Сегодня сербы в Боснии и Герцеговине противостоят не просто агрессивному режиму А. Изетбеговича. Против них ополчилась умело направленная Мировым правительством несметная сила мусульманского фундаментализма.
Помощь извне мусульманам Боснии и Герцеговины уже не ограничивается долларовым дождем, оружием, снаряжением. Сюда стекаются отряды отменно натасканных в пекле Афганистана моджахедов из Турции, Ирана, Бахрейна, прочих мусульманских государств. В числе наемников на антисербском фронте появились и граждане Болгарии – выходцы из районов традиционного распространения ислама. Сербы считают, что ничего славянского в этих людях не осталось, ибо главное – не кровь, а вера.
Впрочем, в истреблении сербов на территории Боснии и Герцеговины участвует не только мусульманский мир. Щупальца Мирового правительства тянутся к сербскому горлу и через территории христианских государств, иные из которых ещё вчера считались дружественными Югославии.
Сотни диверсантов и головорезов тренируются в лагерях, расположенных на территории Австрии и Венгрии. В составе мусульманских военных формирований есть граждане США, Австралии, многих стран Европы. Почти половина оружия и боеприпасов, которыми убивают сербов, произведена в Германии, Италии, Канаде, даже Аргентине. Другая половина – оружие советское. Что-то попало на югославский фронт со складов на территории бывшей ГДР, широким жестом подаренных нашими властями правительству новой объединенной Германии. Что-то произведено в некогда братских странах Восточной Европы по нашей технологии. Знали бы тульские и уральские работяги и конструкторы, в чьи руки попадут со временем результаты их трудов! Вот она, изнанка «братства по оружию»!
***
Дважды за время горных хождений попадали под обстрел. На всю жизнь запомню эти гнусные звуки. Заунывный визг летящих пуль. Шуршащий свист приближающихся мин.
Дико, но никто из нас до сего дня не знает, под чей огонь мы попадали. То ли мусульмане наугад обстреливали маршрут нашего движения. То ли сербы вслепую сыпали огнем в сторону воображаемого противника.
Лишь на третий день сербы поставили нас на довольствие: со специальными гонцами стали передавать хлеб, консервы, сало. Чем питались до этого? Ничем. Правда, нашей микрогруппе из пяти человек повезло. Неподалеку от места первой (холодной, т. е. без костра) ночевки шальной осколок убил серну. Сербы, оказавшиеся свидетелями этого «ЧП», освежевали тушку грациозного парнокопытного, разделили между собой парное мясо. Перепало кое-что и нам. Засветло
(первые две ночи в темноте разводить костры было запрещено) пожарили на автоматных шомполах мясо. Поели. Без хлеба и соли. Уверен – каждый из нас запомнит этот шашлык на всю оставшуюся жизнь. Ещё и детям-внукам расскажет.
***
Все восемь дней хождения по горам нами командовал Владимир К. Родом он откуда-то с Псковщины. В Югославию прибыл двумя неделями раньше нас. Выездные документы оформлял, кажется, в Питере. Владимир в недавнем прошлом офицер-подводник. Последняя деталь биографии в сочетании с незаурядным ростом и чрезвычайной худобой определили его кличку: Перископ. С командиром нам, похоже, повезло не очень. Владимир то ли в детстве недоиграл, то ли на флоте недокомандовал – его хлебом не корми, дайтолько нас построить, проинструктировать и куда-то послать: то наблюдать за соседним холмом, то прочесать ближайший склон, и т. д. и т. п. Своей боевой задачи Владимир не знает, да и знать не может. Толковых карт на руках ни у кого нет, вводные от высокого сербского командования редки и противоречивы, да и связь с этим командованием попросту отсутствует. Неопределенность положения начисто лишает Перископа душевного равновесия. Владимир часто нервничает. В общении с нами срывается на крик и грубость. Разумеется, мы отвечаем ему тем же. Наблюдая за Перископом, я начинаю подозревать, что с флота он ушел не по своей воле. Похоже, его списали после обследования у психиатра. Об этом напоминают его глаза: мутные, бегающие, с громадными белками, а главное – странное поведение: что-то среднее между манией преследования и манией величия. Впрочем, рассказывать о Перископе бесполезно. Его надо видеть. Длинный, какой-то негнущийся, состоящий, похоже, из сплошных шарниров, весь перепоясанный ремнями, в неизменном бронежилете – он заметно отличался от всех нас.
Кстати, о бронежилетах. Перископ – единственный из нас обладатель подобной роскоши. Где, у кого и каким образом он его раздобыл – нам неведомо. Ещё один пункт обещаний людей, которые нас сюда отправляли («вас оденут как надо, во всё американское и эфэргэшное, бронежилеты получите…») завис в воздухе. Впрочем, что там бронежилет – касок и тех у нас нет. «Нема», – разводит по этому поводу руками каптёр-серб Славко и делает страшные круглые глаза. Нам к этому слову не привыкать.
***
Самое наивное, самое неправильное, чреватое самыми непредсказуемыми последствиями для воюющего человека – пытаться уяснить суть выполняемых действий, суть полученного приказа, стараться соотнести смысл первого и второго с элементарной логикой и здравым смыслом. Конечно, это не значит, что солдат должен превращаться в некий бессловесный, бездумный винтик в сложном механизме войны. Просто так легче выжить или, по крайней мере, проще сохранить разум и присутствие духа. В послевоенной жизни и то, и другое очень пригодится.
Представляю, как непросто укладывается в сознании не воевавшего и не служившего такой неожиданный тезис.
Уверен, как понимающе закивает и тяжело вздохнет тот, кто хлебнул Великой Отечественной.
***
Пережили ситуацию, истинный смысл которой нам пока не совсем понятен.
Вечером сидели у костра. Кто-то сушил обувь, кто-то курил. Мимо проходил серб, кажется, командир небольшого калибра из ополченцев. На ходу он буркнул что-то вроде приветствия, потом остановился, даже сделал несколько шагов назад и… бросил в наш костер гранату. Точнее, как потом выяснилось, её металлическую граненую оболочку, из которой был предварительно удален взрыватель. Взрывчатка из неё так же, скорее всего, была накануне выплавлена. Тем не менее – факт остается фактом: в наш костер была брошена граната! Наша реакция была более чем достойной.
Никто даже с места не сдвинулся. То ли считанных мгновений хватило каждому, чтобы понять, что ничего серьёзного в подобной выходке в нынешней обстановке быть не может, то ли… сказалась запредельная усталость, что накопилась в нас за время бестолкового, но всё равно смертельно опасного горного рейда.
При полном общем молчании кто-то из наших совсем без суеты выкатил гранату из костра и отфутболил в сторону «шутника». Серб подобрал отвергнутый «гостинец», пробормотал что-то невнятное и растаял в темноте.
Чем руководствовался «брат по оружию», решившись на подобный жест? Тестировал наше самообладание? Репетировал критическую ситуацию? Просто нелепо шутил, хлебнув накануне ракии?
Пока эти вопросы остаются без ответов.
Кстати, «шутник» изрядно рисковал. За подобный «тест» мог бы получить и по морде. Без всяких скидок на славянское братство, общие корни и единую веру. Уверен, что во второй раз подобная шутка даром «автору» не пройдет.
***
Восьмидневное хождение по горам конкретного завершения не имело. В последнюю ночь повалил густой мокрый снег. Меньше чем за час наши хлипкие, накануне наспех сооруженные шалаши стали непригодны для ночлега. Ночь провели на ногах – топтались по очереди у хитро запрятанного в камнях костра. Как и в предыдущие ночевки, был выставлен караул, однако его роль представлялась более чем относительной. Видимость и слышимость были, без преувеличения, нулевыми. Очертания вытянутой руки растворялись в густейшей пелене мокрых снежных хлопьев. Задумай мусульмане, прекрасно знающие местность, вылазку в эту ночь – нам не сдюжить.
Ранним утром пришел приказ возвращаться в казарму.
Увы, пока это единственный понятный, продиктованный здравым смыслом приказ свыше. Без цели бродить по горным тропам до нитки вымокшими, не видя ни зги – занятие, по меньшей мере, никчемное. Тем более что снег утром не прекратился, а повалил с новой силой. Возвращались, проходя через лагерь первой, более многочисленной, в большинстве своем казачьей, группы. Их блиндажи-шалаши с печами из железных бочек, с дверями из плащ-палаток, с лежаками из сухих веток, сена и одеял показались нам сказочными дворцами.
О таких условиях все восемь дней горных странствий
мы могли только мечтать.
***
Надежды на, по крайней мере, двухдневный отдых в казарме не подтвердились. Уже утром следующего дня посыльный передал распоряжение передвигаться на позицию, занятую ранее «казачьей» группой. Позиция по-сербски – «положай».
Позднее выяснилось, что решение о досрочном снятии нас с заслуженного отдыха родилось не само по себе. Оказывается, едва мы после той кошмарной ночи погрузились в грузовик, «забузили» казаки. Полученная нами передышка показалась им незаслуженной. Сербское командование, не желая обострять отношений с русскими добровольцами, быстренько отменило решение о предоставлении нам двухдневного отдыха и снова заслало нас на положай.
С этого дня, кажется, определились, по крайней мере, на ближайшую пару недель, возложенные на нас обязанности. Нам поручено удерживать высоту З. Ту самую, на которой закрепилась ранее «казачья» часть нашего отряда. Помимо автоматов, в нашем распоряжении ещё пара пулеметов, изрядное количество ручных гранат, специальные гранаты для стрельбы с помощью особых насадок из автомата. С последним видом оружия я, признаться, встретился впервые.
Конструкция этого оружия до смешного проста. На дуло привычного и родного автомата Калашникова (туда, где обычно крепится пламегаситель) наворачивается специальная насадка. На ней крепится граната (сербы называют её «трамблон»).
Автомат заряжается холостыми одиночными патронами, и – пожалуйста, в вашем распоряжении… гранатомет. Единственное «но» – зверская отдача. Поэтому «трамблонщикам» настоятельно рекомендуется не упирать приклад в плечо, а пропускать его без упора под мышкой.
Определен и график нашего нахождения на положае – четыре дня здесь – сутки в казарме. В близком соседстве с нами позиция сербов. У них иной ритм службы. Двое суток на позициях – двое суток в казарме – двое суток дома. «Не война, а санаторий у них», – шутим по этому поводу.
Между прочим, есть у этой шутки определенный, вполне европейский, не очень приятный для нас привкус. Получается, что сербы воюют вполне цивилизованно. Сменный вахтовый метод присутствия на передовой практиковали немцы во Вторую мировую. Что-то вроде «месяц на позиции, месяц в тылу, месяц в санатории». Хорошо, что сербы взяли на вооружение передовую методику ведения позиционной войны. Безусловно, она позволяет уменьшить усталость личного состава и соответственно помогает сберечь этот состав. Вот только почему они не распространили такой «орднунг» на нас, русских добровольцев? Или мы для них люди второго сорта? И чем тогда такой «второй сорт» отличается от банального «пушечного мяса»? Более того, похоже, что вольготный график ведения войны организован сербами за наш счет, за счет русских добровольцев.
Известно, чем оплачиваются такие счета. Исключительно жизнями.
Разговоры на эту тему именно с такими формулировками в отряде уже не раз возникали. Стараюсь в них не участвовать. Стараюсь быть «выше». Не уверен, что такого «старания» мне хватит надолго.
***
Продолжается обоюдное узнавание. Не устаешь удивляться хитросплетению судеб, особенностям характеров, биографий и т. д. Я уже успел обратить внимание на совсем юного паренька – Андрея П., в составе питерской, прибывшей сюда на пару недель раньше, группы добровольцев. Из всех нас он выделяется, прежде всего, возрастом.
Андрею, как только что выяснилось, нет ещё восемнадцати лет. Неполные восемнадцать! Славное начало биографии у парня. Но это ещё не всё. Оказывается, Малыш, как с учетом возраста окрестили его однополчане, воюет уже почти год! Начинал в мае прошлого года в Приднестровье.
Вместе с другими лучшими представителями нации помогал тамошним русским отстаивать право оставаться русскими. Приднестровский опыт умножил в Абхазии. Там Андрей получил ратную специальность снайпера. Когда уезжал, на прикладе его винтовки было восемнадцать зарубок. В Абхазии платили неплохие деньги, но тот ужас, которого хлебнул там Андрей, вряд ли имел рублевый коэффициент. В десанте, куда он входил, погибло семьдесят процентов состава.
Всякий раз, срываясь из дома в очередную горячую точку, Андрей придумывал для родителей убедительную легенду.
То он едет на длительные сборы в спортивный лагерь, то вместе с молодежным интернациональным отрядом отправляется строить коровники в Венгрию, то что-то ещё. Святая наивность его родителей!
Здесь, в Югославии, Андрей также снайпер. Правда, зарубок на прикладе нет. Пока нет. Оглядываешь угловатую мальчишескую фигуру в пятнистом комбинезоне, лицо, едва успевшее познакомиться с бритвой, пытаешься представить этого очкарика в гражданской жизни. Такому больше всего подошли бы нотная папка или скрипичный футляр в руки.
Самое нелогичное, смешное, а может быть и дикое, что по возвращении домой Андрея могут призвать «для прохождения действительной воинской службы». Каково ему будет выслушивать сержантов-придурков? Сможет ли он стерпеть «наезды» старослужащих? Я многое отдам, чтобы встретиться с этим парнем года через три-четыре и за бутылкой водки вдосталь наговориться.
***
Всякий день на положае – приготовление к ночи. Сплошное хождение. За дровами. За сеном. За продуктами. Плюс караулы, которые выставляем с наступлением сумерек. Стоять приходится обычно дважды за ночь по полтора-два часа.
День – ночь – сутки прочь. Казаки почему-то караульную службу игнорируют. Она им представляется чисто «мужицким» малосерьёзным делом. Схема их рассуждений такова: рейд, разведка, бой – это наше, казачье, стóящее. Что же касается караула, нарядов – это ерунда, пусть в эти игрушки «мужики» (т. е. все не казаки) играют. Причиной конфликта подобный подход не стал, ибо мы, «мужики», рассудили так: караул – форма обеспечения не только общественной, но и личной, собственной безопасности. Если ты в этом заинтересован – отдежурь положенные часы, если нет – Бог тебе судья.
***
Кто-то очень верно подметил, что самая увлекательная охота – охота на человека. Описать её невозможно. Всё это надо чувствовать. И силуэт врага в прорези прицела, и сладкий холод смертельной опасности, и неведомая сила, что вплющивает тебя в камни, когда над головой взвизгивают пули, предназначенные именно для тебя.
***
А самое острое, самое сильное чувство здесь – осознание того, что в тот момент, когда ты ловишь живую цель в свой прицел, кто-то на «той стороне» так же старательно, затаив дыхание и прищурив глаз, прицеливается в тебя. От размышлений на такую тему бросает в дрожь. Дрожь холодная, но сладкая. Переживший это – поймет. Всем прочим объяснять бесполезно. Даже в богатом русском языке не найти для этого подходящих слов.
***
Пришло время изучать близлежащую территорию. С нашей горы в ясную погоду прекрасно видно несколько мусульманских поселков. С квадратиками кварталов, карандашиком минарета и прочими признаками населенного пункта в здешних краях. По прямой до поселков километров пять-семь. От сербов нам известно, что поселки основательно укреплены и битком набиты мусульманами. В распоряжении последних не только стрелковое автоматическое оружие, но и минометы, артиллерия. Говорят, правда, у мусульман туговато с боеприпасами, но нам в это верится с трудом – оттуда постреливают с завидным постоянством.
Чтобы лучше знать местность, полдюжины «охотников» под началом командира Мишки решили сегодня предпринять что-то вроде разведки. Спустились по склону горы, на вершине которой расположен наш лагерь, миновали разрушенный хутор, куда раньше мы регулярно наведывались за дровами и за материалом для наших хижин-блиндажей, и… нарвались на мусульман. После десятиминутной перестрелки наши отошли. Организованно. С достоинством. Затевать бой смысла не было. Безрассудно «в лоб» атаковать неизвестное количество основательно прикрытых «мусликов». В перестрелке ранен сибирский казак Мишка Д. Ранение, кажется, неопасно. В мякоть бедра. Кость не задета.
С операции Мишка дошел сам, опираясь на выломанный сук.
У Мишки уникальная внешность. Приплюснутый, странно вытянутый череп и обилие клочковатой растительности на лице роднит его с нашими очень давними предками. Отсюда и кличка, полученная в самые первые дни пребывания на югославской земле – «Человекообразный». Мишка – мастер. Из подобранного невесть где куска овечьей шкуры за неполный час он скроил молодецкую казачью папаху. Старая рубаха за один вечер превратилась в его руках в удобную безрукавку с отделениями для автоматных рожков. Мишка может починить обувь, продлить срок работы зажигалки, из веточек можжевельника и ещё каких-то одному ему ведомых травинок приготовить ароматный чай. Кажется, вот он – человек, о котором можно сказать – «золотые руки».
Но у этих рук специфическая особенность. Вещи и предметы, попадающие в эти руки, если не становятся шедеврами, моментально ломаются, пачкаются, портятся и приходят в негодность всеми известными в природе способами. Попросил Мишка у кого-то из наших перочинный нож – через сорок секунд у ножа сломано лезвие. Взял Мишка посмотреть у знакомого серба винтовку малоизвестной в России системы «маузер», – миг – и оружие стало бездыханной железякой.
Человекообразный – почти легендарная личность. На пути от югославо-румынской границы до Белграда он умудрился потерять портфель с хромовыми сапогами, фуражкой, гимнастеркой и прочими предметами казачьей амуниции. Для истинного казака, каким, безусловно, Мишка себя считает, эта потеря невосполнима. Обстоятельства ЧП до смешного просты. На одном из ухабов автобус, в котором мы ехали, изрядно тряхнуло. Дверь открылась. Мишкины пожитки, лежавшие
с краю, вывалились. Сидевший рядом и не спящий (!), в отличие от большинства из нас, Человекообразный всё это видел. Увидев, сказал: «Тут чей-то чемодан, кажется, упал». Разбуженные этой фразой, мы осмотрелись, проверили наличие собственного багажа и, разумеется, никакого беспокойства не проявили. Человекообразный же, несколько удивленный нашим безразличием к собственным вещам, с чувством исполненного долга задремал. Часа через два, уже перед самым Белградом, мы были разбужены его хриплой матерщиной.
Оказывается, потерянный багаж принадлежал именно ему…
***
Смертельная опасность – тот же наркотик. Оказываешься в ситуации, когда имеешь шанс быть убитым, проклинаешь судьбу и молишь Бога, чтобы пронесло, обошлось. Ругаешь себя последними словами за то, что добровольно попал в эту переделку. Но вот опасность миновала, и… начинаешь чувствовать, что того самого ощущения смертельной опасности не хватает. Странно…
***
Не писал несколько дней. Не хотелось. Точнее: душа не лежала. Хандра накатила не сама по себе. Накануне кто-то пустил слушок о том, что бородатый журналист, т. е. я – чуть ли не «засланный». Это я-то, у которого все командировки за последние два года делились между Ираком, Южной Осетией, Приднестровьем и прочими, далеко не райскими местами. Казаки, уже снискавшие здесь славу самых невежественных, эту байку подхватили. Их делегация во главе с походным атаманом Лешкой интересовалась без особой вежливости, что я записываю, почему у меня с собой диктофон и фотоаппарат. Я взялся было объяснять, но, встретив тяжелые мутные взгляды собеседников, понял, что это бесполезно. Благо, в рюкзаке ещё оставалась пара газет с моими материалами о той же Югославии, где я был всего полгода назад по приглашению патриотически настроенной части сербской интеллигенции. Сунул газеты казакам: «Читайте. Вопросы потом». Вопросов не было. Правда, извиниться за унизительный допрос никто так и не соизволил.
Что же касается дикости и воинствующего невежества казачьей части нашего отряда, то всякий день демонстрирует их великое множество. Один недавний «культпоход» в баню чего стоит.
На днях сербское начальство, вняв нашим просьбам о необходимости помыться, организовало «баню». Под баней подразумевался теплый душ в помещении расположенной аж в самом Вышеграде турбазы. На момент банного предложения на положае несла службу «мужицкая» часть нашего отряда, так что на помывку выехали почти одни казаки. После душа они вовсе не заспешили к ожидавшему их грузовику, а разошлись по этажам корпуса турбазы. Вмиг был найден общий язык с замками дверей кабинетов, началась тотальная проверка всех помещений. Велика была радость искателей, когда в одной из комнат были обнаружены почти ящик то ли забытого, то ли припрятанного пива и дюжина бутылок ликера. Если бы казаки на этих трофеях остановились! Из кабинетов тащили всё: пепельницы, занавески, стаканы, красочные проспекты. Что не запихивалось в карманы и сумки – рассыпалось по коридорам, выкидывалось в окна.
Любопытно, как распорядятся «завоеватели» подобными «трофеями»? Не думаю, что эти вещи можно будет продать в местных прифронтовых условиях. Людям здесь не до красивых безделушек. Какой конфуз, если в казачьих вещах будут копаться югославские таможенники! Багаж мародёра всегда с головой выдает его владельца.
Разумеется, уехавшие в баню, в казарму в тот вечер уже не вернулись. Ночевали в «дурдоме», в том самом интернате для слабоумных детей, что служил нам приютом в первые дни пребывания на югославской земле. Ночь была бурной.
После ликеров и пива казачки изрядно пошумели. Заодно и постреляли. И не только одиночными. Благо, не друг в друга, а по окнам, стенам, потолкам.
Нет оснований упрекать участников куража в плохом «поведении». Война всегда требует от человека максимального напряжения, максимальной отдачи. Чем жестче эти требования, тем диковиннее (особенно со стороны) и грубее формы разрядки. Так было всегда. В любые периоды любых цивилизаций. И всё-таки перед сербами неудобно. Они решили сделать нам полезное и приятное. Повезли за добрые тридцать километров русских добровольцев в баню, а те… попросту насвинячили. Впрочем, почему «те»? Не «те», а мы. Кому интересно, что меня не было в той компании. Все такие, значит, и ты такой. Один за всех. Все за одного.
А наутро с нашей банной делегацией стряслась ещё более неприглядная история. Измученные похмельем соотечественники забрели на кладбище Вышеграда. Ракия в граненых стаканчиках, что по обычаю оставляется сербами на могилах родных и близких, была вмиг истреблена. Была выпита водка, предназначенная для мертвых!
***
Полдня над положаем кружил самолет. Достаточно высоко, чтобы нам разглядеть в подробностях его контуры. Достаточно низко, чтобы с помощью современной сверхточной аппаратуры изучить в деталях наши позиции.
Да что там позиции! Нынешняя техника позволяет с воздуха увидеть всё что угодно. Вплоть до выражения наших лиц. Не говоря уже о нашем оружии, запасах патронов и продовольствия, складках местности, используя которые проще сюда подобраться.
Несладко нам придется, если мусульмане начнут использовать авиаразведку для корректировки действий своей пехоты и артиллерии. В принципе, живую силу противник может здесь и не тратить. Можно экономить и снаряды. Достаточно одного массированного налета авиации. Кстати, я даже не слышал, что у боснийских сербов есть какое-то подобие противовоздушной обороны.
И ещё одна очень незавидная и вполне вероятная перспектива. Мировой порядок, обозленный отчаянным сопротивлением сербов, задействует на балканском направлении силы НАТО, включая ракеты и ту же самую авиацию. Плюс данные спутниковой разведки. Как-то бледновато мы будем смотреться здесь с нашими автоматами и гранатами.
Кстати, ни противогазов, ни респираторов у нас нет, и получение чего-то подобного не ожидается. Как быть, если противник задумает применить что-то «отравляющее или удушающее»? Очередной вопрос, который некому задавать, но ответ на который известен заранее.
Впрочем, всё это – только «про себя». Тиражировать вслух подобные размышления – значит распространять панические настроения. На войне такое никогда, мягко говоря, не приветствуется. Ещё не хватало заработать себе репутацию паникера. Такой ярлык в подобной обстановке единожды заработав, не так просто с себя соскрести даже спустя время.
***
На каждую ночь приходится один-два караула. Обязанности караульного традиционны: вглядываться, вслушиваться и т. д. Заодно и поддерживать огонь в кострах-очагах, служащих обогревом наших шалашей-блиндажей.
Все успели обратить внимание на особую ясность ночей в здешних местах. Свет луны настолько силен, что без труда различается и положение стрелок на циферблате ручных часов, и детали одежды на коллеге-караульном, который топчется у соседнего блиндажа метрах в тридцати.
Ночью немногим ниже ноля градусов. Днем немногим выше той же самой отметки. Солнце яркое. На солнцепеке даже жарко. Снег в горах день ото дня убавляется, но ручьев, луж, сырости нет и в помине. Проталины появляются на свет совершенно сухими. В этом, похоже, особенность здешнего климата. Влага то ли незаметно уходит вглубь, то ли моментально испаряется. На склонах гор уже проявилось множество чёрных проталин. Это и радует (весна всё-таки!) и настораживает. Бесснежная поверхность – бесшумный и бесследный путь мусульман к нашим позициям.
Разумеется, вопрос безопасности нашего лагеря (а значит – нашей собственной безопасности) нас волнует самым серьёзным образом. Пытались говорить на эту тему с сербскими командирами. Результат всех этих переговоров – ноль.
Сербы кивают, вроде как соглашаются, но всё остается попрежнему.
И это в то время, когда речь идет о вполне посильных для них мерах: просим их заминировать, по крайней мере, самые привлекательные со стороны противника маршруты подхода к нашему лагерю. «Нет проблем!» – в который раз соглашаются сербы и… не делают ничего. Неужели мин им жалко?
В казарме-общаге, куда мы приезжаем отсыпаться после вахты на положае, этих мин – целые штабеля.
Вопрос минирования подходов к нашему лагерю начали решать сами. Правда, весьма кустарным способом. На одной тропинке, уходящей в мусульманскую сторону, наши (Володя Перископ и др.) командиры установили несколько гранатных растяжек, другую тропинку просто в нескольких местах перетянули… веревками с нанизанными на них пустыми консервными банками. Это, понятно, не нанесет урона врагу, но озаботит наших часовых, позволит быстрее всем остальным подготовиться к бою в случае внезапного нападения.
Все эти меры, конечно, очень специфические, но это всё-таки лучше, чем ничего. А сама ситуация ещё раз напоминает, что при любом развитии событий рассчитывать мы должны только на себя.
***
Днем нас снова обстреляли. Уже в который раз. Едва мы принялись за обед, примостив на коленях котелки с традиционным фасолево-свининным варевом, как сантиметрах в двадцати над палаткой зацвикали пули. Снайпер! Не устаешь удивляться гнусности их звуков. Раньше я думал, что самый неприятный звук рождает соприкосновение металла со стеклом.
Ошибался.
На огонь ответили, приблизительно определив место, откуда стреляли. Тем всё и кончилось.
***
Этой ночью караульное время делил с Мишкой-Капелькой, сибирским казаком. С тем самым, который, благодаря избыточному весу, «сдох» в первом же рейде. Одиночество, ночная тишь и яркий лунный свет располагали Мишку к откровенности. Он с неподдельной грустью сетовал на окружение, на нравы в среде особняком держащихся казаков. Оценивая последних, несмотря на собственную принадлежность к ним, Капелька крут. По его мнению, в отряде слишком много «шариковых» и откровенных ублюдков.
Обвинения не голословны. Мишка поражен фактами банного грабежа и последующей бездарной пьянки в «дурдоме», осуждает постыдную кладбищенскую опохмелку. Вежливо слушаю, вежливо киваю, но откровенностью за откровенность платить не спешу. В недавнем рейде при посещении разоренных мусульманских домов Капелька сам «отличился»: с агрессивной активностью пихал в свой вещмешок всё подряд. Включая сильно потрепанное барахло, стоптанную обувь, грошовые никчемные безделушки. И этот человек претендует на принадлежность к касте интеллигентов!
Впрочем, в характеристике тех, кто в нашем отряде причисляет себя к казакам, он во многом прав. Похоже, более чем на половину – это быдло, тупое, хамоватое, слабое до водки, заносчивое и самоуверенное. И привело этих людей сюда не стремление утверждать справедливость (об истинных причинах здешних конфликтов у них нулевое представление), не желание помочь православным братьям в беде (кресты висят на каждом, но никто ни одной молитвы не знает, икон в казарме дюжина, но рядом с ними и курят, и матерятся), а желание пожить войной. Даже на деньги и трофеи им по большому счёту плевать, главное – быть подальше от дома, семьи, обязанностей, законов, быть там, где главный закон – ствол, где можно чудить, пьянствовать, не думать ни о чем и ни о ком.
А ещё недавно на патриотических тусовках я с благоговением любовался красавцами в казачьей форме с нагайками за голенищем. «Вот они – спасители России, вот он – хребет национального возрождения», – думал я. Старался не замечать, не воспринимать всерьёз ни казачьи подразделения в составе «защитников» Белого Дома в августе 1991-го, ни ползучие идеи казачьей самостийности, их надменное высокомерие ко всему русскому.
Если так пойдет дальше – созреет вывод: возрождение казачества в нынешнем виде – процесс для Отечества малополезный, если не сказать – разрушительный.
***
Ещё один малосимпатичный поворот в развитии «казачьей темы». Оказывается, отряд русских добровольцев, ранее базировавшийся в этих местах, был казачьим. Именно так большинство его бойцов и требовало называть это подразделение. В активе того отряда было несколько толковых акций, в том числе и рейд в район мусульманского села Т. Однако сербам казаки больше запомнились шумными дебошами, стрельбой без повода, затяжными пьянками. Да что там пьянками!
Теперь уже даже сербы знают, что казаки притесняли и третировали в этом отряде «неказачье меньшинство», то есть русских, не менее их рисковавших, и также добровольно сюда приехавших. Да и между собой у казаков проблем хватало. Те, кто приехал с Дона, в грош не ставили своего командира – московского казака Виктора. Зачастую его приказы не выполнялись. «Донцы» попросту посылали в известном направлении «столичного атамана». Конфликты перерастали в драки. Несколько раз случалось, что командир был… бит своими подчиненными. Для боевого отряда это недопустимо. Это свидетельство отсутствия дисциплины.
Это могло обернуться серьезными последствиями.
В этой ситуации Виктору З. ничего не оставалось, кроме как разделить отряд на две части. В одну собрать всех дебоширов и горлопанов. В другую – более или менее управляемых. «Дебоширов» откомандировали подальше от Вышеграда. Шаг, с одной стороны, тактически верный. С другой стороны – это неоспоримое свидетельство неблагополучной обстановки в отряде и неспособности командира таким отрядом руководить.
Нынешние сербские командиры сокрушенно качают головами и по поводу пропавшей в то время дюжины «стволов». Они не подозревают в этом казаков. Они уверены, что стволы украли именно казаки. Более того, сербы даже знают, как казаки готовили оружие к транспортировке через границу (как и какие части отпиливали и т. д.). Вместе со стволами «ушли в том же направлении» и несколько комплектов утепленного военного обмундирования последней улучшенной модели.
Конечно, воровать нехорошо. Конечно, подобные факты откровенно вредят русскому национальному престижу, но…
Нельзя забывать, что оружия ныне на территории бывшей Югославии более чем достаточно, его хватает по обе стороны конфликта. В России же ситуация иная. Национально- патриотическая часть оппозиции там практически безоружна. Что ей делать, когда там полыхнет, как в Югославии? Ещё важнее помнить здесь, что ныне казак без «ствола» (совсем как ранее без коня и шашки) – это не казак. Так что, наверное, грех с кражей оружия у «братьев-славян» и отмолить можно.
***
Иногда всё кажется сном. Густым, темным, тяжелым.
Ущипнуть себя сильнее – окружающее пропадет, растворится, исчезнет. И снежные ковры в желтых солдатских автографах, и цыганистого вида шалаши-блиндажи, и неуклюже бесформенные от массы надетого часовые. А может быть, наоборот, всё, что окружает меня сейчас – истинная, подлинная реальность. И другой реальности нет. Не существует. Не существует постелей с белыми пододеяльниками, наволочками, простынями. Не существует кранов, готовых
по твоему выбору одарить тебя горячей или холодной водой.
Не существует метро, лифтов, театров, женщин, газет. Кажется, что не носил никогда сорочек с галстуками, не пользовался телефоном, не начинал дня с газеты и кофе. Не существует большой, праздничной и бестолковой Москвы, не существует квартиры в Медведково, редакции на Чистых Прудах. Есть только шалаш с каменными стенами и крышей из плащ-палатки, есть подсумок с автоматными рожками под головой, есть «калашников» под боком.
Подобное настроение охватывает всего через месяц пребывания здесь. А что чувствуют те, кто здесь три-четыре месяца?
(Продолжение следует)
