же время естественным врагом России». Либерализм, по Достоевскому, неизбежно порождает рабство и деспотизм. В «Дневнике писателя читаем: «Либералы вместо того, чтобы стать свободнее, связали себя либерализмом, как веревками. И когда надо высказать свободное мнение, трепещут прежде всего: либерально ли будет? И выкидывают иногда такие либерализмы, что и самому страшному деспотизму и насилию не придумать». Можно до бесконечности цитировать Достоевского (как из «Дневника писателя», так его писем и литературных произведений) по поводу капитализма (буржуазного строя) и либерализма. И каждый фрагмент на удивление будет оказываться актуальным, отражать реалии сегодняшнего дня. Прошло полтора века и слова и нам опять внушают, что либерализм и либеральные реформы сделают русского человека «свободным». Чтобы не искушаться этими обманами, читайте Достоевского.
P.S. Для углубленного изучения поднятой в статье темы могу рекомендовать мою книгу: «Достоевский о науке, капитализме и последних временах» (М.: «Кислород», 2020).
